К сожалению, искусственная стимуляция фактур пока еще не дала эффекта «посредника» — это один из тех подарков Естества, которые вторичному воплощению не подлежат. Впрочем, может быть, это даже к счастью. Сложно сказать, что бы осталось от Аритабора, если б посредника удалось получить искусственным путем. Полифактурные гуманоиды — один из немногих биотипов, способных в полном объеме пройти аритаборские «школы» и не «сдвинуться по фазе». Со стороны их от посредников отличить не просто (я не имею в виду внешность — исключительно по мировоззрению и способу контакта, когда это существо норовит стать тебе братом по разуму), не знаю, правда, как они разбираются между собой. Знаю, что, если в Аритаборе приживается существо другой расы, смело называет себя посредником, а истинные аритаборцы не возражают, — абсолютно наверняка это полифактурный гуманоид и, скорее всего, оптимал по версии WW.

Заканчивая беглый обзор реактивного мутагенеза, стоит сказать, что это не предел развития в глобальном понимании процесса. Проблема глобального развития выходит за рамки фактурологии. К тому же теория реактивного мутагенеза не универсальна. Это одна из версий, выдвинутая одной из школ в рамках все той же пресловутой бонтуанской фактурологии. К слову сказать, «бонтуанская триада», о которой пойдет речь в следующем фрагменте, принадлежит авторству той же школы и находит себе гораздо более универсальное применение.

Ехидный босианин сидел на виду у всех, свесив ноги с перил на нижней веранде выруба.

— Янца, — начал Бароль оглашение списка смертников, — потому что только ей я могу доверить последнего дромадера; Саим… потому что только ему я могу доверить…

— Нет! — воскликнул Саим. — Босианин сожрет меня раньше, чем мы пересечем косогорскую параллель!

— Сядешь за его спиной, чтоб не возбуждать аппетит, — посоветовал Бароль. Аладон хищно облизнулся и подмигнул Саиму.

— А верблюд… Посмотри на этого тощего доходягу! Разве он пройдет северный склон? Его придется спускать на себе.

— Не расходись, — одернула его Янца, — а то вообще без верблюда останемся.

Бароль, не реагируя на истерические выходки товарища, упаковывал последний мешок багажа. Но Саим и не думал успокаиваться.

— На что годится такой дохляк! Это вовсе даже не верблюд, а верблюдица. К тому же у нее течка….

— Прекрасно, — ответил Бароль, — в низине к ней пристроится стадо диких самцов. Отсадишь Аладона подальше.

Саим схватился за голову. Бароль, не в силах больше участвовать в сцене прощания, ушел на нижнюю площадь навьючивать верблюдицу. Янца последовала за ним, а Гарфизиус, оставшись рядом с босианином совершенно один, пытался поделиться с дикарем последними открытиями в области ориентирования по галерее невидимого солнца. Аладон не взглянул ни на одну из схем. Они для него просто не существовали, как и все прочие достижения цивилизации.

— Не знаю, что делать… — жаловался Гарфизиус товарищам, — может, лучше пойти мне? Он ведь ничего не понимает в навигации. Разве можно так рисковать?

— Заткнись и благодари богов, — прицыкнул на него Фальк, — пойдешь с нами на Косогорье ставить поплавки — тебе до конца дней впечатлений хватит.

Логан, белее полотна, стоял у полога верблюжатни и нес полную чепуху, поучая Янцу обращаться с течной верблюдицей, а Янца, участь которой была предрешена с первого дня ее появления в вырубе, устраивала себе рабочее место на верблюжьей шее.

— Так что ж… И все? — кричал Саим. — Вот оно — прощание? А вдруг мы больше не увидимся?

— У меня от твоего воя шею свело, — рявкнул Бароль. — Полезай в седло и проваливай. Видеть тебя не могу…

Пока Саим старался попасть ногой в стремя, шеи свело у всех остальных, желающих наблюдать трагическую сцену с боковой веранды, чтобы не попасть под горячую руку Бароля. Шею свело даже у Янцы, которая не привыкла рассиживаться в седле попусту. Одному лишь Аладону были безразличны эмоции изнеженных вельмож. Но стоило верблюдице сделать первый шаг в направлении северного склона, Саим закрыл лицо капюшоном и с тех пор ни разу не оглянулся.

Логан одолжил у Бароля подзорную трубу и долго глядел вслед удаляющемуся «каравану».

— Что тебе подсказывает интуиция? Вернутся ли они?

Бароль молчал.

— Скажи «да», — настаивал богомол, — пусть так и будет. Скажи своим дрянным языком.

Бароль собрался было что-то сказать, но вдруг передумал, забрал у Логана трубу и ушел. В тот день, как, впрочем, и в последующие несколько дней, никто из обитателей выруба его не видел.

— «…я найду управу на весь белый свет, — сказал принц, — научусь волшебству. Заставлю все вокруг подчиняться законам единого бога: от звезд, летящих по небосводу, до мелких песчинок у подножия горы; все, от тварей альбианских до творцов небесных, станет одним бесконечным инструментом гармонии… Выслушал его Кощей и говорит: «Есть такой инструмент, он существует дольше, чем белый свет, он больше всего на свете и един, как суть бытия, волшебней самого волшебства. Он нелеп и гениален, как правосудие над всеми законами. Против него бессильно естество, ибо он есть ключ гармонии. Сам бог единый — неисчерпаемая ипостась. Этот инструмент называется смертью». — Тонкие руки Логана взмыли под купол молельни из тяжелых рукавов халата, и полумрак пропитала мистическая тишина, вязкая, как смола, слепая, как дождевая туча. — Братья мои, — продолжил Логан, — цари и вельможи назначают подданных, боги выбирают любимцев, сама судьба, управляющая руками богов, одного тянет к небесам, другого — толкает в преисподюю. Лишь смерть, как истинно великая сила, не лицемерит и не делает выбор. После страха наступает покой, после боли — блаженство. Ангел смерти, стоящий за нашими спинами, защитит от ошибок. Боги, подарив нам черные крылья, знали, что жизнь без смерти есть ад, так же как начало, не несущее в себе конца, превращается в пустоту…

— Пустые сны разгадываете?

Слушатели так увлеклись, что не заметили появления Бароля на пороге молельни. Логан затих. Вид у собравшихся был такой, словно они затевали переворот, решали, кому именно выпадет честь «замочить» предводителя, точнее, пристегнуть черные крылья к его лопаткам. Да и сам Бароль выглядел неважно, будто за ним гналась стая босиан, вооруженных перочинными ножами. Притом гналась успешно. Его руки были сплошь покрыты кровоточащими порезами, а подол халата изорван в клочья и перемазан зеленоватой слизью.

— Идите за мной, — приказал он, — все. И ты тоже.

— Я? — переспросил Логан, но Бароль повторять не стал. Он спустился в пустую верблюжатню, отвязал веревку, самую длинную и прочную, намотал ее на локоть и двинулся вниз, к границе Босианского леса. Обитатели выруба, завернувшись в плащи, колонной последовали за ним.

Логан держался замыкающим, но на середине дороги не утерпел и кинулся догонять Бароля.

— Что ты придумал? — волновался богомол, маршируя по размокшей тропе и стараясь идти в ногу с собеседником, то и дело соскальзывая с ритма. — Что тебе от меня надо?

— Твой жизненный опыт, — ответил Бароль, но Логана такой ответ не успокоил.

— Какой еще жизненный опыт?

— Опыт покорителя преисподней.

Логан от испуга сбился с марша и, наступив на подол халата, ляпнулся в грязь, но тут же взял себя в руки и, догнав Бароля, засеменил рядом мелкой трусцой.

— Что-то я тебя не пойму…

— Все, что ты надиктовал Махолу о жерлах преисподней, я уже положил в смолу. Догадываешься, что это значит? У нас не принято пустые сновидения выдавать за исторический материал. Но я и виду не подал. Я знал, героическая душа когда-нибудь нарвется на подвиг. А если побоится — подвиг ей обеспечу я сам. Потомков обманывать некрасиво, Логан.

— А что я надиктовал? Что я такого надиктовал? Что испарения преисподней вызывают галлюцинации? Что мне привиделся галеон? Что я молол несусветную чепуху, не решаясь взглянуть в лицо смерти?