— Падучей, горячкой, чахоткой, срамными болезнями не страдал? — голос доктора был хриплым, а взгляд тусклых, немного навыкате серых глаз — донельзя усталым и скучным. Казалось, начни я ему вещать о своих болезнях, истории с мнимой смертью и снятием с ополченческого эшелона, и он одним росчерком пера забракует меня или выгонит взашей в тыловые роты. Поэтому я решил быть лаконичным и не выпендриваться.

— Нет, ваше благородие, — на всякий случай добавил я обращение, так и не разобрав, военный передо мной доктор или гражданский.

— Можете обращаться ко мне «господин доктор». Я не офицер, — вяло поправил меня лысый эскулап. Он подтянул к себе из вороха моих бумаг заключение Вяземского. По мере чтения брови его медленно поднимались, образуя на лбу несколько длинных поперечных морщин, — однако… — пробормотал он и поправил пенсне, берясь уже за записку от штабс-капитана. Затем, удовлетворённо хмыкнул, дочитав, — особая комиссия…так-с, милостивый государь, встаньте вот тут. Закройте глаза, достаньте указательным пальцем кончика носа.

И понеслось. Этот медицинский осмотр отличался для меня лишь тем, что лысый доктор объединил в себе весь доблестный список десятка специалистов привычной в моём времени диспансеризации. Всего лишь за четверть часа он определил у меня лёгкую степень плоскостопия, слабовыраженный сколиоз, застарелые признаки рахита. Но в целом остался доволен состоянием моей тушки. Заставил присесть десяток раз, сосредоточенно считая пульс. Но штанов так и не снял, поверив на слово, что там у меня всё в порядке. Настойчиво, я бы даже сказал, садистски мял мне живот, залезая почти на ладонь за гребень тазовой кости.

Завершился приём проверкой зрения. При этом он оставил меня сидеть на стуле перед своим столом и отступил к дальней стене, отдёрнул на ней небольшую занавесочку, за которой оказался плакат с не совсем привычной мне таблицей проверки остроты зрения. Точнее, там было две таблицы. Одна написанная латиницей, другая кириллицей. Та, что латиницей, начиналась с большой буквы «Е», а вторая — с «А» и «Б».

— Грамоте обучен? — поинтересовался лысый.

— Так точно, господин доктор, — мне уже всё это так порядком надоело, что я тут же прочёл ему нижнюю строчку русской таблицы: «Ижэ, мыслете, ша, еры, мыслете, буки, мыслете, како…»

Повисла звенящая тишина. Только сейчас я сообразил, что прочёл нижнюю строчку, продолжая сидеть на стуле, более чем в двадцати шагах от таблицы.

Доктор откашлялся в зажатый в кулаке платок. Шаркая по полу, вернулся к столу, взял с него экземпляр газеты и вернулся к таблице, медленно развернув первую страницу в мою сторону.

— Читайте, сударь!

Я пожал плечами. Поздновато спохватился, теперь уж надо продолжать.

— Война. Путешествие Государыни императрицы в Витебск. На нашем фронте. Неприятельские аэропланы усиленно обстреливают мирное население Перемышля. На фронтах союзников. У Ипра и Изерского канала отбивают все атаки германцев. Англичане продвинулись к северу от Лабасса…

— Достаточно, — хрипотца, как по мановению волшебной палочки, исчезла из голоса доктора.

Он молча вернулся за стол и минут десять что-то сосредоточенно торопливо писал на бланках, то и дело скрежеща пером на дне чернильницы. За это время кто-то попытался сунуться через входную дверь, так доктор с санитаром так рявкнули на него хором, что створки молниеносно захлопнулись, а за ними послышался грохот падения тела.

— Вот! — врач протянул мне пачку моих документов, поверх которых лежала картонка небольшого бланка с несколькими малоразборчивыми строчками и оттиском какого-то овального штампа.

Коллега, блин. Как курица лапой. Но вроде бы всё путём…

— Зови следующего! — кивнул санитару лысый доктор, потеряв ко мне всякий интерес. Мне же указали за ширму, где я стал торопливо одеваться. А от стола уже слышалось привычное: «Падучей, горячкой…» М-да…железный мужик. Явно ведь распирало от любопытства. Но обошёлся без лишних вопросов.

У входа меня уже ждал фельдфебель Жостов, чуть не вырвавший из моих пальцев картонку.

— За мной, рекрут! — и мы вновь пустились по коридорам. В кабинеты заглядывал лишь фельдфебель, я же оставался в коридоре. В скором времени мы обзавелись ещё несколькими бумажками. Я даже позавидовал Жостову. Вся эта бюрократия ни на йоту не поколебала невозмутимости фельдфебеля. Наконец, мне было приказано дожидаться у входа вместе с несколькими парнями примерно моего возраста. Потом нам прибавили ещё двоих, которых Жостов сопровождал лично.

— В колонну по два, ста…ись! — рявкнул фельдфебель, — бегоо-ом…аррш!

И мы побежали. Шестеро рекрутов нового батальона…

Бежалось хорошо, свежо. На душе было легко от сложившейся на ближайшее будущее определённости. Даже треклятый мешок, который я придерживал рукой на правом плече не создавал особого дискомфорта. Мда-а-а, а я набрал неплохую форму за последние недели. Никогда в жизни, даже в молодые годы я не смог бы с такой лёгкостью, почти не сбивая дыхание, пробежать с грузом, в зимней одежде и с двухпудовым мешком на плече не то что пять, а и двух километров.

Спутники мои, напротив, несмотря на внешне неплохие показатели и молодой возраст, пыхтели как стадо носорогов. Их раскрасневшиеся взмокшие лица и ядрёный запах пота, распространявшийся от нас на добрый десяток шагов, расчищали дорогу от прохожих горожан лучше всяких окриков сопровождающего. Фельдфебель Жостов невозмутимо и размеренно бежал впереди, бухая подошвами парусиновых ботинок, полы шинели он зацепил крючками за пояс, дабы не мешали.

Едва я начал прикидывать, насколько хватит ещё терпения и выносливости у моих попутчиков, как мы свернули с одной из широких центральных улиц с высокими каменными домами в переулок, сплошь застроенный бревенчатыми избами. Здесь снега никто не убирал и нам пришлось перестроиться в колонну по одному, чтобы не потерять темп на протоптанной местными по центру проулка тропе.

Ещё несколько поворотов, и спустя четверть часа мы оказались на небольшой площади, окружённой низенькими строениями казённого вида, больше всего напоминавшими то ли скотные сараи, то ли навесы для дров. Впрочем, я оказался почти прав. Это были армейские склады. На площади в живописном беспорядке располагалось с десяток саней, на козлах которых и рядом с лошадьми в ожидании погрузки курили, лузгали семечки и просто зевали, щурясь от весеннего солнца, возничие в шинелях с жёлтыми погонами.

— Наши… — лаконично мотнул щетинистым подбородком фельдфебель, — ша-агом! — наша рекрутская группа хором выдохнула осипшими глотками, продолжая двигаться шаткой колонной. Парни отходили, оживали, с любопытством шаря глазами по сторонам.

Мы подошли к распахнутым воротам второго с краю сарая, у которого задумчиво перебирал стопку желтоватых бумажек невысокий рябой ефрейтор с непокрытой головой в овчинной распахнутой душегрейке поверх гимнастёрки. Его редкие русые волосы были аккуратно расчёсаны на срединный пробор, а пшеничного цвета шикарные усы смешно шевелились: солдат что-то проговаривал себе под нос, делая пометки карандашом в бумажках.

— Мыкола! — снова рявкнул Жостов. Похоже, фельдфебель, или глуховат, или предпочитает изъясняться исключительно в командно-строевом стиле.

— Га?! — встрепенулся ефрейтор, — о, пану фельдфебель! Да з пополненьем?

— Всё так, Мыкола, всё так, — вздохнул Жостов, — на вот тебе, предписания, наряды. Выдашь, что положено, и отправляй с оказией в батальон. Пятерых в третью роту, второй взвод. А этого, — он указал на меня, — в первую роту третий взвод. Да не затягивай, темнеть скоро начнёт!

— Так я зараз, пану фельдфебель! — растянул усы в улыбке ефрейтор, — бачу, шо гарни хлопци, мы их зараз определим. Документи-то, пысарю Ольховскому потом отдать?

— Да, Мыкола. Оставляю на тебя новобранцев. А вы слушайте батальонного каптенармуса! Ефрейтор Подопригора плохого не посоветует. У него уже яйца седые на этой службе стали, — ухмыльнулся фельдфебель и, махнув рукой, зашагал к ближайшим саням.