«Да, охрана лагеря продумана обстоятельно, – невесело отмечает Бурсов. – Наверно, с вышки – все как на ладони…»

И вдруг он невольно вздрагивает при виде неожиданно появившегося перед ним старшего лейтенанта Сердюка. Голова его и левая рука перевязаны грязным, пропитанным кровью бинтом.

– Разрешите к вам обратиться, товарищ подполковник?.. – срывающимся от волнения голосом спрашивает он.

– Убирайтесь вон! – негромко, но властно произносит Бурсов.

– Но ведь я хотел как лучше… – молит Сердюк. – Знал же, что вы в эти эксперименты не верите. А их они заинтересовали, и теперь можно будет поводить капитана Фогта за нос. А тем временем…

– Вы думаете, что Фогт такой уж простофиля? – иронически усмехается Огинский.

А Бурсов даже не смотрит на Сердюка. Он уходит с Азаровым вперед, оставив Огинского со старшим лейтенантом.

– И мой вам совет, – с трудом сдерживая раздражение, продолжает Огинский. – Не говорите ему о нас ничего больше и не выдавайте себя и нас за крупных специалистов подрывного или какого–нибудь иного военно–инженерного дела. Да, и еще вот что – постарайтесь реже попадаться на глаза Бурсову.

…Поздно вечером после отбоя в блоке старших офицеров царит гнетущая тишина. Все семь майоров молча лежат на нарах, не разговаривая и не задавая никаких вопросов вновь прибывшим. А Бурсов все медлит начать разговор, надеется, что кто–нибудь из этих потерявших веру в себя людей сам что–нибудь спросит.

– Надо бы поговорить с ними… – шепчет Огинский.

– Погодите, Евгений Александрович, пусть сами спросят. Неужели же им не интересно узнать у нас хоть что–нибудь о положении на фронте?

Но майоры по–прежнему молчат.

– Ну что же, товарищи офицеры, – негромко произносит наконец Бурсов, – так–таки, значит, ничто вас не интересует? Спросили бы хоть о том, как мы в плен попали, при каких обстоятельствах.

– Нам и так известно, при каких обстоятельствах в плен попадают, – равнодушно замечает кто–то в дальнем углу. – Если не сволочь, конечно, которая сама руки вверх поднимает.

– Мы не из таких, – обижается Огинский.

– Зато нас, наверно, за таких принимаете, – ввязывается в разговор еще кто–то.

– Ну это уж вы зря! – повышает голос Бурсов. – Мы ведь тоже на фронте с самого первого дня войны и знаем, каково было в сорок первом!

– А почему именно так было? – раздается из угла голос майора Нефедова.

– Некогда было особенно разбираться, – хмуро отзывается Бурсов. – Все бои да бои. Да и не в том дело сейчас – как начали, важнее другое – как воюем. О сражении за Москву и Сталинградской битве слыхали хоть что–нибудь?

– Имеем некоторое представление, – отвечает Нефедов. – А в армии вы давно, товарищ подполковник?

– С тридцать третьего года. Перед войной отдельным саперным батальоном командовал. Отходил с частями своей армии от Жлобина до самого Сталинграда.

– Так вы, значит, в боях под Сталинградом участвовали? – оживляется Нефедов.

– Да, участвовал.

– Немцы считают, что Сталинградская битва была самой крупной в истории всех мировых войн, – замечает кто–то простуженным голосом.

– Та, что сейчас идет на Курской дуге, покрупнее будет по своим масштабам. Вот майор Огинский – офицер штаба фронта, ему лучше, чем мне, известна обстановка.

– Да, масштабы тут во всех отношениях побольше, – подтверждает Огинский.

– А вам ничего не известно, как там теперь дела? – интересуется Бурсов. – Мы ведь попали в плен под Белгородом, в самый первый день сражения.

Никто ему не отвечает, и он спрашивает уже шепотом:

– Может быть, тут нельзя вести такие разговоры?

– Этого вы не бойтесь, – успокаивает Нефедов. – От тех, которые могли нас предать, мы нашли способ избавиться. Подслушивать теперь нас некому. Да немцы и не боятся, что мы замыслим что–нибудь вроде восстания или побега. Уверены, что отсюда не убежишь. А что касается теперешних боев под Орлом, Курском и Белгородом, то по радио сообщают, будто немцы одерживают там победу.

– Быть этого не может! – восклицает Бурсов. – Это им не сорок первый!

– Мне трудно судить, что и как там у нас изменилось, – тяжело вздыхает Нефедов. – Известно, однако, что под Белгородом немцы прорвались уже не только в Прохоровку, но и в Обоянь. А это, как я себе представляю, не очень далеко от Курска.

– Немецкое радио слишком уж хвастливо, – усмехается Бурсов. – Оно ведь в свое время и о взятии Москвы сообщало.

– Да, было такое, – подтверждает Нефедов. – Но на этот раз сообщило не немецкое, а английское радио. Капитан Фогт – осторожная бестия. Он знает истинную цену немецким сообщениям по радио и потому корректирует их английскими передачами. А переводит ему майор Горностаев, хорошо знающий английский язык.

Послышался тяжелый храп нескольких офицеров. Они устали за день, да и разговор этот не очень, видимо, их заинтересовал. Умолкает и майор Нефедов. А когда Бурсов решил уже, что и он заснул, вдруг снова раздался голос, теперь приглушенный до шепота:

– Я не сомневаюсь, товарищ подполковник, что сражение под Курском кончится нашей победой. После Сталинграда у меня уже нет сомнений на этот счет. Гнетет другое – а мы–то как же? Чем вину свою перед Родиной искупим? Вольная вина или невольная – это ведь сейчас не самое главное… Скорее всего, мы просто не доживем до того часа, когда земля наша станет свободной. А мертвые, как говорится, сраму не имут…

Майор Нефедов тяжело вздыхает и долго ворочается на нарах. Потом спрашивает:

– Вы, наверно, спать хотите, товарищ подполковник, а я вам голову морочу всем этим…

– Какой там сон!.. А у меня, вы думаете, сердце кровью не обливается при одной мысли, что мы можем не вырваться отсюда до конца войны?

– Вы, значит, надеетесь, что вырваться удастся?

– А вы разве потеряли такую надежду?

Снова слышится тяжелый вздох Нефедова. Вздыхает и еще кто–то, но Бурсов не может разглядеть в темноте кто.

– Предпочитаете не отвечать на такой вопрос? – снова спрашивает подполковник Бурсов.

– Да, воздержусь пока, – еле слышно отзывается Нефедов. – Поговорим об этом как–нибудь в другой раз. Спокойной ночи, товарищ подполковник.

– Приятных сновидений, товарищ Нефедов.

На следующее утро лейтенант Азаров зашел в блок старших офицеров сразу же после подъема и обратился к Бурсову:

– Товарищ подполковник, вам и майору Огинскому после завтрака нужно явиться к капитану Фогту. Будьте готовы. Я зайду за вами минут через пятнадцать.

За завтраком Бурсов подсаживается поближе к Нефедову, спрашивает его:

– Почему это лейтенант Азаров в таком фаворе у Фогта? Он что…

– Нет, нет, не думайте о нем ничего плохого! – торопливо перебивает подполковника Нефедов. – Азаров замечательный парень. Он давно бы сбежал отсюда, но одному это просто невозможно. А может быть, и не хочет один. А остальные… – И он сокрушенно машет рукой.

Помолчав немного, продолжает:

– Ну, а Фогту он понравился потому, что капитан, видно, фаталист. Не понимаете? Сейчас поясню. Был тут у нас такой случай. Установили мы противопехотное минное поле для тренировки немецких саперов и послали Азарова доложить об этом тогдашнему помощнику Фогта, фельдфебелю Ханке. А был этот Ханке таким мерзавцем, которого даже сам Фогт побаивался. Нас же всякий раз нервная дрожь пробирала, как только он останавливал на ком–нибудь свой неподвижный взгляд. Один только Азаров его не боялся.

– Зато фельдфебель прямо–таки лютой ненавистью ненавидел Азарова, – заметил сидящий рядом с Нефедовым очень худой, высокий, похожий на Дон–Кихота майор Коростылев.

– Это верно, ненавидел он Азарова действительно люто, – подтвердил Нефедов. – А в тот день был особенно не в духе – повздорил из–за чего–то с капитаном Фогтом. Ну, а когда предстал перед ним Азаров с докладом, он, ни слова не говоря, – бац его по физиономии. Но и лейтенант наш не смолчал. Развернулся да как влепит ему в свою очередь по роже. И бежать, да прямо через то самое поле, которое мы только что установили. Перемахнул его все и не подорвался. Нам это просто чудом показалось. А фельдфебель уже выхватил свой парабеллум и прицелился в Азарова. Но тут Фогт подоспел. «В чем дело?» – спрашивает. Фельдфебель ему сочиняет, будто усомнился он в качестве установки нашего минного поля и велел Азарову перебежать через него. «И вот, говорит, действительно так оно, значит, и есть – не подорвался ведь лейтенант. Потому и хотел его пристрелить».