«Легко сказать „продержись“!» — подумалось мне. Почему меня всё время ставят в безвыходное положение? Все чего-то от меня хотят. Хранители, Смотрящие…даже капитан абвера чего-то там меркурит. Как же оно всё достало!

Я сцепил зубы и уставился в стену, на которой продолжали метаться тени от лучей прожектора.

— Лукреций, а если…? — я повернулся к Смотрящему.

Иван остекленевшим взглядом уставился в потолок, пальцы рук мёртвой хваткой вцепились в скомканное одеяло. От досады, и чтобы не заорать в голос от отчаяния я закусил кулак.

— Эх, Ваня, Ванька…черти пляшут на потолке! Чорти танцюють на стели… Не бойся их теперь Вань, больше они тебя не достанут. Там, куда ты отправляешься, им места нет. Я уверен. Почти…

Первая сентябрьская ночь пролетела в тяжёлых раздумьях почти незаметно. Да и что там до утра оставалось-то. Всего ничего.

С утра вызвался помочь Кире отнести закоченевшее тело Ивана на приспособленных для этого самодельных носилках во двор. Дежурный ещё долго ворчал, мол, надо бы раздеть покойника. Рачительные немцы, мол, запрещают хоронить неинфекционных в одежде. Но я не дал. Глупость, конечно. Но внутреннее чувство протеста возобладало. Видимо, что-то такое проскользнуло в моём ответном взгляде, если Кирьян шарахнулся в сторону и перестал нудить.

Умом я понимал, что исподнее с однополчанина потом всё равно снимут и пустят в дело. Это же лагерь. Ценность имеет любой кусок тряпки. Но уж это потом, без меня. А ведь Иван был последней хлипкой ниточкой к военному прошлому деда.

Не знаю как обычно проходит в лазарете, но сегодняшняя ночь показалась мне «урожайной» на смерти. Санитарам пришлось привлекать помощников из числа ходячих больных. Я тоже попытался впрячься в носилки с телом Ивана, едва к ним устремился кто-то из санитаров, но меня немедленно остановил и отозвал в сторонку Василий Иванович. Дежурный врач, видимо, делавший записи о смерти в историях болезни и что-то заполнявший в прямоугольных розовых бланках, тиснёных немецким шрифтом, держал старую потёртую командирскую планшетку на весу.

— Теличко! Подите-ка, голубчик, сюда. С остальными умершими и без вас обойдутся. Пётр, вас вызывают в третий отдел. Состояние здоровья на удивление у вас стабильное. Препятствий для выписки не вижу. Не сочтите за труд, прихватите с собой мой отчёт и вот эти формы, — он протянул стопку розовых бланков, — пойдёте сами без сопровождающего, я выпишу увольнительную. В Цайтхайне особым приказом коменданта просто так по территории лагеря передвигаться нельзя. А санитары у меня все при деле. Сами понимать должны. Куда идти знаете?

— Нет, Василий Иванович.

— Сейчас объясню. Вот между этими бараками вы выйдете на основную Лагерштрассе — широкий проход между основными линиями бараков. Его тут так называют. Повернёте налево и, пройдя метров двести, упрётесь в хозблок. Отличить его просто: воняет скотным двором и через забор постоянно слышно куриное квохтанье. Далее повернёте направо и проследуете вдоль забора до ограждения из колючей проволоки. Оно преградит вам дорогу, перепутать сложно. Там вновь свернёте направо и через полсотни шагов упрётесь в пост охраны перед административным блоком. Назовётесь и сообщите, что прибыли по вызову в третий отдел из госпиталя.

— А эти документы куда? — я показал полученные от Вольского бланки.

— Отдадите туда же, в третий отдел, старшему писарю Семёну Родину. Всё поняли.

— Так точно, — кивнул я.

— Ну, с Богом, — махнул рукой Василий Иванович и вернулся к историям болезни, то и дело потирая пальцами веки, слипавшиеся от хронического недосыпа.

После немного занудно, но подробного описания Вольским дороги, заблудится было довольно сложно. И я намеревался добраться к месту не дольше, чем за четверть часа. Однако, не учёл одну актуальную истину: расстояния в лагере военнопленных измеряются не мерами длины, а количеством встреченных полицаев.

Едва я свернул к забору хозблока, как немедленно был грубо остановлен группой молодчиков с белыми повязками на рукавах:

— Кто такой? Почему без сопровождения? — красномордый плюгавый мужик, примерно одногодка моего деда и такого же невысокого роста, с кнутом за голенищем разношенного сапога, в пресловутой будёновке со споротой звездой на стриженной под горшок голове, резво подскочил ко мне, грубо ухватив рукой рукав гимнастёрки. В его вихляющей походке и манере выпячивать нижнюю губу угадывались повадки дворовой шпаны. Но у взрослого дядьки это выглядело одновременно потешно и омерзительно. Сдержаться, чтобы не сломать ему руку, не сходя с места, стоило большого труда.

— Хайль Геринг! — я вытянулся по стойке смирно и выбросил правую руку над плечом продолжавшего держать меня за грудки полицая, чуть не смазав ему по уху. Стало слышно, как затрещала материя гимнастёрки, — заключённый Теличко, личный номер 183172, следую по приказу гауптмана Кригера в третий отдел! Вот моя увольнительная от врача лазарета, — опустив правую руку, я аккуратно достал из нагрудного кармана записку Вольского.

Мой доклад, как по волшебству, остудил пыл полицая. Он принял из моих рук записку, развернул и внимательно прочитал, шевеля губами.

— Теличко, значит. Так, так… Ну иди…служи, Теличко…увидимся ишшо… — и троица полицаев проследовала по своим делам.

Рыжий гефрайтер у ограждения административного корпуса даже не посмотрел на мою увольнительную, лишь ограничился равнодушно-грубым «Хальт!»

— Позови писаря, — скомандовал он одному из рядовых охраны. Мне же просто указал рукой на место у входных ворот, буркнув: «Варте аб!»

Ну, ждать так ждать. Наше дело телячье.

Не прошло и пяти минут, как охранник вернулся в сопровождении Семёна Родина. От радости, что удача сама спешит мне навстречу, я немедленно позабыл раздражение от факта, что не успел подробнее изучить систему охраны административного блока. Лишь запомнил, откуда и куда идут телефонные провода и линии электропередач. Автоматически отметил, с какой стороны расположены слуховые окна чердака, печные трубы и угольный погреб.

— Теличко? — поинтересовался старший писарь.

— Так точно.

— Следуй за мной.

— Меня просили передать, — я протянул розовые карточки учёта больных, — это умершие за сегодня.

— Хорошо. Пока пусть побудут пока у тебя. Идём, надо тебя в порядок привести. Иначе герр Вайсман будет недоволен, — Семён быстро зашагал вдоль ограждения из проволоки, которое тянулось в двух метрах от стены административного блока. Я старался не отставать, уделяя внимание любым замеченным деталям обстановки.

Забор из колючки имел высоту не менее двух с половиной метров. На узнаваемо загибающихся кверху столбах отсутствовали керамические цилиндры с проводами, из чего можно было сделать однозначный вывод: на внутреннее ограждение в этом лагере не была предусмотрена подача электрического напряжения. Внешняя стена административного блока не имела окон ни на первом, ни на втором этаже. Не было даже водосточных труб, по креплениям которых теоретически можно было бы взобраться на крышу. Значит, вход возможен только через двери напротив основных ворот в ограждении? Почему же мы сразу не вошли в здание? Может, Семён ведёт меня на какой-то склад или к местному завхозу, чтобы сменить одежду?

Что ж, вполне логично. Значит, меня всё-таки берут на службу. Иначе не заморачивались бы. Какой немец захочет работать бок о бок со вшивым и грязным пленным в одном помещении? Сталкиваться на улице ещё куда ни шло. Но в помещении? Хм, значит, упомянутый герр Вайсман — это какой-то начальник в отделе «2 Б», который любит аккуратность и порядок. Интересно.

Догадка оказалась верна. Уже через пять минут, свернув за угол, мы попали ко второму входу на административный двор, как назвал его Семён. Так сказать, вход для черни, то есть, работников из среды военнопленных. Что тут же подтвердилось: входя, мы пропустили двух лагерников с тряпками и вёдрами с водой.