Злость охватила меня, Я высвободился из круга. Не сидеть же так всю ночь! Поплотнее намотал портянки на ноги, обвязал их сигнальным шпагатом. Надел на себя два запасных маскировочных костюма. В сухой одежде стало теплее.

Деревня Симаки чернела в низине одной длинной улицей. Избы, деревья, заборы — все слилось.

Мы зашли со стороны огородов. Вдоль плетня прокрались к сарайчику, от него — к дому, от дома — к дощатому забору. Была глубокая ночь. По улице никто не ходил. Я смотрел в щель между досок и старался разобраться, что поблизости: нет ли часовых, спят ли в. соседних домах? Если начнется возня, когда мы набросимся на проходящего, кто и с какой стороны может ее услышать и прийти на помощь?

В ближнем доме стояла тишина, света в окнах не было. На всякий случай я приказал одному разведчику подпереть дверь бревнышком, лежавшим у дома. На противоположной стороне улицы хатенка под соломенной крышей — в ней едва ли расположились гитлеровцы, уж больно она убога. Обстановка как будто благоприятная. Только бы пошел «чин» покрупнее. Решили: будем пока ждать на улице — в дом идти опасно, такой прием бесшумно проходит редко. Шуметь нам ни в коем случае нельзя, сзади единственная лазейка — речка, по которой отход возможен только без преследования, спокойный, расчетливый. Я уже испытал, к чему приводит малейшая неосторожность.

— Если пойдет один, брать будем я и Макагонов, — зашептал я разведчикам. — Группу пропустим.

Я стал примеряться, как прыгать через забор, но только до него дотронулся — он затрещал так, что мы испуганно присели. Как же тут обеспечить внезапность нападения? Если сейчас пойдет по улице нужный нам «язык», мы его взять не сможем: затрещат ветхие доски, враг нас обнаружит и поднимет тревогу.

Я встал на четвереньки, превратившись в своеобразный трамплин.

— Ты, Макагонов, прыгнешь на меня и туда, через забор, а затем я перемахну к тебе на помощь.

— Может, я первый, товарищ лейтенант, — попросил Саша Пролеткин. — Если он вам на спину прыгнет, из вас блин будет, а я легкий.

— Ты делай, что прикажут, — остановил я его. Было не до шуток.

Ждали долго. Вдруг послышались шаги, и мимо прошла смена караула — унтер и два солдата. Они прошли рядом, в одном метре от нас. До них можно было дотянуться рукой. Но их многовато. Нам не справиться без шума. Смена дошла до конца улицы — и обратно.

Неужели мы вернемся с пустыми руками? Как нам не везет последнее время! Потеряли товарища, ранило Зотова, и все ради того, чтобы пробраться в тыл. И вот мы здесь, и до сих пор ничего не можем сделать!

Скоро рассвет. Ждать больше нельзя.

— Будем брать часового, — сказал я ребятам, — иного выхода нет. Пойдем в конец улицы, куда ходила смена, разыщем пост и на месте решим, как действовать.

Осторожно, опасаясь встречи с собаками, пошли огородом вдоль забора. Вдруг впереди в одном из домов распахнулась дверь. Полоса желтого света упала на землю и тут же исчезла — дверь притворили. Темная фигура отделилась от дома и за калиткой двинулась по улице в нашу сторону. Я быстро огляделся — других прохожих поблизости не было, встал на четвереньки и показал жестом Макагонову, чтобы он прыгал.

Когда человек поравнялся с нами, Макагонов, почти не коснувшись меня, перелетел через забор и свалился на плечи шедшему. Они упали и покатились по земле. Я тоже перемахнул через ограду и подскочил к боровшимся.

Макагонов держал фашиста за горло, не давая кричать. Гитлеровец хрипел. Я быстро затолкал ему в рот рукавицу. Затем подобрал фуражку, слетевшую с его головы. Фуражка была с серебристым шнурком, значит, офицер!

Мы связали пленному руки и перевалили его через забор. Связали поясными ремнями. Разведчики — отчаянный народ, ни черт им, ни бог не страшен, а вот есть и у них свои суеверные приметы. Ни один бывалый разведчик, уходя за «языком», не возьмет с собой веревку и кляп: считается, что в этом случае постигнет неудача. Вот и сейчас во рту офицера моя рукавица, связан он поясными ремнями. Когда я провалился под лед, мне ведь тоже бросили брючный ремень, а как нужна была в тот момент веревка. И в этот раз ее не взяли, а я говорил Пролеткину, чтобы захватили. Когда я спросил Сашу, где же веревка, он посмотрел на меня глазами безгрешного младенца и, не моргнув, ответил:

— Забыл, товарищ лейтенант. Да обойдемся, не беспокойтесь, было бы кого вязать.

Мы оттащили пленного подальше от деревенской улицы, рассмотрели — оказался обер–лейтенантом. Теперь только бы уйти без шума.

И вот когда мы двинулись в путь, наш «язык» вдруг сел на землю. Шабаш! Рот у него был заткнут, руки связаны, а стоять на ногах и тем более двигать ими он не желал. Мы его поднимали, подталкивали в спину и пониже, а он не хотел сделать ни шагу. Попробовали нести по очереди — оказался тяжелым, да к тому же вздумал брыкаться. Наконец терпение наше иссякло. Макагонов поставил гитлеровца на ноги и влепил ему такую затрещину, что тот пролетел ласточкой метров пять. Мы подбежали и остолбенели — обер лежал пластом. Убил!

— Ты что, очумел? — накинулся я на Макагонова.

— Я его в четверть силы, с воспитательной целью, товарищ лейтенант, — оправдывался Макагонов.

Мы подняли гитлеровца, он был жив и с опаской косился на Макагонова. Когда тот подошел к нему и слегка замахнулся, фашист побежал так прытко, что конвоиры едва поспевали за ним.

Вышли к реке. Как быть дальше? Сам офицер не поползет, лежать на льду с ним рядом опасно, если начнет брыкаться, утопит и себя, и того, кто будет поблизости.

— Дайте обера мне, — сказал Пролеткин, — я из него саночки сделаю.

— Какие саночки?

— А вот поглядите. — Пролеткин выломал в кустарнике две длинные палки.

— Снимай, хлопцы, ремни, — скомандовал он. Разведчики подали ему ремни. Офицера одели в белый костюм, положили на палки, крепко прикрутили ремнями. Теперь он не мог сделать ни единого движения и действительно был похож на санки.

Все надели белые костюмы, легли на землю и по одному сползли на лед. Офицера поручили Саше Пролетки- ну, он был самый легкий. Мы сделали Саше из бинтов длинную вожжу, и он тянул за собой скрученного пленного.

Передний край миновали благополучно. Чем ближе к своим, тем шире радость в груди.

Вскоре из темноты нас окликнул знакомый пулеметчик.

— Вы, товарищ лейтенант?

— Мы.

— Ну, как лед? Держит?

— Держит.

— Скажи, пожалуйста! А я раньше почти не смотрел за речкой. Приволокли, что ли?

— Приволокли.

Было около шести часов утра, все еще спали. Но с такой приятной вестью можно и побеспокоить начальство. Мы привели обер–лейтенанта в блиндаж начальника штаба. Пусть знает, что мы докладываем не только на три «о».

Моя миссия на этом кончилась. На душе было легко и грустно. Задание выполнено, «язык» из тыла доставлен, но нет с нами больше Синяева.

Вот сколько вреда причинили разведчикам в ту весну ласковое солнышко, свежий ветерок и теплые денечки.

На одном из участков Калининского фронта долгое время не наступали ни наши, ни гитлеровцы. Позиции обеих сторон оборудованы добротно. Прорвать такую оборону ой как тяжело! А ходить по ней за «языками» — дело, прямо скажем, отчаянное.

И вот именно в это время у нашего командования возникло подозрение, что фашисты произвели перегруппировку. Всем частям была поставлена задача: добыть «языка» на своем участке.

Как полезли разведчики к гитлеровцам да как начали их тормошить по всему фронту — обалдели враги со страху. Чуть ночь — кошмары для них начинаются: ползут призраки отовсюду, гитлеровцы едва успевают отстреливаться. У них даже приказ был специальный — выставлять в первой траншее на ночь полные подразделения, солдат от солдата в трех метрах. Попробуй к ним подберись!

Лазили и мы на участке своего полка. В течение ночи делали по две–три попытки, и все они кончались неудачно. А начальство настаивает: добыть «языка» — и никаких разговоров!