— А если нам еще Никуса послать! — сказал Слепцов, обращаясь к членам губревкома. — Пусть идут не вместе, а порознь, но из виду друг друга не теряют.

Олонхосута Никуса звали в народе Юродивым, хотя все знали, что никакой он не юродивый, богачи его так прозвали за смелые песни и острый язык. Надо же было как-то объяснить, почему этот человек никого и ничего не боится, поет и говорит порой такое про богачей, что хоть полицию вызывай. Юродивый!.. А что с юродивого возьмешь?

Никуса хорошо знали в восточных улусах, он и родом был откуда.

Идея Слепцова всем понравилась и была одобрена.

Стояли лютые январские морозы. Из Багарахского жилья, расположенного на отшибе возле реки, вышли утром двое нищих, неся за спиной узды с убогими пожитками. Один из спутников — высокий, худощавый, седой, шуба на нем вся изорвана, торбаса истоптаны — Никус Юродивый, голос которого многие знали и помнили. Он не ленился ходить из юрты в юрту, из селения в селение, петь и новости рассказывать.

На втором нищем был ветхий полушубок с чужого плеча и старенькие валенки. Одни глаз перевязан грязной тряпкой, второй затянут мутной дымкой бельма.

— Ну, в добрый час, Федор, — сказал Никус своему спутнику, когда перешли на другой берег Лены.

Они расстались. Тот, которого звали Федором, шел первым, прося по селам подаяния. За Федором в село входил Никус.

— Откуда ты, несчастный человек? — спрашивали у Федора, дрожащими руками запихивающего в сумку кусок лепешки.

— С того берега, с Намцев, — слабым, уставшим голосом отвечал он.

— А кто там, в Намцах-то, белые или красные?

— Слепой я, не вижу, где белое, а где черное.

Случалось и так, что войдет Федор в село, а там бандиты. Ничего, проносило. Кому нужен жалкий, полуслепой нищий, натыкающийся на деревья? На него даже внимания не обращали.

Наконец добрался Федор до берегов Амги, в Усть-Эбэ. В крайней юрте, куда нищий вошел, спиной к камельку сидел старик. В левой половине жилища возилась с ниткой из сухожилия седая старуха. По якутским обычаям грешно выгонять из-под крова странствующего нищего. Потому Федор, даже, не спрашивая разрешения у хозяев, снял с себя полушубок и подошел к камельку.

Старик встал и принес стул.

— Откуда ты, добрый человек? — спросил он.

— Издалека, — неопределенно ответил гость. — С того берега.

— Как там живут люди?

— По нынешним временам живут, кто как. По-всякому…

— Через город проходил?

— Ночевал в городе.

— Власть-то там какая?

— Власть? — переспросил нищий. — Власть прежняя.

— Какая «прежняя»?

— Советская.

— Советская?! — не удержался от радостного возгласа старик. — Вот и верь этим «братьям»! Шатаются здесь и хвастают: «Мы уже отовсюду выкурили красных, только в Амге остались».

У Федора учащенно забилось сердце: «В Амге остались!» Значит, цел отряд!..

Постелили нищему возле двери. Скоро он улегся, а старик все еще сидел у камелька, курил трубку.

— В слободу можно пройти? — спросил Федор. — Хочу наведаться туда… Может, разживусь у слободских пашенных мукой.

— Туда не пройдешь, — ответил старик. — Эти «братья», душа с них вон, стоят на дороге и никого не пропускают ни туда, ни оттуда.

— Зря, выходит, тащился в такую даль? — с досадой сказал нищий. — А может, все-таки как-нибудь проскользну?

— А вдруг наткнешься на этих душегубов? Они никого не щадят. Есть тут одна тропинка. Мало кто знает о ней. Я один раз проходил, был в слободе. Только днем идти опасно: по реке далеко видно.

Вскоре хозяева тоже легли спать.

Услышав храп старика, нищий поднялся и, стараясь не шуметь, оделся. Сняв повязку, он выскользнул на улицу и по утоптанной пешеходной дорожке спустился к берегу. Дорожка шла дальше, по реке. Похоже было, что это та самая, о которой говорил старик. Федор постоял, прислушался и пошел дальше по дорожке.

От Усть-Эбе до Амгинской слободы восемь верст. Для такого пешехода, как Федор — не расстояние. По лаю собак, доносившемуся из слободы, путник понял, что он почти у цели. У большой проруби, темнеющей возле тропинки, Федор остановился и огляделся. Отсюда тропинка вела к косогору.

Едва Федор приблизился к косогору, как дорогу преградили вооруженные люди. Они словно из-под сугроба выросли.

— Стой! Руки вверх!

Федор остановился, поднял руки. Его тут же обыскали.

— Куда идешь?

— В слободу.

— Зачем? Бандиты послали?

Федор понял, что перед ним красные, и вздохнул облегченно.

— Ведите меня к командиру, — попросил он.

— Видали, какой прыткий? — заметил один из красноармейцев, видимо старший, — Зачем тебе командир?

— Дело у меня к нему, — хмуро сказал задержанный, давая понять, что он не намерен вступать в объяснения.

— Отведите его к начальнику караула, — распорядился старший. — Там разберутся.

— Ну, батя, топай по этой дорожке, — молодой красноармеец показал рукой, в каком направлении надо идти. — Не вздумай удирать!

— Не убегу, не бойся.

Они поднялись на косогор. В сумраке темнели дома слободы. По пути конвоира и задержанного часто останавливали.

— Бандита ведешь? — спрашивали.

— Говорит, свой, — отвечал красноармеец, — А там кто его знает.

У крайнего дома конвоир приказал остановиться. У ворот ходил часовой.

— Пойди доложи начальнику, что привели задержанного.

— Веди его в караульное помещение, — ответил часовой.

В караульном помещении, освещенном тусклым светом керосиновой лампы, прямо в обмундировании спали на нарах бойцы Только один бодрствовал, сидя за столом.

— Товарищ начальник караула, привел вот человека… Задержали в восточном секторе, — доложил конвоир.

Тот, которого назвали начальником караула, поднялся и подошел к ним. Увидя улыбку на лице задержанного, он спросил удивленно:

— Ты чего улыбаешься, будто к теще на блины попал?

— Улыбаюсь, потому что рад.

— Чему же ты, старина, обрадовался?

— На моем месте ты бы тоже обрадовался, придя к своим.

— Откуда ты?

— Из Якутска.

— Из города?! — удивился начальник караула. — Трофимов!

Один из бойцов вскочил с нар.

— Я!

Отправляйтесь бегом к командиру и доложите: из Якутска к нам прибыл человек.

«Все спокойные, даже не похоже, что похоронили Алмазова-Гудзинского, — подумал Федор. — Интересно, кто принял отряд?»

Красноармейцы, находившиеся в караульном помещении, проснулись, как по команде, удивленно уставились на Федора. И было чему удивляться: все, кого посылали в Якутск, по дороге перехватывались бандитами и гибли, а этот, гляди, прорвался.

— Садись пить чай, — пригласил начальник караула, — Небось проголодался в дороге, замерз?

Федор не отказался.

— Как обстановка в городе?

— Ничего, живем… Как фамилия командира? — не утерпел Федор.

— А ты что, не знаешь фамилии нашего командира? — насторожился начальник караула.

В караульное помещение торопливо вошел высокий сухощавый человек в бараньей шубе. Потопал валенками, стряхивая снег, и бросился к Федору.

В горле Федора застрял крик удивления, нежданной радости. Алмазов-Гудзинский стоял перед ним, показывая в улыбке жемчужно-белые зубы.

— Трошка!..

— Федя!..

Когда поток восклицаний и междометий прекратился, Трошка жадно стал расспрашивать о новостях. А когда узнал, зачем Федора послали в Амгу, нахмурился:

— Значит, меня уже похоронили.

— Долго жить будешь! — радовался Федор.

Трошка повел Федора к себе. Жил командир отряда у председателя ревкома.

— Будешь пробираться в Якутск или в отряде останешься? — спросил Алмазов-Гудзинский, когда обо всем было переговорено.

— Пойду обратно, — ответил Федор. — В губревкоме должны знать, что с твоим отрядом. А почему бы и тебе с бойцами не попробовать пробиться в Якутск? Какой резон сидеть в слободе? А там вы вот как нужны!..