Ночью они подкрались к ферме. Бержер учуял, залаял.

— Ну, Алеха... Пан или пропал!.. Без помощи все равно нам хана...

Скрипнула дверь. Выбежала девчонка. Протянула, как бы нащупывая, руки. Повела в дом. Навстречу им поднялись крестьянин и женщина.

— Папа, мама! Вот они, настоящие русские!

Алексей сделал шаг в комнату, в обжитое тепло, и повис на руках друга: потерял сознание.

Хозяева помогли оттащить его на чердак, на сено. Крестьянин раздел его, стащил рубища, обмыл, общупал. Что-то бормотал. Сергей конечно же не понял ни слова.

С каждым часом Алексею становилось все хуже. Девушка принесла миску с кусками льда, лоскуты, начала делать примочки. Больной метался, бредил.

Из оконца Сергей увидел с чердака, как крестьянин запряг дрожки, отворил ворота. Куда он?..

Уже затемно вернулся. С фермером — еще четверо. Один — с чемоданчиком. И по виду — доктор. Хоть и молод, а важен. Осмотрел Алексея. Что-то сказал. Сергей разобрал только одно слово: «Пневмония».

Незнакомцы уехали. Когда друг очнулся, Сергей наклонился над ним, зашептал:

— Приезжали какие-то... Один — вроде бы доктор — сказал: пневмония. Значит, воспаление легких.

Фермер поднялся на чердак, принес ампулы и шприц. Неумело сделал укол.

— Дайте я сам, — забрал у него инструмент и склянки Сергей. Товарищ снова был в забытьи.

Через несколько дней температура у Алексея спала. Девчонка — ее звали Сюзанна — все свободные часы проводила на сеновале. Делала компрессы, кормила. Даже приноровилась управляться со шприцем — колола, вся дрожа от страха и сострадания. Теперь лейтенант мог подолгу разговаривать с нею. Она беспечно напевала, шаловливая, ребячливая, порывистая. А то вдруг начинала разыгрывать из себя строгую сестру милосердия. Временами ее лицо становилось взрослым.

— Вы такие были страшные тогда, в сарае... Как живые мертвецы... А теперь ты такой светлый. И глаза у тебя синие!..

Сказала — и убежала. Весь день не появлялась. Еду и вино принес крестьянин Пьер.

В другой раз дурачилась, все норовила поймать в сене мышонка, потом затихла, подсела и вдруг спросила:

— У тебя есть девушка в России, Алекс?

— Есть. Настя...

Выговорил имя — и перехватило дыхание.

Сюзанна молча посидела-посидела и ушла. А он наконец-то позволил вернуться мыслями к тому, что уже давно было под запретом, — к памяти о давнем. Как удивительно ясно встало все перед глазами. «Настя... Где ты сейчас, что с тобой?.. Помнишь ли, вспоминаешь?..» Заныло сердце. Тоской?.. Не ведал — предчувствием.

Сергей обжился на ферме. Помогал по хозяйству — пилил с хозяином дрова в сарае. Починил будильник. Фермер подивился. Приволок старые настенные часы. Отремонтировал и их. В пристроенной к сараю столярной мастерской искал инструменты и наткнулся под стрехой на сверток. Развернул: смазанные пистолеты, сумка с патронами. «Эге!..»

Оттащил на сеновал. Когда остались одни, показал:

— Теперь голыми руками нас не возьмешь!

Наконец-то за все эти годы — оружие! Тяжесть боевого металла словно бы вливала в руку силу и твердость. Что бы теперь ни было, они могут стрелять! В ненавистных, в бешеных собак!.. Что бы ни случилось, дорого теперь заплатят за их жизни! Сколько в сумке патронов? Только бы не ослабли глаза, а уж рука не дрогнет! Пулю — на каждого!..

— Этот тебе, этот — мне.

Он зарядил обоймы.

— Хорошо, — подержал в ладони пистолет Алексей. — Хорошо, что в этом доме оружие. Старик, значит, с кем-то связан. Поговорю с ним. Нам все одно пора отсюда уходить.

Да, не следовало злоупотреблять гостеприимством Пьера — случись облава, гитлеровцы жестоко расправились бы с ним и его семьей.

Выбрав минуту, Алексей сказал:

— К партизанам нам нужно, отец. К макизерам, понимаешь?

Пьер молча покачал головой и ушел. Спрашивать ни о чем не стал.

Но спустя несколько дней около фермы остановилась легковая машина. На сеновал поднялся мужчина с твердым угрюмым лицом. Выступающий подбородок, хрящеватый орлиный нос, маленькие и колкие светлые глаза под темными бровями... Пристально вгляделся в лица русских. Начал подробно, будто вел допрос, расспрашивать. Отвечать или не отвечать?..

Алексей стал отвечать. Сергей отошел в угол, занял удобную позицию. Рука в кармане. Мужчина коротко глянул, жестко усмехнулся. Приказал фермеру принести из автомобиля узел. Бросил на солому:

— Переодевайтесь.

В узле были крестьянские сюртуки, брюки, обувь. Пока переодевались, суровый незнакомец не спускал с них взгляда.

— Пошли.

В машине сидели еще трое. Молодые. Настороженные. Руки тоже в карманах. Пьер крепко обнял своих постояльцев. Хозяйка перекрестила. Сюзанна заплакала.

Машина помчалась по тропе, выехала на дорогу. Проехали через одно селение, другое, просрочили городок, на улицах которого увидели немецких солдат. Миновали мост, начали подниматься на вершину горы.

Куда их везут? Сергей приподнялся, глянул в переднее стекло — и оцепенел: внизу концлагерь и стальные ворота тоннеля!..

— Ловушка!

Суровый мужчина обернулся:

— Спокойней.

Молчаливые попутчики стискивали их плечами, не давая возможности высвободить руки.

«Опять! Нет! Они не знают, что мы вооружены! Живыми больше не дадимся!»

Не доезжая трех-четырех километров до концлагеря, машина свернула на узкую дорогу, уходящую в гору.

Остановились на вершине, среди камней. Проводник в сопровождении своих парней повел их в лес. В зарослях кустарника спрыгнул куда-то в темноту. За сеткой ветвей оказался лаз в пещеру.

Отбиваться здесь?.. В их душах уже затеплилась надежда. Спрыгнули следом. В пещере Алексея и Сергея обступили люди.

— Это ваши новые друзья, — сказал мужчина. — А я — командир отряда «Сражающаяся Франция» капитан Проспьер.

В отряде капитана Проспьера их было поначалу всего десятеро: Рене, отец двух уже взрослых дочерей; Антуан, не знающий устали крепыш; книжник Жан, восемнадцатилетний Тото, еще двое французов — все из окрестных селений, и у каждого — свой повод уйти в маки́ — партизаны, — бежавший с работ поляк Стась, совсем еще мальчишка, и хмурый, молчаливый испанец Феликс. На вид ему можно было дать и тридцать, и все пятьдесят. И они двое — Сергей и Алексей. Капитана в счет не брали. Он возглавлял несколько отрядов в районе Вогез и наведывался в пещеру лишь изредка, раз в неделю. Карабкаться в гору чаще не было повода — в те дни весны 1944 года партизаны еще не предпринимали вооруженных вылазок против оккупантов. Но с фермы на ферму шел по округе слух об отряде, и тянулись из долин в леса на склонах новые добровольцы.

Однажды Алексей был в дозоре. Видит, пробирается парень, плечистый, беловолосый.

— Стой! Руки вверх!

А он обрадованно, тоже по-русски:

— Свой я!

Задохнулся от радости. Рассказал потом — родом из Ленинграда, моряк. Тоже был в плену и бежал. Так и стали звать: Петр из Ленинграда.

Но произошел и другой, заставивший насторожиться случай. Пришел по цепочке, по явке еще один русский. Глянули лейтенанты, обомлели. Тот самый, из «офлага 13-Д» — переводчик-предатель, обходивший ряды военнопленных и выплевывавший: «Коммунист! Комиссар!..» В лагере он именовался Константином.

Константин не узнал лейтенантов — в «офлаге» на эту мелкоту внимания не обращал, рыскал все больше среди старшего комсостава, да и обрели они за недели, проведенные на ферме и в отряде, человеческий вид: на головах — береты, рубахи апаш, на поясах — подсумки с патронами, гранаты; на лацканах курток — трехцветные лоскуты франтиреров.

Откуда появился, кем заслан?.. С нетерпением и тревогой ждали они прихода Проспьера. Выложили ему все. Под благовидным предлогом он увел Ивана (так назвал себя теперь предатель) с собой.

Снова вернувшись в отряд, капитан рассказал: все правильно, друзья не ошиблись — когда предателя прижали, выложил как на духу: прислуживал немцам в «офлаге», получил за это повышение, был переведен во власовскую часть, с нею прибыл во Францию. А теперь, чувствуя приближение расплаты, бежал и под видом бывшего военнопленного связался с ячейкой Сопротивления в Нанси — оттуда и направили его в отряд «Сражающаяся Франция». Не признался, имел ли задание от гестапо. Но наверное, имел.