…С набережной Фонтанки свернули на Сергиевскую. Вдоль обшарпанного здания прачечной шли двое - мужчина и женщина. Начинались белые ночи, и, несмотря на поздний час, хорошо было видно, как нежно склонилась молодая, красивая женщина к плечу высокого мужчины.

Пантелеев толкнул кучера, тот осадил лошадей рядом с парочкой.

– Добрый вечер, - обратился Пантелеев к мужчине. - Далеко ли путь держите?

– Нет, недалеко, - сказал мужчина, присматриваясь. - Чему обязан, собственно?

– Деньги, часы, документы, - спокойно приказал Пантелеев.

Женщину колотило от испуга. Мужчина заметил в руке одного из бандитов револьвер и послушно кивнул:

– Не бойся, Аня. Сними серьги, отдай им кольцо. Вот мой бумажник и часы… Все?

– Все, - кивнул Пантелеев. - Проваливайте.

Мужчина бросил бумажник и все остальное на тротуар, взял женщину под руку, и они медленно двинулись в сторону Фонтанки.

– Что же не спросите, с кем поцеловаться пришлось? - в спину им усмехнулся Пантелеев.

Мужчина обернулся:

– Вы - Пантелеев, я это сразу понял. Моя фамилия - Студенцов, а это моя жена. - Студенцов презрительно усмехнулся: - На что рассчитываете, гражданин Пантелеев? Ведь у вас в запасе день - два - три. Идем, Аня.

– Никто не знает, когда умрет, - вздохнул Пантелеев. - И вы не знаете. Идите с богом.

– Мне страшно, Сергей, - сказала женщина.

– Пустяки. - Студенцов обнял ее. - Бояться нужно не нам…

Они пошли. Пантелеев оскалил зубы, захрипел.

– Обидели нас, - сказал кучер. - Гордые.

Пантелеев дважды выстрелил в спину Студенцову и его жене. Оба рухнули.

– Барахло возьми. - Пантелеев спрятал маузер. Кучер подобрал деньги и драгоценности. Ленька протянул руку: - Дай-ка.

Пантелеев покачал на ладони часы и бумажник, посмотрел на свет камни в серьгах и равнодушно швырнул все в сток у кромки тротуара.

– Трехнулся, - охнул кучер.

Ленька взглянул на него пустыми глазами:

– Все суета сует и томление духа. Он, Филя, прав. Чует сердце - настают мои последние денечки.

…Это были кровавые "денечки". Понимая, что расплата неминуема, Пантелеев совершенно озверел. Преступление следовало за преступлением, одно страшнее другого. Не проходило дня, чтобы в сводке происшествий Петроградского УГРО не появилась бы фамилия: Пантелеев. Оперативные группы ОГПУ и милиции шли буквально по пятам бандита, но он в последний момент ускользал.

На одном из очередных совещаний первой бригады УГРО неожиданно появился начальник петроградской милиции. Он прекрасно понимал, что и Бушмакин, и его сотрудники - опытные, преданные своему делу люди, из кожи вон лезут, чтобы обезвредить Пантелеева и его банду. Он знал, что никакими словами и призывами сейчас не поможешь, но наступил тот последний, крайний момент, когда нужно было что-то сделать, сказать, чтобы сдвинуть с мертвой точки затянувшийся розыск бандита. Собственно, никакой "мертвой" точки не было. Шла напряженнейшая круглосуточная работа, и только непосвященному человеку могло показаться, что дело не двигается. Оно двигалось, происходило то незаметное накопление мероприятий, которое вот-вот должно было дать качественный результат. Теперь уже не могло быть никаких случайностей. То, что на первый взгляд даже и выглядело случайностью, на самом деле было подготовлено всем ходом событий.

– Объективно всех нас нужно судить, - сказал начальник управления. - И это произойдет, если в ближайшие часы Пантелеев не будет взят. Я не призываю вас соревноваться с товарищами из ГПУ - мы работаем вместе, но я напоминаю вам, что дело нашей чести - обезвредить Пантелеева. Мы его породили, мы его и убьем. Это не шутка в данном случае, а повод для глубоких раздумий. Бушмакин, доложите обстановку.

– Вчера убиты супруги Студенцовы, - сказал Бушмакин. - Сегодня утром - муж и жена Романченко, их квартира разгромлена. Эти два случая имели место в течение последних двадцати четырех часов.

– А мы снова заседаем, - сказал начальник. - И каждый думает: вот сейчас, сию минуту зазвонит телефон и мы узнаем: кто-то убит, ограблен. Бушмакин, у вас есть план, который реально гарантирует уничтожение банды?

– "Закрыты" притоны, малины, хазы… Там наши люди. "Закрыт" ресторан "Донон". Кондратьев сумел убедить швейцара, и тот согласился нам помочь. Вообще-то он человек сомнительный, но у нас нет другого выхода. Будем надеяться, что он сообщит, если Пантелеев появится в ресторане. Арестованы тридцать пять человек, которые проходили как прямые связи Пантелеева. Их допрашивают. На учете все без исключения скупщики краденого. Около них - наши люди… Улицы усиленно патрулируются нарядами милиции… На вокзалах установлено круглосуточное дежурство. Считаю, день-два - и конец, - закончил Бушмакин.

– Многим за эти день-два сколотят гробы… - вздохнула Маруська. - Зря я его тогда не пристрелила. Пару лет отсидела бы, зато сколько людей в живых осталось бы.

– Глупость говоришь, - перебил Коля. - Публично расстрелять бандита, самосуд устроить - сегодня этот политический вред ничем не окупится.

– Верно, - поддержал начальник. - Работайте. Докладывать мне каждые два часа. Кстати. Почему я не вижу товарища Колычева? Он что, у вас в кабинете скрывается, Бушмакин?

Бушмакин покраснел, словно мальчишка, которого застали во время кражи сахара из буфета.

– Ладно, - улыбнулся начальник. - Мне Кондратьев осветил его роль в этом деле. Пусть работает. На мою ответственность.

Начальник ушел.

– Ай да ты… - Бушмакин посмотрел на Колю так, словно впервые его увидел. - Я, понимаешь, тяну с увольнением Колычева. Не то чтобы боюсь, - откладываю, понимаешь? А ты - раз и квас! Смел!

– Да чего там, - смутился Коля. - Я случайно.

– Не прибедняйся, - усмехнулся Бушмакин. - Ты любишь людей, Коля. А в нашем деле, я считаю, это главное.

Маша никогда не вспоминала о Смольном. Он канул в Лету, он навсегда остался в прошлой, выдуманной, вычитанной в романах жизни, той жизни, которая закончилась 25 октября 1917 года и о которой, конечно же, следовало забыть. Маша забыла. И вдруг спустя пять лет на заплеванной трамвайной остановке, где Маша стояла, сгибаясь под тяжестью огромной кошелки с картошкой, эта вроде бы безвозвратно опочившая жизнь дала о себе знать. За спиной процокали подковы, чей-то удивительно знакомый голос спросил:

– Ба! Да это же Вентулова! Чтоб я сдохла!

Маша обернулась. В шикарной лакированной коляске, запряженной парой серых в яблоках коней, стояла расфуфыренная девица и махала рукой.

– Ну конечно же! - продолжала девица. - У кого еще может быть такой красивый нос, губы и глаза, как не у Вентуловой, чтоб я сдохла!

– Лицкая! - удивилась и обрадовалась Маша. - Ты ли это? - Маша подошла к коляске. - Нет. Тебе я не могу отплатить той же монетой. Ты постарела и подурнела, уж извини.

– Ты пока что садись и говори, куда тебя везти, - кисло сказала Лицкая, но тут же снова заулыбалась: - Не могу на тебя сердиться! Нахлынули воспоминания, черт с тобой, я не сержусь, садись!

Маша с сомнением оглядела свое изрядно потрепанное пальто.

– Не знаю, удобно ли.

– Я не стесняюсь, - гордо заявила Лицкая. - Я человек широких взглядов.

– Это я стесняюсь, - улыбнулась Маша. - Меня могут увидеть в твоем обществе, у мужа будут неприятности. Кстати, поздравь меня: я теперь Кондратьева.

– Вентулова! - Лицкая всплеснула руками. - Где мои глаза? Что за метаморфоза? Можно подумать, что твой муж - мусорщик какой-нибудь!

– Он служит в уголовном розыске, - угрюмо сообщила Маша. - А что делает твой муж?

– А черт его знает, что он делает! - весело крикнула Лицкая. - Я ведь не замужем. Садись, не трусь, ты ведь у нас в отчаянных ходила! Тряхнем стариной!

Маша махнула рукой, что, вероятно, должно было означать - "пропадай, моя телега!", и села рядом с Лицкой.

– Гони, милый, - велела Лицкая кучеру. - Значит, в уголовке твой муженек? Коммунист?