– О, Небо! Ты что же, хотел сломать мне шею? За эту детскую выходку со знаками на ладони?

Анну, тяжело дыша, отпустил его. Сказал, глядя в стену:

– Не смей так делать, язычник. Иначе я… я не ручаюсь за себя.

– Прости, – сказал Ар-Нель кротко. – Я снова ударил сильнее, чем нужно – и без предупреждения. Я не думал, что для тебя это окажется таким… жестоким.

Анну взглянул Ар-Нелю в лицо.

– Как ты не понимаешь! – сказал он с мукой. – Я же думаю о тебе. Я стараюсь избежать… плохого избежать. Зла. Нам нельзя разговаривать, нам нельзя драться, нам нельзя заниматься твоей каллиграфией – это мою душу губит и твою может погубить! Ты, Ар-Нель – ты хоть соображаешь, что с тобой будет, если я… если мы – по-настоящему? Ну, ты понимаешь – по-настоящему… сразимся, как вы говорите – и я… если мой поединок останется, короче.

– Что ж тут непонятного? – усмехнулся Ар-Нель. – Предполагается, что я стану твоей рабыней.

– Всего-навсего! Пустяк, по-твоему?!

– Заклеймишь меня, – продолжал Ар-Нель спокойно, с еле заметной улыбкой, отложив кисть и рисуя пальцем на лбу какие-то знаки – видимо, то, что с точки зрения язычника изображало татуировку рабыни Прайда. – Бросишь переламываться в обществе старых ведьм, которые когда-то были вашими красотками. Будешь приходить, когда захочешь близости – и уходить сразу после неё, чтобы не испачкаться об меня… Не посмеешь больше слушать меня – потому что позор на голову слушающего женщину… Я потеряю не только Имя Семьи, но и собственное маленькое имя: ты придумаешь мне кличку, как лошади или собаке… Что ещё? Ах, да – мне больше никогда не коснуться оружия – и не учить фехтованию наших детей. Да и детей не будет – твои люди заберут их, как только дети бросят пить молоко. Пустой сосуд, не так ли? Я вспомнил всё, рассказанное тобой? Ничего не забыл?

Мягкий весенний свет из открытого окна золотил его волосы, ветер играл выбившейся прядью, листками бумаги на столике – солнечный свет растопил лёд в иссиня-серых глазах Ар-Неля. В его тоне Анну услышал не отвратительную покорность судьбе, а ту самую, отчаянно желанную нотку – насмешливый вызов и призыв одновременно. Но ведь – невозможно, невозможно! Именно с Ар-Нелем всё, чётко и верно перечисленное – невозможно!

– Этого не будет, – еле выговорил Анну – в горле ком стоял. – Не смогу тебя унизить.

– Анну, ты видишь, – весело продолжал Ар-Нель как ни в чём не бывало, будто и не говорил о кошмарных вещах, как о самых банальных житейских пустяках, – ты сам видишь, дорогой мой, насколько мне выгоднее победить тебя? И тебе это тоже выгодно, кстати. Я сделаю всё, чтобы ты страдал поменьше, ты будешь уважаем и любим в качестве моей…

Кровь бросилась Анну в лицо. Призыв? Да демона он призывает, а не человека! Анну вскочил, схватил Ар-Неля за воротник, поднял и подтащил к себе – ожерелье Ча из светлых жемчужин порвалось, жемчуг раскатился по полу.

– Не смей так говорить! – рявкнул Анну. – Не смей так думать, северянин! Я – я бы просто умер, и всё, но этого тоже не будет, потому что не будет никакого поединка! Между нами – границы, вера! Мы – вассалы разных владык, тебе ясно?! Мне надо предать Льва, надо веру, надо предать Лянчин, надо предать отца, мне надо себя предать – чтобы скрестить с тобой мечи – но этого не будет. Точка!

Лицо Ар-Неля тут же превратилось в снежную маску северянина-аристократа – ещё более холодного, чем здешние бойцы.

– Конечно, не будет, – сказал он, чуть поведя плечом. – Отпусти, сделай милость, мою одежду – это неприлично. Я вижу, моё общество тебе наскучило: нельзя слишком долго досаждать правоверному Львёнку грамматикой и фривольностями, не так ли?

Анну безнадёжно опустил руки. Сказал, глядя, как Ар-Нель поправляет рубашку:

– Прости меня. Я… я вообразил, Творец знает, что. Мы – аристократы, так? Бойцы из разных Прайдов? Нам можно быть друзьями, только друзьями – и я больше не посмею… да и то… всё это глупо. Не уходи.

Ар-Нель взглянул с очевидной иронией.

– Твоя дружба стоила мне подарка, присланного Матерью. Полагаешь, Мужчина может дружить с Юношей на равных? У нас говорят, что у Юноши из хорошей Семьи не бывает друзей – только слуги, враги, никто и возлюбленные, но тебе я поверю. Твоя душа заточена иначе – давай попробуем остаться друзьями. Но в этом случае – будь добр, Анну, не распускай руки, если поединок не заявлен.

– Ты оскорблён? – спросил Анну. – Я не хотел.

– Отнюдь, – Ар-Нель стряхнул с кончиков пальцев воображаемую воду, как баска, наступившая на сырое место. – Я по-прежнему готов учить тебя читать, дорогой Анну – если ты в состоянии слушать. И – обещаю не дразнить тебя больше… по крайней мере, во время наших уроков.

– Спасибо, – буркнул Анну мрачно. Последняя реплика Ар-Неля то ли рассердила, то ли рассмешила его.

– О, всегда пожалуйста. Итак. Мы рассмотрели знак «Ль», – продолжал Ар-Нель как ни в чём ни бывало. – Теперь «А» и «Ни» – они почти не отличаются от наших в классическом начертании, только…

Анну следил за его рукой, держащей кисть – и ругал себя про себя последними словами. Северянин был далёк, как одинокая звезда на здешнем ночном небе, чёрном, холодном и пустом, ужасном, как бездна преисподней – и Анну всё яснее понимал, что его желанная война Ар-Неля не приблизит, а ещё отдалит. Случись война – настоящая война, вторжение, армия на армию, горящие города, победный марш среди этих пустых снежных равнин – глаза цвета льда не вспыхнут, а погаснут. Навсегда. Северяне не умеют вожделеть к врагам, у северян нет азарта, северяне, язычники, молящиеся Случаю, никогда не уверуют по-настоящему, потому что никогда не склонятся перед Предопределенностью, данной Творцом. Ненависть северян холодна, как снег – греет их дружба, их доверие, их любовь…

Но их врагам этого не видать. Поэтому трофеи с севера вянут ослепительно и мгновенно, не успев превратиться в настоящих женщин, без цветения, не принеся плода.

Я могу возглавить одну из лянчинских армий, думал Анну, глядя на солнечные блики в волосах Ар-Неля. Если на то будет милость Творца и воля Льва, я пройду по этой земле, как никто и никогда. Если Взор Божий и дальше будет взирать на нас, я войду в этот город – и волчата приведут пленного Ча ко мне… если только ему удастся уцелеть… Он будет связан, обезоружен – а в его глазах не будет ярости, похожей на жажду – только надменный холод Севера. И если я его ударю, он рассмеётся мне в лицо – и всё. Превратит меня в прах. Мне останется пойти и умереть – в бою или как-то ещё – всё равно. Я ничего не получу; в лучшем случае – моим будет его раскромсанное тело, которое спустя малое время покинет душа.

Не стоит обманывать себя, воображая, как я убью Ар-Неля и буду жить прекрасными воспоминаниями, думал Анну. Ничего не выйдет. Творец показал мне его, чтобы я постиг что-то… а я не понимаю и малодушничаю. Если свести все эти терзания к самой простой и циничной мысли – я боюсь сражаться с ним всерьёз. Как бы ни обернулся этот бой – он будет проигран. Смертельно.

Вот что будет с войной на севере – вдруг пришла Анну ослепительная мысль. Как бы ни обернулась кампания – мы проиграем. Мы тяжело проиграем, как Лев этого не понимает?! В лучшем случае – будем убивать, убивать и убивать без счёта и меры, будем идти вперёд по колено в крови – и получим пустые холодные города, в которых столько же пользы, как в ледяных горах.

Жить здесь? В холоде и мраке, на полубесплодной земле, бледно расцветающей на пять-шесть лун, чтобы остальное время лежать под снегом? Чем тут жить – знают северяне, а северяне не будут нашими, они умрут… а умирая, заморозят наши сердца.

Я не буду воевать на севере, решил Анну.

Эткуру он встретил в коридоре, освещённом маленькими жёлтыми фонариками – по дороге в покои гостей. Остановил, взяв за локоть.

– Что ты, брат? – спросил Эткуру. Он слегка удивился, но и не подумал раздражаться – в последнее время Львёнок Льва выглядел повеселее, чем обычно.