— Либо мы свернули на запад, — злился он, — либо еще не пересекли косогорскую параллель. — Но солнце не появлялось в редких разрывах облаков, тень не ложилась на водное полотно. Все было размыто, затоплено, и только легкий ветерок бродил туда-сюда по зыби сплошного океана. — Не иначе как ты собрался меня надуть, босианин?

Разбуженный Аладон первым делом понюхал воздух.

— Как можно…

— Как можно столько времени брести по воде! Мы давно уже должны были придти к Южному склону. Где он, я тебя спрашиваю?

— Южный склон неприступен, — ответил Аладон, — мы потеряем месяц на переходе. Надо взять левее, войти в Папалонию с запада.

— Лучше потерять месяц, чем до конца потопа валяться среди ингурейских костей, — Злился Саим. — Разве ты не чуешь запаха дохлых ингурейцев?

— Отовсюду, — согласился Аладон, погружаясь в спячку. — Вся планета провоняла дохлыми ингурейцами.

— Мертвая гора должна быть слева, — настаивал Саим. — Где она, отвечай?!

— Повернешь назад — будет слева, — ответил босианин.

Саим уже готов был повернуть, когда гора в сгустках тумана внезапно исчезла с призрачного горизонта, прямо по курсу появилась новая одинокая сопка, ничуть не похожая на папалонский хребет, однако высоту имела такую, что древний картограф не мог ее не отметить. Саим, пересмотрев схемы, совершенно лишился покоя и перестал понимать происходящее. Ремни крепления разболтались, верблюжьи горбы промокли и оплешивели, седло давно натерло Саиму мозоль на пятой точке опоры. Силы оставляли его тело так же стремительно, как вера покидала его душу. Папалония больше не мерещилась ему в розовом тумане. Перед ним сплошной полосой стояли непроходимые босианские леса. Он еще не видел, но уже чувствовал запах обглоданных костей фарианских вельмож. Он еще ни в чем не был уверен, но уже точно знал, что совершил ошибку, возможно, самую роковую и, несомненно, последнюю в своей жизни. Он не удивился, заметив справа новые вершины, которые перемещались параллельно со скоростью экспедиции и за половину суток пути ни на градус не отклонились назад. Зато потом внезапно исчезли, и новая гора появилась в таком неожиданном месте, что Саим отказался признать в увиденном гору.

— Мы возвращаемся в выруб! — скомандовал он, верблюдица не остановилась, Янца не проснулась, а Аладон не обернулся в его сторону. — Или я возвращаюсь один, а вы можете убираться ко всем босианским чертям.

Его спутники пребывали в том же сомнамбулическом состоянии, и Саим сделал попытку спуститься с седла. Вода в низине была по брюхо верблюдице. Позади рябила дождем мокрая пустыня, впереди лежало облако желтого тумана. У него не было сил даже справиться с застежкой седельного ремня, чтобы высвободить ноги. «Какой же я дурак», — подумал Саим и тихонько заплакал. Ему показалась, что все это происходит не с ним, что все это фантазия, воспаленная от бессонницы. Наплакавшись, впервые за время экспедиции, он презрел осторожность и уснул в седле, чтобы его разбухшее воображение не наползало на реальный мир; чтобы перенести себя в естественную среду для чудес и видений, где можно не искать объяснения тому, чему объяснения нет.

Но сон не принес покоя. Едва Саим успел забыться, прижавшись телом к мокрому горбу, как трое черных крылатых тварей взяли его за портки, подняли к облакам и стали бессовестно глумиться. Одна крылатая тварь ощипала свое брюхо и насовала пух Саиму в ноздри, в уши, в горло; другая крылатая тварь вытряхнула Саима из ботинок и стала щекотать, повизгивая от восторга; третья порхала над ним и плевалась, пока не попала одним плевком в оба глаза. Твари разлетелись и стали перекидывать друг дружке Саима, как пустую тыкву. Твари были ловки. Они подхватывали Саима за руки, за ноги и бесились от счастья, видя, как беспомощный фарианин на лету старается выковырять пух из ноздрей. Наигравшись вдоволь, они окружили его черным кольцом сплетенных крыльев и стали душить холодными пальцами, похрюкивая от натуги и отпихивая друг дружку.

— Бароль!!! — закричал Саим и так замахал руками, что чуть не выпал из седла, но не услышал своего крика. — Бароль!!! — близкое эхо пробежалось мурашками по коже. В носу щипало, в горле першило, глаза застилал влажный туман. Верблюжий горб терял свои очертания, расплываясь серым пятном, словно это был не горб, а новое привидение горы, до которой нельзя добраться, которую нельзя потрогать руками. — Где мы? — крикнул Саим и потер глаза. Но приступ удушья напугал его больше, чем глупый сон, и он закутался в плащ, вдыхая застрявший между складками воздух. Такого густого тумана Саим прежде не видел, хотя и слышал о паровых столбах над Косогорьем, которые поднимаются со дна преисподней к небесам, и птицы, зацепившие это облако, исчезают в полете.

— Где мы? — спросил он и попробовал дотянуться до спины Аладона. Верблюдица шла на подъем, седло елозило, раскачивалось, и Саим навалился на горб, чтобы не соскользнуть вниз. — Это Мертвая гора? Эй?! — Его рука наткнулась на влажную перепонку крыла. Крыло дернулось, и Саим остолбенел. — Кто здесь? Аладон! Что происходит?!

Новый приступ удушья заставил его глотнуть тумана, и ощущение невесомости вернулось, как продолжение сна. Только теперь Саима никто не подбрасывал и не ловил, тело покоилось в равновесии. Вокруг не было ни души, лишь маленькая летучая мышь билась в коконе капюшона. Саим извлек ее за кожаный хвостик и сжал в ладони. У мышки были человеческие ручки, маленькие ножки и личико слепого младенца, лишь цепкие крылья, освободившись из плена, крепко облепили Саимов кулак.

— Я твоя душа, — пищала мышка, — не убивай меня.

— Э…э, — протянул Аладон, — совсем раскис фарианин.

Саим увидел над собой светлое небо, которое тут же заслонила чумазая рожа босианина, и длинные черные волосы едва не коснулись лица фарианского вельможи.

— Помнишь, что было?

— Оставь его! — крикнула Янца, и Аладон ехидно усмехнулся, словно стал свидетелем несусветного позора и намеревался сохранить это в памяти до конца света. Он отошел к мешкам, сваленным на каменистом склоне, и с увлечением погрузился в их содержимое.

— Что ты делаешь? — удивился Саим. — Янца, скажи ему, чтоб не смел рыться в моих тюках. Пусть прекратит!

Но Аладон не прекратил, а еще глубже запустил руку в багаж. Саим вскочил на четвереньки. На узкой тропе среди камней стояла верблюдица. Подле нее сидела Янца, подперев кулаком подбородок, и философски созерцала то ли Аладона, обыскивающего мешки, то ли массивный продолговатый предмет, возле которого были свалены еще не распакованные сумки. Издали предмет был похож на замшелый ствол поваленной сосны, но Саима ничуть не насторожило его происхождение на голых камнях. Он поднялся, бодро доковылял до босианина и встал за его спиной.

— Слышишь, ты, я еще жив. Перестань сейчас же, иначе я тебя…

— Стукнешь? — предположил Аладон. — Давай попробуй.

Саим обозрел мускулистую спину босианина, развороченные тюки и острые камни, на которых не росло ни единой достойной дубины.

— Куда ты нас привел, дикарь?

— Может быть, я дикарь, — согласился Аладон, — только не забывай, что это я вытащил вас из тумана. — Он достал со дна мешка снаряд, завернутый в тряпку, и подошел к стволу. Саим последовал за ним.

Ствол оказался холодным, полым внутри, длиною не меньше чем в пять «аладонов».

— Металл! — воскликнул он. — Хочешь сказать, из этой трубы обстреляли выруб?

Аладон запустил руку внутрь ствола и выгреб охапку грязи.

— Из нее не стреляли, поди, лет сто.

Саим вырвал из его рук пулю и затолкал в ствол.

— Гляди, вошла.

Аладон презрительно сморщился.

— Вошла. А как ты ее обратно вытаскивать будешь?

Проворнее ящерицы Саим добежал до противоположного конца трубы и сунул палец в отверстие воронки, заросшее склизким лишайником.

— Здесь остался фитиль! Надо же! Фальк был прав. Насыпаешь порох, поджигаешь конец и отходишь подальше…