— Вы же знаете, товарищ генерал, какой он... — взволнованно произносит Туманов.

— Вчера я говорил уже вам, что знаю, — улыбаясь, перебивает капитана Кунаков. — Голиков действительно отличный разведчик, которого, кстати, товарищ капитан, давно пора бы представить к очередной награде. Каково бы, однако, ни было его мастерство и как бы тонко ни рассчитал он каждый свой шаг, есть еще и «господин случай», который может перечеркнуть все наши усилия по подготовке этой операции. Избежать его можно лишь в том случае, если не идти на риск.

Генерал умолкает, а офицеры недоумевают: от какого риска предлагает он отказаться? Не посылать разведку или вообще не осуществлять «прыжка через невозможное»? А Кунакову и без их вопросов ясно, что мысль его нуждается в расшифровке.

— Взвешивая все «за» и «против», — поясняет он, — и понимая, что рисковать придется и в том, и в другом случае, решил я все же отказаться от разведки. Догадаться о нашей операции в квадрате двадцать два — ноль пять немцы все-таки никак не могли. Никто в истории военно-инженерного искусства никогда еще не форсировал водных преград подобным способом. А насторожить их мог только наш разведчик Зыбин. Да и то потому лишь, что обнаружил себя в районе, абсолютно не пригодном для переправы. А если мы пошлем туда еще одного разведчика и он снова будет ими обнаружен (а это весьма вероятно, ибо они теперь еще более бдительны), то для них станет несомненным наш интерес к этому участку реки. И хотя они и в этом случае не смогут разгадать способа нашей переправы, какие-то меры предосторожности все-таки непременно предпримут.

Генерал снова умолкает и несколько минут задумчиво ходит по просторной избе. А когда офицерам начинает казаться, что он забыл об их присутствии, убежденно заключает:

— Итак — это решено! Командарма я надеюсь убедить в необходимости такого решения. Вы свободны, товарищи офицеры.

Убедить командарма, оказывается, не так-то просто. Во-первых, решение это зависит не только от него, но и от штаба фронта. А во-вторых, тот успех, который предполагался в первом варианте операции, не мог быть теперь столь значительным. Да и неизбежный элемент риска, который был сравнительно небольшим, теперь явно возрос.

Но, с другой стороны, необычайность самой операции, благоприятность естественных условий для ее осуществления и элемент несомненной неожиданности ее для противника не могут не привлекать. Такое стечение обстоятельств не всегда может представиться, и упустить подобный случай будет непростительно.

Начальник инженерных войск армии прав: конечно, маловероятно, что немцы сами догадались об этой операции. Но как ни мала вероятность, она все же существует, тем более, что они могли догадаться и не сами. Но кто же тогда мог посвятить их в это?..

Командарм курит папиросу за папиросой, комкает какие-то бумажки, лежащие у него на столе, берет карандаш и торопливо записывает фамилии тех, кто посвящен в замысел переправы, предложенной дивизионным инженером Черкасским-Невельским. Их пока немного. Всего около десяти человек, и все вне всяких подозрений.

Что же тогда остается? Только настороженность врага, смутная его догадка о непонятном интересе русских к участку берега, явно не пригодному для переправы? Вряд ли из одной лишь осторожности предпримут они значительные контрмеры. Ни надолб, ни противотанковых рвов авиаразведка в этом районе не засекла. Артиллерии у них тоже не так уж много, чтобы концентрировать ее по одному лишь смутному подозрению о возможной активности противника на одном из участков фронта.

Неизвестно только, есть ли противотанковые минные поля, и это Кунаков должен установить совершенно точно. Они приостановят темп прорыва переднего края в квадрате двадцать два — ноль пять и значительно снизят эффект неожиданности. Но у начальника инженерных войск свои соображения на этот счет, и с ними командарм не может не считаться. Пожалуй, и в самом деле разведку и разминирование этих полей, если они будут обнаружены, лучше произвести перед самым броском через Гремучую.

Командарм ничего пока не ответил генералу Кунакову. А решить нужно не только это, но и более важное — надо определить новое направление столь неожиданного и потому многообещающего танкового удара.

Прорыв обороны дивизии генерала Ганштейна многого стоит уже сам по себе, но ведь этого мало. С ходу можно, пожалуй, атаковать еще и дивизию фон Бухнера, чтобы выйти все-таки в тыл третьей танковой армии немцев.

Уже поздно, наверное?

Командарм отдергивает рукав кителя и смотрит на часы. Да, первый час, а надо бы посоветоваться с начальником штаба. Спит он или не спит еще? Вчера почти всю ночь работал, может быть, сегодня и спит уже. А что, если позвонить дежурному по штабу?

— Как «девятый»? — спрашивает он дежурного, называя начальника штаба его позывным номером. — Отдыхает уже?

— Нет, товарищ «двенадцатый». Все еще работает.

— Ну так пусть зайдет ко мне... Что же это вы, Алексей Алексеевич, — укоризненно качает головой командарм, когда входит к нему начальник штаба, пожилой генерал могучего телосложения, — Скоро ведь совсем не до сна будет.

— А я, товарищ командующий, и в мирное время никогда раньше часа не ложился, — смеется начальник штаба, поглаживая окладистую бороду с заметной проседью.

— Ну тогда давайте посидим еще полчасика.

И они сидят за картой целый час или более того, набрасывая на ней различные варианты прорыва обороны противника в квадрате двадцать два — ноль пять.

Начальник штаба очень осторожен. Ведь войска готовятся к осуществлению той наступательной операции, которую утвердили уже и Военный совет армии, и штаб фронта. Поэтому вариант форсирования Гремучей, предлагаемый начальником инженерных войск, он считает вспомогательным, подчиненным главной задаче армии.

— Ну да, конечно же, — соглашается с ним командарм. — Это само собой. Но ведь надо думать и о том, что прорыв обороны противника в квадрате двадцать два — ноль пять может оказаться более успешным, чем на других участках Гремучей. И тогда армия могла бы решить значительно большую задачу.

— А мне думается, товарищ командующий, — замечает начальник штаба, — эту дополнительную задачу лучше все-таки было бы осуществить частями фронтового резерва.

— Вы, значит, сомневаетесь?..

— Я просто хочу избежать излишнего риска. Армейская операция разработана весьма обстоятельно, и у меня нет никаких сомнений в успешном выполнении поставленной перед нами задачи. А «эксперимент» генерала Кунакова (я все-таки считаю его экспериментом, товарищ командующий) неизвестно еще как осуществится...

Командарму ясно, что начальник штаба не хочет выделять значительных сил на эту довольно рискованную, как ему кажется, операцию, и он вполне понимает его. Ведь осуществить ее по первому варианту должны были главным образом части фронтового резерва. Но теперь, когда выход в тыл третьей танковой армии немцев почти исключен и операции «ПЧН» в связи с этим придается лишь частный характер, осуществлять ее решено войсками армии. В случае же значительного успеха на этом участке развить его они будут не в состоянии, конечно.

Да, начальник штаба прав: фронтовые резервы во всех случаях тут необходимы и их завтра же нужно просить у командующего фронтом.

Все это окончательно решает командарм, отпустив начальника штаба и просидев наедине с оперативной картой никак не менее часа. За окнами, выходящими на восток, уже розовеет узкая полоска у горизонта, а он не чувствует усталости — выспаться ведь можно и потом, по пути в какую-нибудь из дивизий. В этой летней наступательной операции Советской Армии, ставящей своей целью освобождение Белоруссии, командарм — уроженец Минска хочет сделать не только все возможное, но и невозможное, лишь бы помочь нашим армиям прорваться поскорее к его родному городу. Ему известно, что офицеры штаба генерала Кунакова называют операцию «ПЧН» «прыжком через невозможное», и это ему по душе.