Шаман почти всю ночь не спал, в который раз расспрашивал, когда именно и как появилась здесь дочь Харатаева.

Утром Федорка отвез шамана к князьцу Хатырыкского наслега старику Барамыгину, который страдал подагрой и лежал.

По округе пронесся слух: из Вилюя приехал шаман Сыгыньях, он будет камланить в Хатырыцках.

К усадьбе Барамыгнна повалил народ.

Летняя ночь коротка, поэтому еще задолго до заката в доме все окна занавесили. Перед печкой для шамана раскинут олбох.

Сыгыньях был в ударе и вещал так, что толпа замерла, слушая голос ясновидца.

Все, кто присутствовал на камлании, стал вспоминать была ли такая женщина, которая удавилась?

В толпе послышался высокий мужской голос, похожий на звук медного колокольчика:

— Это, наверно, та женщина, которая повесилась в Хамагатте?

Шаман выдержал паузу, дав всем выговориться, и продолжал:

Шаман еще долго пел о том, как выглядит теперь Майя, в каких местах и какой семье она родилась и выросла, отчего повесилась, как обратилась в злого духа и попала в эти края.

Сыгыньях камланил до утра. А днем по всему наслегу было только и разговоров о том, кого шаман имел в виду.

Старая Авдотья шныряла между людьми и говорила:

— Вы разве не догадались?.. Это жена Федора… Как в воду глядел…

— Что ты, старая?.. Не может быть… Она такая ласковая, приветливая.

— Да вы не знаете этой змеи!.. Она ведь не человек, а демон в женском образе. Мой старик был, что могучая лиственница, никогда ни разу не болел, но и его скрутило… Все она! Я в своей юрте, поверите, перед сном рисую крест. Если забуду, ночью появляется она в виде горящей веревки… Вот вам крест! Ходит во дворе, а за нею по пятам волочится пестрая веревка.

Авдотья не уставала ходить по наслегу и распространять о Майе всякие небылицы. По округе поползли слухи о камлании Сыгыньяха и о том, что в Немцах, в бывшей усадьбе Яковлевых, живет женщина-оборотень со своим мужем.

Однажды Майя пошла в лес, чтобы собрать сушняка для печки. Она связала дрова пестрой волосяной веревкой, подняла вязанку на плечи и пошла домой.

По дороге ей встретилась бывшая батрачка Яковлева Маланья. Она вышла замуж за одного батрака, еще будучи у Яковлевых, и теперь батрачила с мужем у Ивана Оччорота.

В первое время, как только Майя поселилась с Федором в доме Яковлева, Маланья часто бывала у Майи — приходила отвести душу. Потом стала бывать все реже и реже, затем и вовсе перестала навещать. К Маланье тоже дошли слухи, что Майя оборотень. И она боялась встречаться с Майей.

Маланья шла понурив голову, думая о чем-то невеселом, и потому не видела Майи.

— Маланья! — обрадовалась Майя. — Ты почему к нам не приходишь?

Маланья испуганно вскрикнула, побледнела. Ей в глаза бросилась пестрая веревка, которой были связаны дрова.

— Господи… Иисус Христос, заступись… — зашептала она помертвевшими губами, пятясь назад. Потом вдруг обернулась и со всех ног побежала.

Майя страшно удивилась, не понимая, почему Маланья так испугалась.

Маланья прибежала домой и слегла. К ней бросились с расспросами.

— Нынче иду мимо Яковлевых, — дрожа, рассказывала Маланья, — вдруг навстречу мне Майя, идет, пучит на меня глаза. А веревка-то к шее у нее привязана, другой конец по земле волочится. Косы мокрые, вода с них стекает. Я как увидела, так и обмерла!..

«Нет дыма без огня», — говорят в народе. И потому в правдивости слухов, что Майя — демон в женском образе, теперь уже никто не сомневался, и все обходили десятой дорогой усадьбу, где когда-то жил улусный голова.

Наступила страдная пора. Федор и Майя построили шалаш и даже ночевали на сенокосе. В течение всего лета у них никто не был. Вначале они даже радовались — не отвлекают от работы, а потом стали удивляться.

— Почему люди избегают нас? — часто спрашивала у Федора Майя.

— Наверно, Авдотья всякие слухи про нас распускает, — догадался Федор. — Ладно, все образуется. Вот вернемся домой после страды…

Федор поправился, загорал до черноты, одни зубы блестели.

Когда своей работы много, каким бы день ни был длинным, он пролетает мгновенно. К тому же ночи действительно стали прибывать, дикие утята оперились, вот-вот начнут летать.

Однажды утром пораньше Майя с Федором увидели возле юрты дровни, в которые был впряжен бык. Авдотья выносила из юрты свой жалкий скарб и грузила на дровни.

Майя поняла — Авдотья переезжает — и, конечно, обрадовалась. Откуда было ей знать, что коварная старуха все лето плела свою черную паутину и теперь съезжала со двора, чтобы исполнить то, что задумала.

Приютил Авдотью какой-то житель Хамагаттинского наслега. Вокруг нее собирались старухи и женщины, выслушивали всякий вздор, который Авдотья рассказывала про Майю и распространяла его повсюду. На всех эти рассказы нагоняли такого страху, что люди, как только стемнеет, боялись выходить на улицу. Все больше появлялось таких, которые видели «огонь», слышали «страшный грохот», доносившийся с той стороны, где стоит бывшая усадьба Яковлевых.

Когда Авдотье передавали это, старуха всплескивала руками.

— Она!.. Вот божье наказание!

Если кто-нибудь умирал или заболевал — виновата во всем Майя.

Повсюду стали открыто поговаривать:

— Как бы избавиться от нее!..

— Пока она здесь, житья никому не будет!..

Если это говорилось при Авдотье, та будто к слову вспомнила, как, бывало, в старину люди спасались от демонов.

— Я была еще девочкой, когда по свету белому бродил демон, вроде этого, — округлив глаза, начинала рассказывать Авдотья. — Звали демона призраком Таастааха. Тоже в виде женщины молодой, красивой. Как и эта жила своим домом, мужа имела и даже ребеночка. И наслала она мор на Таастаахский и Хатырыкский наслеги. Мрут люди и мрут, думали, никого не останется. И если бы не один умный старик, все бы вымерли.

— Как же он спас людей, тот старик? — спросили у Авдотьи.

На лице Авдотьи промелькнул испуг. Она обвела всех глазами, посмотрела, закрыты ли окна, двери, и таинственным шепотом сказала:

— Посоветовал загородить ее дверь осиновым крестом и поджечь дом. Нечистый дух очень боится креста из сырой осины и никуда не может убежать, а огонь очищает, сжигает все, даже чертей. Вот так ее уничтожили.

С тех пор жители всей округи стали делать крестики из осиновых лучинок и ставить их над воротами, окнами, дверями, в надежде спастись от Майи.

Осенью люди больше болеют, чем летом, и похорон осенью больше. Все шишки теперь валились на Майю — это она накликала мор.

Авдотья — жила она у Чэмэта Семена — все чаще и чаще рассказывала, как покарали нечистого духа в Таастаахе. Хотя она и не советовала открыто сжечь Майю, но все понимали, к чему старуха клонит, и однажды Чэмэт сказал:

— Все это так… Но ведь она, как и мы, ходит, разговаривает, работает, как и мы… И вдруг взять и поджечь заживо… Ведь страшно.

Постаревший Толлор Николай, с продолговатым лицом, с темно-русыми волосами, свисающими с головы, точно трава с кочки, вытащил из-за голенища торбаса табакерку, дробно постучал по ней изогнутым пальцем с черным ногтем.