Когда она сказала «и мы» — у меня сжалось сердце. Надо было придти в ярость от того, что у женщины-недочеловека кэлнорцы и мусор — «мы», но я не почувствовал злобы. Я понял, что уже не так бесконечно одинок, как миг назад. Это были первые мейнские парадоксы.

Я изрядно напрягся, когда мы с Матерью Хейр сходили с корабля в её мир.

Стоило только бросить взгляд, чтобы оценить: порядка в понимании Кэлнора тут нет. Порядок в понимании Кэлнора — это порядок плаца, никаких других его разновидностей Кэлнор не знает; порядок дикой чащобы, не внешний, а внутренний, держащийся на глубинных связях между живыми обитателями мира, Кэлнору не только чужд, но и ненавистен.

А на Мейне он как раз такой.

Мне потребовалось много времени, чтобы понять, как может существовать, не разваливаясь, этот мир полнейшего, в понимании кэлнорца, хаоса и разгильдяйства. Но что разврат недочеловеков не ограничивается ношением волос, блёсток в ушах и картинок на бронескафах — я понял сразу, как только вышел из звездолёта Матери.

Мир, окруживший меня, был целиком из обучающих фильмов «Растленное и разлагающееся общество недочеловеков: эволюционные ошибки». Размалёванные и совершенные «охотники» мейнцев показались мне отвратительно-прекрасными, соблазнительными настолько, что хотелось облизнуть губы: я не мог себе представить, что когда-нибудь увижу эту мерзкую красоту наяву. У меня рот приоткрывался, когда я глазел на эти машины. Кажется, именно так я впервые начал смутно понимать, что такое «эротика».

Сами пилоты были для меня такими же отвратительно-прекрасными, как и их машины. Они косились на меня, клали ладони на оружие, хмурились — я понимал, что меня убили бы, не будь рядом Матери Хейр, и это тоже было захватывающе странно. Они, мужчины, подчинились решению женщины, настоящего, полноправного штурмовика — это было тяжело уложить в голове.

Мы прошли ту самую стеклянную рубку космической связи, рядом с которой Мать Хейр сфотографировалась вместе со своими приёмышами-мусором. Мы миновали штаб охотников, похожий на вертеп из пропагандистских фильмов, мастерские, заправочную базу и ещё какие-то служебные постройки. Я успел увидеть столько разных существ, недочеловеков и настоящих нелюдей, что у меня рябило в глазах и в душе. Но, в конце концов, Мать Хейр привела меня в жилой сектор, к нескольким коттеджам, вокруг которых под колпаками силового поля росли и цвели невероятные растения из диких миров.

Её коттедж был целиком увит красновато-фиолетовым плющом, цветущим довольно крупными белыми цветами. Этому плющу, вероятно, были нипочём и радиация, и пыль, и загрязнённый воздух космопорта. Буйные заросли кустарника в пурпурной с зелёными прожилками листве довершали картину.

Из зарослей появился… появилось… В общем, я увидел того самого нги без пола, уже не ребёнка, а подростка, выбежавшего нам навстречу и с разбегу прыгнувшего на шею Матери Хейр.

Таких диких проявлений положительных эмоций мне видеть не приходилось. Я остановился, соображая, к чему бы это — к драке?

Но Мать Хейр не рассердилась и не возмутилась. Она держала это существо на весу, прижимая к себе, гладила по голове и по спине и говорила:

— Ты когда-нибудь собьёшь меня с ног, Дотти. Ты уже выше и сильнее меня, большая девочка, пожалей старуху-мать…

Это прозвучало ложью. «Девочка» Дотти еле доставала Матери Хейр макушкой до плеча, была худой и гибкой, как медный кабель — и, в общем-то, не тянула на «девочку». Её змеиное тельце казалось совсем бесполым, без малейшей выпуклости и на груди, и на бёдрах, и в паху. Зато это существо носило множество цветных бус, длиннейшие глянцево-чёрные косы и одежду из шелковистой ткани, разрисованной большими яркими цветами. И хихикало.

«Девочка»… Ладно, подумал я, пусть будет девочка, раз так хочет Мать Хейр.

Калека, настолько здоровая, насколько это вообще возможно для изувеченного существа. И самодовольная. И украшающая себя. Это противоречило всему, что я знал о жизни.

— А где братишки? — спросила Мать Хейр.

— Жук — на свалке, — сказала Дотти тонким голоском. — Ищет подходящие железяки для какой-то новой идеи. Я уже связалась с ним, он сейчас будет. А Эрзинг — дома. Мы экспериментировали с твоей поваренной книгой.

И тут Дотти заметила меня.

— Ой, — сказала она и вытекла из рук Матери Хейр на бетон дорожки. — Ты всё-таки…

— Да, это кэлнорец, малютка, — сказала Мать. — И ему больше некуда деваться в нашем лучшем из миров.

Дотти на меня посмотрела настороженно, но не испуганно — и подошла. Взглянула в лицо, протянула руку.

— Привет, — сказала, — кэлнорец. А и впрямь, отчего я струсила-то, глупая? Я же бестелесная, Мама права. Мы с тобой друг другу никакого вреда не причиним, правда?

Я несколько секунд не мог придумать, как себя вести. Что делать? Взять её за руку? Зачем? Трогать недочеловека — не ради генетического апгрейда, а просто так?

Но Дотти смотрела мне в лицо — и я взял её за руку.

И Мать Хейр сказала:

— Молодцы. Дотти, Ли-Рэй, пойдёмте в дом, поглядим, цела ли кухня после кулинарных опытов, а то мне тревожно.

Я сделал шаг к дверям, но тут из глубины дома раздались довольно-таки тяжёлые шаги. Я тормознул, ожидая чего-то нехорошего — и из дома вышел Эрзинг.

На нём был штурмовой скафандр с экзоскелетом — и в этом скафандре он выглядел почти обычным недочеловеком, вдобавок — громадным взрослым мужчиной. Он повзрослел с того дня, когда сфотографировался с Матерью Хейр, у него стало интересное лицо подростка-парапсихика, злое и умное — а тщедушного исковерканного тельца было не видно под бронепластинами скафандра. Он двигался удивительно тихо, я слышал только шаги — и подумал, что он управляет экзоскелетом без сервомоторов, с помощью ПП.

— Привет, Ма, — сказал Эрзинг весело. — Как я смотрюсь? Новый апгрейд.

— Привет, — сказала Мать. — Смотришься дивно. Не тяжело?

Улыбка Эрзинга стала победительной.

— Пёрышко. Я мог бы двигать боевой экзоскелет весом в полтонны, — сказал он небрежно. — Привет, Ли-Рэй. Сними шлем, кэлнорец может тут дышать.

Мне показалось, что он обрадовался. Это было поразительно, почти до восхищения.

Я снял шлем.

— Привет, Эрзинг, — сказал я. — Это телекинез?

Сказал невнятно, но Эрзинг понял.

— Да, — сказал он всё так же небрежно и лихо. — Потенциал велик. Я же всё время тренируюсь — ПП накачивается, как мускулатура. О, смотри, Жучара вернулся.

Он говорил так, будто давным-давно меня знал. Как мой сокурсник — но, я подозреваю, ни у кого из моих несчастных сокурсников не хватило бы самообладания говорить непринуждённо-дружеским тоном с давним врагом нашей расы.

Я обернулся на гул двигателя маленькой авиетки. Она плавно опустилась на бетон, и из неё выбралось существо, как мне показалось, в бронескафе необычной модели. Но, присмотревшись, я понял, что это — не скафандр, а… не знаю… панцирь?

Приёмыши Матери Хейр называли Хнжу Жуком, но похож он был на другое существо. На термита, быть может. Или на муравья. Если он и был жук, то из мира, где жуки выглядят совсем иначе, чем на Кэлноре.

Не выше ребёнка лет десяти-одиннадцати — но казался громадным, потому что насекомое, инсектоид, не должно быть такого размера. Будь он с настоящего жука — не было бы жутко смотреть. Двигался очень шустро. Тело в блестящих пластинах, переливчатых, как цвета побежалости на металле, с восьмью конечностями: на четырёх он стоял, две верхних пары лап, мохнатых, когтистых и цепких, видимо, заменяли ему руки.

Голова стала страшнее, чем у личинки на фотке. Глаза оказались меньше, но их стало больше — два больших пониже, два маленьких — над ними. Верхней парой Хнжу, похоже, видел и то, что находится у него за спиной. Под глазами — жуткие челюсти, на которые мне было тяжело смотреть. С боков от пасти, раскрывающейся четырьмя волосатыми клыками, росли длинные усы — как два сегменчатых хлыста.

Но Дотти кинулась к этой кошмарной твари, как только что — к Матери Хейр: