— Ну, — говорит. — Дай, господи, нам с тобой быть настолько в себе. И он рассказывал, что там чему угодно умеют приделать ноги. Так что, имей в виду, деточка.

— Дык, — говорю, — поимею.

Вот такой у нас вышел разговор.

А Мангра эта самая от Мейны чёрт знает как далека, но поскольку для пространственных прыжков это ровно ничего не значит, тем более что Даргон рассчитал, где начинать прыжок, а где закончить — так мне на это расстояние было начхать.

У меня и в голове не было, что мне может понадобиться помощь и всякое такое дело. Я был вооружённый до зубов и крутой до невозможности. И я туда отправился.

Пока я туда добирался, на Мейне, может быть, месяцев пять прошло, а по звездолётному кривому времени — меньше недели.

Мир этот, Мангра, с орбиты в натуре хорошо выглядел, прямо не хуже чем в записи: такой он был голубой и зелёный и сверкал себе на чёрном космическом фоне, как аквамариновая бусина в подарочной коробке на бархате. Отличался, в общем, от большинства планет, с которыми нам профессионально приходится дело иметь.

Ну, я звездолёт оставил на орбите, уж постарался принять меры, чтобы он никуда не делся, а сам взял авиетку. Была у меня такая, знаете, маленькая, удобная авиеточка лавийская, четырёхместная, с гравитационными двигателями. И я спустился на поверхность планеты, туда, где мне показалось тепло и зелено.

Выглядело это место, я скажу, просто здорово. Вроде как в тех самых мифах про Рай, Эдем, Валгаллу или ещё какой приятный уголок, куда попадают праведные души, когда тело, что до них относилось, кони двинет. Я, признаться, думал, что попасть в подобный край мне ни при жизни, ни после смерти не светит — так что приятно удивился.

Там рос такой лес, как парк. Солнышко — жёлтый карлик очаровательной светимости — сияет в небесах с глянцевой открыточки, тучки ватные плывут. Внизу, у больших деревьев, такой рисунок на коре, будто кто специально вырезал, и листья широкие и лакированные, самого качественного тёмно-зелёного цвета, удобные, как тот фирменный зонтик. Тенисто. Между листьями — цветики, видом вроде фонариков, даже чуточку светятся, белые, как молочный крем, и пахнут совершенно так же.

Под деревьями травка растёт, мяконькая, коврик ковриком, а на ней, кое-где — для красоты, надо думать — сложены замшелые валуны: из трещин пробиваются вьюнки с розовыми цветами и листиками сердечком. Воздух съедобный и вкусный, о скафандре думать неохота, а ветерок такой, будто его часами настраивали для создания того самого комфорта. И птички поют во всех мыслимых диапазонах, и даже возникает мысль, что всё прочее им подпевает.

И я от вида всей этой прелести ошалел, вроде мартышки в концертном зале, а от запахов и восьмидесяти процентов кислорода в здешней атмосфере просто зашатался, как обкурившийся. Чувствую, что морда сама по себе расплывается в улыбочку — жизнь, мол, прекрасна и удивительна. Сомнительное местечко. Как говорил, бывало, мой первый шкипер, слишком красивенько — будь осторожен.

И точно: вдруг слышу — человек смеётся. Где-то у меня над головой. Первая мысль, натурально, что это просто похожий звук, но, с другой стороны, уж больно выразительный смешок. И я начинаю всматриваться.

Их там обрисовалось человек восемь-десять. Они сидели на деревьях и высовывали из ветвей свои личики. И я их про себя обозвал мангровскими эльфятами, потому что имелось выраженное сходство, на мой взгляд. Читал я в детстве сказочки — ну вот один в один явление.

В веночках из цветочков на златых кудрях. А кудри плавно колышутся в воздухе, как в воде. В каких-то блестящих побрякушках на запястьях и шейках, и на глаз — так золото и бриллианты. А на этих детках выглядит ни капельки не шикарно — меркнет от их собственной неземной красы, надо полагать. И рубашечки из чего-то мягкого и шёлкового тоже выглядят рогожкой рядом с их собственными нежными рожицами. Рожицы высокого класса. Розовые и гладенькие, и на каждом личике — веснушки ростом с горошину, самого яркого золотого цвета. А глазки огромные, синенькие и ясные. И чертовски умненькие. И хитрые.

Короче говоря, представьте себе очень ушлых ангелочков, которые вас из листвы разглядывают и хихикают.

И одна девочка, хорошенькая, как ваш любимый эротический сон, только гораздо приличнее, свешивается пониже и говорит:

— О великий воин! Мы видели, как ты спустился с небес на нашу ничтожную землю, и теперь интересуемся узнать: божество ты или смертный?

А голосок у неё, как флейта. И выдаёт она эту тираду на церемониальном языке моей далекой родины — а дешифратор у меня выключен и не нужен ни зачем. И у меня отвисает нижняя челюсть, да так, что ушибает пальцы нижних конечностей, и я решительно не могу сообразить, что на такую изысканную речь ответить.

В это время мальчик с другого дерева — примерно такое же существо, если не всматриваться в детали, тоже в цветочках и фенечках, говорит — не как флейта, но как скрипка, положим:

— Недостойное создание, не смей обижать сына великих небес, обращаясь к нему своими грешными устами! Ты что, не видишь, что он погружён в раздумья, несчастная?!

И, между прочим, это тоже — на отличном йтэн, лучше, чем я сам говорю. Я-то светского этикета не знаю, папашка пират был, мамуля — маркитантка, у кого обучаться…

А остальные как прыснут — серебряными иголками в уши:

— Ах, как ты божественно прекрасен, сын небес!

— Что красота — как ты возвышенно мудр!

— О, сколь могучи твои железные крылья!

— Прости нам нашу неслыханную дерзость — мы умираем от ужаса!

И тут до меня дошло: эти хорошенькие сволочи просто надо мной издеваются.

Им, мерзавцам таким, на самом деле не только не страшно, но даже не удивительно. Никакой я им не сын неба — просто болван, который впёрся в их владения и таращится, отвесив хлебальник — людей никогда не видел.

— Да ладно уже, — говорю тогда, — развлекаться-то! Человек тут первый раз, а вы уже и лезете с вашими насмешками! Ни стыда, — говорю, — ни совести…

Это им ужасно понравилось, они прямо закатились там у себя на деревьях.

А та первая девочка отсмеялась и говорит:

— Ну и зачем же ты, воин звёзд, посетил нашу землю?

— Вашу Мангру? — спрашиваю.

— Нет, — говорит. — Наш Поющий Лес.

— Честно? — говорю. — Случайно. Я тут ищу кое-что, ну и приземлился в вашем лесу наугад.

Они вроде бы заинтересовались даже больше, чем я мог рассчитывать.

— Что ж ты ищешь? — спрашивает один в голубых шелках.

— Ну, как вам сказать, — говорю. — Вроде как такую вещь, которая двигает машины.

А они как давай корчить брезгливые гримаски!

— Машины? Это такие грубые, тяжёлые и вонючие?

— Какая бяка! Фу! И зачем это, спрашивается, их куда-то двигать?

— И ты вот это ищешь у нас? А ты, оказывается, нехороший, небесный воин…

— А что, — спрашиваю, — собственно, в машинах плохого?

А та первая девочка сморщила носик и говорит:

— А что хорошего? Неестественно, гадко и грязно.

— А как же, — говорю, — железные крылья? Ведь круто же, а?

Вот тут они по-настоящему развеселились. Все их прежние хихиксы просто в счёт не идут. Они повизгивали, и стонали, и вытирали слёзки, а когда вдосталь наразвлекались, спустились вниз со своих деревьев.

Красивое было зрелище и странное. Вроде перышек, если их бросить с высоты: медленно так спланировали, только волосы волной разлетелись и рубашечки раздулись, как парашютики. И на землю не встали, а вроде как дотянулись до неё кончиками пальцев — у всех босые ножки, зуб даю, лучшие ножки в нашей части галактики. Совсем игрушечки.

В общем, сущее кино. Но нарисовать-то, дело ясное, что угодно можно — а тут всё наяву! И я ещё подумал: сколько ж весит такая лапусечка? Положим, рост у них не богатырский — но всё-таки? Ведь живое же тело!

А они тем временем окружили мою авиетку и комментируют:

— Как внушительно! Почти божественно!

— Н-да-с, совершенная техника…