Маша выслушала Колины доводы молча. И так же молча собралась и уже одетая остановилась у дверей.

– Никак не пойму, - сказал Коля. - Сознательно вы теперь нам помогаете или какие другие причины есть?

– Другие! - отрезала Маша. - Мне почему-то казалось, что многословие - привилегия женщин.

Коля обиделся и до самого ресторана шел молча…

Узнав Марию, официант осклабился и завертел салфеткой, как пропеллером. Подвел гостей к столику, усадил и приготовился записывать заказ.

– Значит, так, - сказал официант многозначительно. - Имеем только для вас соль фрит, сивэ, вилеруа, правда, из убоя, свежих нет-с… Вино, само собой. Для барышни лично могу предложить "Мумм кордон вэр".

– Дай нам, милый, самовар и ситного полфунта, - сказал Коля.

– Как-с? - не понял официант. Он выглядел так, словно подавился вилкой. - Что же вы, мамзель, с таким быдлом вращаетесь? При вашей наружности…

– Ты, ласковый, побереги собственную, - улыбнулся Коля и согнул массивную вилку. Разогнул, подал официанту и сказал: - Голодные мы, поторопись.

– Момент-с, - официант умчался.

– Разговаривать нам с вами надо, - сказал Коля. - Я вижу, что не хочется, а надо.

– Поговорим, - кивнула она. - Зачем вы ищете Кутькова?

– Так он же людей убивает! - удивился Коля.

– А деньги, которые он награбил, - они вас разве не интересуют?

– Деньги, это не главное, - сказал Коля. Тон, которым разговаривала Мария, был яено агрессивный. - Но, конечно, мы обязаны найти и деньги тоже, чтобы вернуть их пострадавшим, - продолжал он.

– А эти пострадавшие - купцы, дворяне и прочая, так сказать, мерзость, - звенящим голосом сказала Маша. - И как же быть? По вашему одухотворенному лицу я вижу, что правды вы мне все равно не скажете. Ну, так я ее вам скажу! Найдете вы деньги Кутькова и поделите их между собой! По карманам рассуете! Сапоги хромовые купите, продажных женщин наймете! И упьетесь водкой! Вот и вся правда вашей революции…

Коля побелел и сжал кулаки. В эту минуту против него сидела не Маша Вентулова, несчастная, маленькая, истерзанная. Против него сидел враг, и Коля обязан был, не имел права не дать этому врагу должного отпора. "Ах ты, мать честная". Коля даже задохнулся от ярости. "Убить тебя мало за такие слова!" А как же быть с заданием? И Коля проглотил обиду, взял себя в руки, тихо сказал: - Странная вы. Тогда, в подъезде, вы были совсем другая.

– А вы забудьте про подъезд! Считайте, что вам сон приснился!

– А вам? - посмотрел на нее Коля.

– А на меня, как это говорят у вас в деревне, - придурь накатила! И никогда, слышите? Никогда в моем присутствии не смейте больше об этом вспоминать! - Она успокоилась и спросила уже почти нормальным голосом: - Вы мне не ответили. Куда денежки-то?

– Голодным, - ответил Коля. - Детям, старикам. Всем, кто умирает теперь по нетопленным углам. На оружие. Не хватает на фронте оружия… Что с вами?!

– Не оглядывайтесь! - Мария съежилась. - Там… Позади вас… Он был тогда… В квартире…

Подошел официант, поставил начищенный самовар. Коля посмотрел в его полированный бок и увидел искаженного, смешного, но несомненно реального Плавского. Не оборачиваясь, Коля вытащил платок и вытер лицо. Это был условный сигнал сотрудникам опергруппы.

– Разве здесь жарко? - удивленно спросил Плавский. - Или вы подаете кому-то условный сигнал? А в связи с чем, позвольте узнать? - Плавский явно насмехался. - Кстати: вы хотели зайти ко мне, я ждал. Позвольте узнать, что помешало?

– Руки вверх! - Коля рванул из-за пояса кольт.

Плавский сделал неуловимое движение и нанес Коле сокрушительный удар в челюсть. Коля опрокинулся на стол, сшиб самовар и посуду, Все это со звоном и грохотом покатилось по полу.

Сзади на Плавского навалились Никифоров, Афиноген и два милиционера. Плавский раскидал их и выхватил маузер. В этот момент его и ударил Коля. Ударил с разворота двумя сжатыми в рукопожатие ладонями. Плавский тяжело рухнул. На него надели наручники и увезли в МУР.

Трепанов стоял у окна и смотрел на колонну грузовиков. На переднем колыхалось красное полотнище: "Все на защиту революции!" Сквозь шум моторов слышалось дружное, уверенное пение: "Мы смело в бой пойдем за власть Советов". Трепанов отошел от окна, сел за стол. Напротив, на табуретке, привинченной к полу, сидел Плавский.

– Вот что, - сказал Трепанов. - Даже с такими, как вы, я считаю себя обязанным быть честным до конца. Нам нужен Кутьков. Но выдадите вы его или не выдадите, - шансов на жизнь у вас практически нет.

– Тогда какой же смысл мне его выдавать? - усмехнулся Плавский. - Впрочем, за откровенность - спасибо.

Трепанов не отводил взгляда от прищуренных глаз Плавского.

– Простой смысл. Если вы поможете задержать Кутькова, - суд примет это во внимание. И тогда кто знает. Какой-то мизерный шанс у вас все же может появиться.

– Какой суд? - Плавский сжал губы. - Вы что, идиотом меня считаете? У вас раз-два - и в дамки. Это первое. И второе: я вас ненавижу. Вашу Советскую власть я буду жечь, душить и вешать, покуда жив. А насчет Кутькова - он быдло, хам, но он ваш лютый враг, и я его не выдам. Расчета нет, това-арищ начальник, - почти пропел Плавский.

– Здесь записано, что вы происходите из мещан города Саратова, - продолжал Трепанов. - Однако у меня складывается впечатление, что ваш социальный корень в другом месте рос… Я ошибся?

– Не все ли вам равно, кого ставить к стенке? - вздохнул Плавский. - Ну - мещанин. Ну - дворянин. Камергер, наконец. Да вам-то что за дело?

– Вопрос второй: двенадцать постовых милиционеров - ваших рук дело? - Трепанов вплотную подошел к Плавскому. - Советую отвечать.

– Спросите у Кутькова, - насмешливо прищурился Плавский. - Бонжур, месье… - И тут же вскочил с криком: - Я! Я убил легавых! - Он сжал кулак: - Вот этой самой рукой!

Трепанов отошел от него, сел за стол. От волнения и ненависти у него прыгали губы и чувствовалось, что он не может с собой справиться.

– Вопрос третий, - Трепанов говорил совсем тихо, чтобы не сорваться на крик. - Назовите остальных ваших сообщников, места явок и сборищ, тайники с награбленным. Еще раз повторяю: в чистосердечном признании ваш маловероятный, но единственный шанс на жизнь. Деваться вам некуда.

– Некуда, - повторил Плавский. - Вот вы решили: раз я у вас в руках, значит, спекся Плавский. - Он схватил со стола карандаш и, ломая грифель, нарисовал на белой стене лодочку с веслами. - Некуда, - снова повторил он. И вдруг посмотрел на Трепанова так уверенно, с таким превосходством, что у того от предчувствия беды засосало под ложечкой и сам собой вырвался вопрос:

– Что это вы задумали, подследственный?

– Что? - Плавский тихо засмеялся. - А вот сяду в эту лодочку и уплыву от вас… Не понимаете? И не поймете никогда! А я уплыву.

Трепанов вызвал конвой и, когда Плавского увели, долго сидел, задумавшись. Зазвонил телефон. Секретарь Дзержинского спросил о ходе расследования. Трепанов ответил, что уверен в успехе, и, хотя он далеко не был уверен, ему почему-то сразу стало легче.

Вошел Никифоров, молча сел на стул. Потом в двери протиснулся Афиноген, следом Коля.

– Он лодочку нарисовал, - Трепанов показал на рисунок Плавского. Афиноген подошел к стене, вгляделся:

– Я одну книжку читал - про сумасшедшего. Так он все время деньги на бумаге рисовал и пытался их всучить людям. Псих этот Плавский.

– Сравнил, - протянул Никифоров. - Чудик… Никакой Плавский не псих - он ломает комедию, вот и все.

Коля промолчал.

– А ты? - спросил его Трепанов. - Почему молчишь?

– Потому что вы мне все равно не поверите. А я так считаю: задумал он что-то.

– Чушь! - уверенно заявил Никифоров. - От нас не убежишь, дудки!

– Хвастаешь, - сказал Трепанов устало. - Всегда ты, Никифоров, хвастаешь.

Тренькнул телефон. Начальник предвариловки сообщил, что арестованный Плавский желает немедленно дать важные показания.