— Я хочу услышать от тебя! Ты тут за рулевого, как я понял. Думаю, на самом деле, если ты не соврал о том, что я зародыш Демиурга, пригласил меня сюда, опасаясь за непредсказуемые последствия. Лукреций обещал мне карт-бланш от Ордена Смотрящих на использование способностей Демиурга по спасению моей семьи. А теперь, оказывается, что я смогу это сделать сам. Так почему же я вижу страх в твоих глазах, «Закон».

— Это не страх, Гавр. Функции неведомы истинные страхи смертных. Это опасения за вверенный мне кластер. Я беспокоюсь, что в состоянии отчаяния ты совершишь непоправимое.

— Отчаяния? Я пока не спешу отчаиваться.

— Присядем? — «Закон» повёл рукой и у тропы материализовались два плетёных кресла.

— Некогда мне рассиживаться. Давай уже колись, лучше я услышу это сейчас, чем в другой критический как для тебя, так и для всех нас момент. Ты ведь уже не раз копался в моей голове и должен знать, что я выдержу.

— Выдержишь, Миротворец, я не сомневаюсь, но никогда не будешь прежним.

— Говори!

— В том мире, в твоей основной реальности и хронологическом векторе у тебя уже нет семьи, Гавр. Они умерли. Это естественная событийная часть структуры кластера. К ней непричастны ни Хранители, ни я, ни кто-либо из анавров. События происходят постоянно. Это неотъемлемость бытия.

— Погоди, но я же имею возможность возвращаться в день перед отлётом. Вижу жену, детей. Они живы.

— Это омут. Зацикленная часть пространства для старта в новую реальность. Временная структура, созданная Хранителями для одной задачи — твоей отправки за Демиургом. Один день одного мира. Слепок со всеми деталями. И существует он ровно лишь в то время, когда в нём пребываешь ты…

— Бред какой-то…

— Реальность. Кто-то из философов в твоём мире как-то сказал: «Когда люди умирают, они не превращаются в ничто до тех пор, пока хоть кто-нибудь помнит о них». Так вот, в омуте реальности твои близкие существуют лишь пока ты с ними.

— Но, это значит, стоит Хранителям или…

— Да, всё так, Гавр. Но ведь ты почти Демиург… Полагаю, смирение с судьбой — не твоё кредо.

— Правильно полагаешь.

— Вот об этом я и хотел тебе сказать, — мой собеседник поднялся с кресла, оправляя складки хитона.

— Поясни, а то совсем запутал.

— Я хочу, чтобы ты принял взвешенное и единственно верное решение, когда будешь в шаге от выполнения миссии. Когда будешь держать за руку своего собрата по несчастью. Демиурга. Подумай, какое оружие ты отдаёшь в руки Хранителям и какого козыря лишаешься в торговле с ними. Я ведь тебе прямо указал на энергетическую зависимость омута реальности, Миротворец.

— Но Смотрящий настаивал, чтобы я, найдя Демиурга, дождался анавров Ордена и ни в коем случае не сдавал его эмиссарам Хранителей.

— Правильно. Смотрящие защищают реальность от Хранителей и, естественно, помешают использовать Демиурга. Но ты пока не Смотрящий, Гавр. Решай, думай, выбирай варианты сам! Я сделал всё, что мог в разрешённых мне рамках. Потенциал твоего нейротрона уникален. Запомни и это. Выбор за тобой, Миротворец.

— Не сомневайся, выберу. Мало не покажется…

Р-р-рдав! Р-р-рдав! Неприятные звуки ворвались в мой сладкий сон и в следующую секунду меня тряхнуло, затем я испытал мгновение невесомости и пребольно шарахнулся макушкой о металлический потолок. Стоп. Потолок?

Я открыл глаза. В сероватом мареве начинающегося утра дорога перед бампером Опель-Блица едва угадывалась. То, что петляло впереди между высоченными стволами сосен никак не могло быть автобаном.

— Блин, ох! — я схватился за ушибленную макушку.

— А вот и наш командир проснулся! С добрым утром, товарищ Теличко.

— Как обстановка? — спросил я, проводя ладонями по лицу. Кратковременный полусон-полуявь вернули организму бодрость и работоспособность. Даже чувство голода ушло на второй план.

— Тихо пока. Не нравится мне всё это, — пробурчал наш водитель.

— Ладно тебе, Сергей Иваныч, брюзжать! — Семён был настроен оптимистично, — за час, кроме почтальона на велосипеде, никого не встретили. Радоваться надо.

— Вот я и радуюсь, — сказанное сержантом было полной противоположностью выражению его лица.

— А чего не по-немецки, бойцы? — решил я полезть в бутылку, вспомнив наставление сержанта.

— А кому нас слушать, товарищ Теличко? — повёл широкими плечами Вергелес, — вокруг уже четверть часа, как сосны да ели, буки и грабы, м-мать их! Думаю, надо бы остановиться где-нибудь, да уточнить всё же дорогу у водителя кригеровского. Поворотов многовато. Боюсь, свернём ещё куда-нибудь не туда.

— Дело говоришь, сержант, — согласился я с разведчиком. Подстраховаться не мешает, — давай-ка начинай притормаживать. Нечего откладывать такое дело. А ты, Семён, высунь руку в окно и помаши нашим, чтобы не волновались особо. Я с тобой выйду, Сергей Иваныч. Курта простимулирую. Карту не забудь прихватить. Пометки ставить будем.

Встали перед очередным подъёмом. Дорога в лесистой части предгорий напоминала американские горки: вверх-вниз. Не спеша обсудили дальнейший путь, активно привлекая обрадовавшегося возможности размять руки и посидеть без кляпа Курта. Заодно и перекусили, за что следовало горячо отблагодарить Мишку Молдаванина, умудрившегося не только раздобыть несколько буханок «хлеба для русских», но и оперативно пошарить по нычкам, ранцам охраны и в караулке. Благодаря чему мы стали обладателями нескольких банок консервов, пачки галет и даже почти полкилограмма колотого сахара. Что стало для нашего отряда настоящим сокровищем.

Получив свою долю несколькими кусками сахара и горбушкой лагерного хлеба, я под предлогом опорожнения мочевого пузыря углубился в лес на десяток шагов, где довольно быстро отыскал ствол, обросший шубой начинавшего рыжеть мха. И стал, поминутно оглядываясь, отрывать его от ствола и запихивать в рот горстями, тщательно пережёвывая и слегка сдабривая сахаром, что на самом деле оказалось лишним.

Никакого неприятия столь необычной пищи у организма не возникло. Намного лучше, чем опилки. По крайней мере, сочнее. Если не принимать во внимание сладость от сахара, то вкусовые ощущения напоминали историю, когда мы с женой увлеклись поеданием проросшей пшеницы с подачи какой-то из её подруг. Тем не менее сахар всё же помог обильному выделению слюны, так что с проглатыванием проблем не возникло. Интересно, что подумали бы бойцы, увидев командира, обгладывающего ствол старой сосны? Я представил себя со стороны и чуть не поперхнулся. Минуту спустя от дороги позвали по-немецки:

— Герр обер-лейтенант, пора в дорогу! Комендант будет недоволен опозданием.

Это кто там? Родин? Вот же клоун! Конспиратор хренов. От белок шифруется.

— Да, да, уже иду! — тем не менее ответил я по-немецки. Мало ли что у них там на дороге? А мха навскидку я схомячил не менее полкилограмма.

Грузовики стояли там же, где я их и оставил. На первый взгляд, никого из посторонних вокруг не было. Но застывший с пистолетом-пулемётом в позе примерного караульного Вергелес, встретившись со мной взглядом, незаметно показал глазами на противоположную сторону дороги. Ага! Там Родион со строгим выражением лица о чём-то беседовал с двумя худощавыми мужчинами, одетыми как заправские охотники. По всему видно, разговор шёл обстоятельный. И Сёма больше слушал, кивая как китайский болванчик.

При моём приближении гости вытянулись по стойке смирно не хуже, чем на плацу:

— Хайль Геринг! — дружно поприветствовали они меня.

— Хайль! — небрежно отсалютовал я, — кто вы такие? — командирский наезд должен заставить этих бюргеров оправдываться. Офицерский мундир в Германии нечто большее, чем просто форма вермахта, а пиетет к начальству у немцев в крови.