— Иркутский генерал-губернатор так распорядился, — сказал пожилой надзиратель, надевая кандалы на Федора.

— На каком основании? — повысил голос Зеленов.

— Вас везут по этапу.

— И далеко нас везут? — спросил Быков.

Надзиратели ничего не ответили.

Когда тюремщики вышли, Зеленов мрачно пошутил:

— Вот и пали оковы…

— Тяжелые, — сказал Трошка. — Наверно, фунтов десять.

В полночь арестованных подняли и спешно повели на пароход «Генерал Синельников». Загнали в нижний трюм. В тесном помещении, похожем на собачью конуру, были кое-как сооружены тесовые нары.

— Все верно, нас везут по этапу, — сказал Алмазов, усаживаясь на нары.

— Как ты думаешь, куда нас повезут? — спросил Быков.

— В Иркутск, куда же еще, — ответил Трошка.

Федор опешил. Это означало, что не видать ему теперь ни жены, ни сына. Они не будут даже знать, где он и что с ним. Из глаз его выкатилась крупная слеза.

Алмазов положил ему на плечо руку.

— Крепись, друг, — тихо сказал он.

Утром Федор подошел к зарешеченному иллюминатору и увидел мутные воды реки Витима. Волны глухо бились о борт парохода, заглушая шум на пристани, где толпилась тьма народа. Сегодня из Бодайбо провожали иркутского генерал-губернатора и господ юристов. К пристани пожаловала вся администрация корпорации, пришли рабочие из ближних и дальних приисков. Плотная толпа запрудила небольшую площадь у пристани и дорогу от собора «Николай угодник» до устья речки Бодайбинки.

Ни один человек из толпы не знал, что в трюме парохода сидят арестованные.

В час дня пароход «Генерал Синельников» дал два протяжных гудка. Из дома городского головы Черняка вышли господа отъезжающие. Все они были в радостном, приподнятом настроении, улыбались, раскланивались с дамами. Носильщики тащили за господами большие тяжелые чемоданы.

Высоких гостей посадили в фаэтоны и повезли на пристань. Александр Федорович Керенский один занял фаэтон. У него был самый большой чемодан и несколько свертков.

Как только господин Керенский, сопровождаемый носильщиками, по трапу взошел на пароход, на пристани послышался шум, крики:

— Почему не пускаете? Пропустите!

— Назад! — зычно кричал караульный солдат. Он загородил дорогу рабочему, пытающемуся пройти на пароход.

Это был Завалин, посланец рабочих Андреевского прииска. Он принес в подарок Керенскому золотой брелок, отлитый из четырех фунтов золота. Рабочие поручили Завалину отдать брелок в руки самому Александру Федоровичу, помимо тех денег, которые Керенский получил вместе с письменными доверенностями выступать на суде.

Завалин, держа в руках брелок, стоял у трапа. Рабочие, толпившиеся на берегу, кричали:

— Посторонись, солдат!..

— Он сейчас вернется!.. Пропусти-и!..

На палубу вышли господа отъезжающие. Шум и крики на берегу усилились.

— Тише-е! — крикнул урядник во всю свою луженую глотку.

Завалин, воспользовавшись минутным замешательством, связанным с появлением на палубе господ, проскользнул на пароход. Вскоре его увидели на палубе. Держа в вытянутых руках брелок, он подошел к господам. Те застыли в ожидании, не спуская глаз с драгоценности. «В чьи же руки она перейдет сейчас?» — видимо, думал каждый из них.

— Добрый господин Александр Федорович! — услышали на берегу срывающийся голос Завалина. — Сердечное вам спасибо от всех нас за вашу доброту и внимание. Вы увидели нашу тайгу и как мы тут живем. Как нас тут поят-кормят, чем платят за добытое нашими трудами золото, на каких перинах мы здесь спим, в каких шелках ходим. И кровь нашу увидели, пролитую безвинно.

На берегу стало так тихо, что слышен был всплеск волн. Урядник поправил на голове фуражку и стал продираться к трапу.

Широкие спины рабочих загородили ему дорогу.

Господа, переглядываясь, отошли от Завалина и Керенского.

— Мы рассчитываем, надеемся, господин наш хороший, Александр Федорович, что судьи услышат от вас сущую правду. А за труды ваши праведные и старания примите от нас, добрейший Александр Федорович, наш скромный дар. Покорнейше благодарим вас!.. — Завалин протянул Керенскому брелок с золотой цепочкой.

Керенский застыл с видом недоумевающего человека и молча наклонил голову. Завалин надел на его шею брелок. Господа все, как один, обернулись к Керенскому. В одних взглядах было брезгливое осуждение, в других — жадность и зависть.

Керенский, покосившись на стоящую на берегу толпу, быстро взошел на капитанский мостик. В руках его сверкнула переговорная труба. Он взмахнул трубой, будто призывая послушать его, и, приложив ее ко рту, закричал:

— Друзья мои, таежники! Все, кто обижал вас и угнетал, будут строго наказаны. Их ждет суровое возмездие по закону…

— Ура-а-а! — прокатилось по берегу.

В это время в трюме сидели арестованные Алмазов, Зеленов, Быков и Владимиров. Они изнывали от досады, что не могут выскочить на палубу и крикнуть рабочим слова правды. Трошка подбежал к иллюминатору, чтобы крикнуть: «Не верьте ему!..» Но караульный отогнал его.

— Кровь ваших родных и близких, — продолжал Керенский, — никого не оставит равнодушными, ни людей, ни бога. Не останется равнодушным и наше правосудие. И если кто-нибудь надеется смыть с себя эту кровь, то тщетны его надежды! Он не смоет своего преступления, если даже употребит для этой цели всю воду бурно текущего Витима!..

— Верна-а-а!.. — гремел от восторга берег. — Спасибо!..

— Ложь… Все ложь!.. — закричал в трюме Трошка.

Но кто мог услышать этот крик, кроме его товарищей?

— Правда на вашей стороне, друзья мои! — потрясая свободной рукой, выкрикивал Керенский. — Эта правда в огне не горит, в воде не тонет. Она подобно моей шляпе… — Он сорвал с себя шляпу и, размахнувшись, бросил ее в реку. Шляпа упала в воду вверх полями. Ее подхватило волной и погнало по течению. — Вот так и ваша правда будет держатся на верху.

— Ура-а-а!.. — содрогнулся от крике воздух. Выше голов замелькали брошенные вверх фуражки и шляпы…

…А в это время на приисках надворные обходили бараки и объявляли:

— Если сегодня после обеда не выйдете, на работу, завтра всех выселят из бараков. Так велел господин главный резидент Иннокентий Николаевич!

— А куда же нам деваться?

— Куда хотите!..

— Мы будем жаловаться! — кричали рабочие. — Господа юристы еще не успели уехать. Опять за старое?

— Ищите-свищите своих юристов! Нет их, уехали!.. Теперь разве что медведь вам поможет!

Майя не знала, что сегодня господа уезжают, потому встала поздновато. Позавтракав, она пошла к Стеше.

Подходя к бараку, Майя услышала громкие разговоры, женский плач.

«Опять что-нибудь стряслось», — подумала Майя и заторопилась.

Евстигней Подзатылкин как ни в чем не бывало гарцевал перед бараком на своем сивом коне и, похохатывая, громко говорил:

— Ну что, допрыгались, забастовщики? Скоро всех зачинщиков, которые в стачкоме штаны протирали да глотки драли, повесят на осине! Вот увидите!

У Майи потемнело в глазах от услышанного и ноги подкосились. Она повернулась и побежала в полицейский участок.

В участке у маленького ободранного столика сидел усатый надзиратель и дремал.

— Зачем пришла? — сладко зевнув, спросил служака.

— Хочу повидаться с заключенным Владимировым Федором.

Надзиратель присвистнул:

— Так ты опоздала. Его увезли.

— Куда?.. — спросила Майя испуганным голосом.

— В Иркутск, на суд. — Надзиратель оглянулся и, убедившись, что никто не слышит, добавил — Сегодня в час дня из Бодайбо отчалят на пароходе «Генерал Синельников».

Майя глянула на закоптелые ходики. Стрелки показывали половину десятого. Забежала домой за сыном и заторопилась на вокзал.

По дороге встретила путевого обходчика и узнала, что поезд в Бодайбо еще не ушел. Если успеет к поезду, приедет в город к двенадцати часам.

Майя успела. Но до чего же поезд медленно шел! На подъемах он едва тащился, а на спусках тоже двигался тихо, точно боялся слететь с рельс. Майя никогда не думала, что поезд может так медленно идти.