Значит, говоришь, Феликсу нравится мое творчество?

— Он стал слишком сентиментальным, — ответил Голли.

— Скучает по Земле?

— Возможно.

— Он хотел бы вернуться?

— Мне кажется, да.

— И забыть все, что было здесь?

— Но ведь ты не знаешь, что ждало его там!

— Знаю.

— Замолчи, Альберт! Я не намерен обсуждать с тобой эти темы.

— Я думал о твоей вчерашней просьбе… Пытался представить себе, что чувствуешь ты. Так что ори, сколько хочешь, я на акрусиан больше не обижаюсь. Представляю, как это ужасно чувствовать себя беспомощным в моем шизофреническом мире. Чувствовать, что ты в нем никто…

— Перестань.

— Если только взять и представить себе серьезно, что с тобой происходит… Кто ты, что делаешь здесь, что творится вокруг… Да от этого же рехнуться можно!

— Либо ты заткнешься, — прошипел Голл, — либо я уйду.

— Ты слышишь, Феликс! — громко произнес Альба. — Мы по разные стороны веры. Ты знаешь, как карается вероотступничество… с другой стороны?

Гренс в ужасе обернулся к нему.

— А тебе, акрусианин, уже надоело играть со мной в «золотую рыбку»? О чем ты попросишь меня на этот раз?

— Я пошел красить табурет, а ты можешь перекрасить небо, если делать нечего.

— В какой цвет?

— В какой хочешь. Я пошел помогать отцу. — Голли оторвал взгляд от тучи и направился к дверям.

— Ступай… помогай. Слышал лязг да грохот? Это он не рубанок, это он зуб на тебя точил.

С того дня Голли уже ни на что не был способен. Ни на ремонт бани, ни на покраску табурета, ни на разъяснительные беседы с кем бы то ни было, даже с самим собой. Он снял с корабля Суфа поисковое оборудование, установил его на Перру и, как одержимый, от восхода до заката прочесывал все 23 яруса заповедника с намерением выявить хотя бы один работающий ЦИФовский «наблюдатель». Но ничего, кроме дежурных трансляторов, не обнаружил, несмотря на то, что местное оборудование изучил еще в детстве. Он был уверен, что Феликс заподозрил в его поведении неладное.

На случай абсолютно безрезультатных поисков у него было три более-менее подходящих объяснения. Первое: Феликс на пару с Альбой зачем-то решили меня разыграть; второе: Феликс совершенно самостоятельно затеял со мной играть втемную с применением неизвестных в ЦИФе технических средств наблюдения. И, наконец, третья — не вымерли ли они там все в своих лабораторных норах? Подозрительно резко Матлин потерял интерес к персоне Альберта, слишком скоропостижно отошел от дел. Причин столь резкого поворота не понимал даже Баю. Но «наблюдателей» на ярусе Гренса не оказалось вообще. Один-единственный готовый к работе «глаз» дежурил лишь над нижним павильоном, который служил разве что местом экзотического досуга не столько землян, сколько бонтуанцев и ботришей.

Голли не верил ни приборам, ни глазам своим. Исчез даже персональный Гренсов транслятор, болтающийся над коньком крыши как аварийный огнетушитель «на всякий пожарный случай», о котором не знали разве что только Гренсовы куры и то потому, что гуляли с другой стороны сарая. Даже отец, который принципиально не терпел всю местную «инопланетятину», и тот моментально пронюхал… А пронюхав, подозрительно быстро смирился. А смирившись, немедленно применил его к делу и каждый раз, как только назревала необходимость в химическом конструкторе, имитирующем металл, пластмассу, резину, воплощался в само смирение. Он оказался не в состоянии отыскать запасы руды, поэтому, наплевав на предрассудки эмансипации, выходил во двор тогда еще ветхого шалаша, весьма театрально вздымал руки к небу и вопил: «Господи! Милости твоей взываю — ящик гвоздей подай мне сюда, пожалуйста; еще кинжал побольше раз в пять, чем ты подал в прошлый раз; кусочек резины для новой рогатины; вообще-то, мне еще не помешает клей, но с клеем как-нибудь без тебя разберусь». На следующий день в ЦИФе кто-нибудь невзначай намекал Голли, что в лаборатории можно получить отличную сталь и наклепать гвоздей сколько угодно. Но если отцу еще раз понадобится проволока, пусть сразу говорит, какая и для чего, чтобы потом не обижался.

И не было случая, чтобы «Господь» не сжалился над страждущим и не послал ему вместе с гостинцем приглашение вступить в мирные переговоры или посетить какое-нибудь бонтуанское сборище в нижнем павильоне. Как не было случая, чтобы Гренс гневно не отверг такого предложения. Но в этот раз, случись нужда, милости Гренсу-старшему просить было негде.

Миновала неделя бесплодных скитаний, прежде чем Голл, взвесив все за и против, решил сыграть в открытую и спустился в лаборатории. Но сию же секунду понял, что его третья версия если не попала в цель, то уж, по крайней мере, была недалека от истины. Он проверил все подземные уровни, — ни одна лаборатория не работала, все оборудование было «погашено», от Ксара и Феликса след простыл. Все, что Голли удалось обнаружить в недрах планеты, это одного-единственного лаборанта, который к тому же никакого отношения к «земной» эпопее не имел. На вопрос «где все?» он также не смог внятно ответить: вроде бы в местном технопарке случилась авария, и все отправились туда. А может, не авария, а кое-что похуже…

От этого известия, да еще от перепуганной физиономии лаборанта, Голли сделалось не по себе. Он со всех ног бросился к пока еще работавшим лифтам технопарка и вскоре уже стоял на центральном пульте, наблюдая, как Феликс Матлин на повышенных тонах выясняет отношения с диспетчером.

Диспетчер патологически недолюбливал Матлина за какие-то прошлые заслуги, которые за давностью лет обоим следовало забыть. Впрочем, у всех без исключения диспетчеров всех знакомых им технопарков была одна общая черта — все они почему-то недолюбливали Феликса. Феликс, в свою очередь, отвечал им взаимностью, однако на повышенные тона никогда прежде не переходил. И пока они, как два диких фактуриала, вопили друг на друга, сопровождая вопли непонятной друг другу жестикуляцией, Голли ровным счетом ничего не мог понять. Все, что он смог сделать для прояснения ситуации, это вытолкать Феликса в лифт и отправить подальше, чтобы не мутил воду. С дежурными парка Голли способен был договориться лучше, чем с кем бы то ни было в этом безумном ЦИФе.

— Зачем так волноваться? — возмущался разгоряченный диспетчер. — Ничего ужасного не происходит. Это нормальное распыление зоны. Ты же представляешь себе астрофизическую ситуацию? — обратился он к Голли. — В зоне произойдут деформации планетарных систем. Самое страшное, что нас ожидает, — отход крайних планет. Ближние займут их орбиты, метеоритные шлейфы мы уберем, а технопарк придется перенести ближе к звезде, чтобы сохранить нашу координату в транзите. От этих неприятностей никто не застрахован. Единственное… они застали нас врасплох. Мы не успеем сделать необходимых приготовлений, чтобы удержать систему. Но технически гораздо проще перенести лаборатории в другое место. Здесь ожидается маленькая заварушка…

— Эта «заварушка» способна изменить подсветку павильонных куполов? — воскликнул Голли и, вместо того чтобы внести спокойствие в ситуацию, накалил ее до предела. Дежурный шарахнулся от него как от чумы. — Цвет неба, — повторил Голл, взяв себя в руки, — на нашем ярусе может измениться?

— Откуда мне знать, — мотал головой дежурный, — это редкая аномалия. Она может изменить не только цвет неба…

— В наших павильонах уникальная экологическая система, — пытался оправдаться Голл, — ее непросто будет восстановить.

— Уникальная? — удивился диспетчер, пятясь от взбесившегося акрусианина. — Совсем молодая и уже уникальная. Перепрофилируетесь.

— Наша система была рассчитана на полтора миллиарда лет без изменения планетарных структур.

— Что ж поделать? — соболезновал диспетчер. — Мы все были удивлены.

Спустившись на нижние галереи парка, где обычно никто, кроме своих участников «экологической системы», не хозяйничал, Голли обнаружил того же Феликса Матлина, который на тех же повышенных тонах набрасывался на Ксара, но, заметив Голли, сразу перекинулся на него: