— Конечно.

— И где он был?

— А это уже не твое дело.

— Нет, мое, — заявил Альба, выбираясь из сугроба.

— Нет, не твое, — ответил Голл и толкнул его обратно. — Тебе нравится снег? Это я для тебя его насыпал. Могу насыпать еще.

— Мне хватит.

— Не хватит. Надо будет следы возле дома накрыть, а то еще и тебе влетит…

— Послушай, — остановил его Альба и сделал новую попытку выбраться из сугроба, — у меня серьезные проблемы с Феликсом. Не могу с ним говорить. Просто не знаю, что делать. Еще хуже, чем с дядей Ло. Они ведь земляне… Я не могу…

— Что не можешь?

— Говорить с ним на такие темы…

— Какие такие темы?

— С тобой еще можно было бы попробовать…

— Разве с тобой можно разговаривать по-человечески на какие-нибудь темы?

— Я не знаю, отчего так все получилось…

— Отчего ты угнал мой корабль? Я знаю, так что не напрягайся извинениями, побереги их для своих землян.

— В самом деле? — Альба растерялся от неожиданности. — Ты мне расскажешь.

— Даже не подумаю.

— Тьфу ты, — разозлился Альба.

Голли недвусмысленно усмехнулся.

— Будешь молотить языком — будешь сам учиться кататься…

— Это потому, что я много лишнего тебе тогда наговорил?

— Не знаю, что ты называешь лишним. Я все услышал, простил и забыл. А теперь давай делать спуск.

— На черта мне твой спуск!!!

— Учись, головастик. Без лыж ты здесь от тоски зачахнешь. Туда тебе нельзя — сюда тебе нельзя. Приставать с вопросами к тебе тоже нельзя. На двух ногах устоять и то не можешь. Книжки тебя не интересуют, начнешь тебя наукам обучать — ты тут же готовый дебил. Если я не научу тебя получать удовольствие — чем ты будешь здесь заниматься?

— Пойдем наверх, — махнул рукой Альба и двинулся к вершине холма. — Идем, идем. Теперь я тебе кое-что покажу.

Когда они вновь достигли вершины, небо начинало светлеть, и из расщелины дальних холмов едва проклюнулся первый желтоватый лучик. Альба уселся на снег, распахнул куртку и сосредоточился.

— Сейчас, подожди. Дождемся твоей красотищи.

— Ну, — Голл воткнул палки в сугроб и завис над ним в форме вопросительного знака.

— Я же сказал, сейчас. Имей терпение. Позволь хотя бы солнцу взойти.

Когда верхний краешек павильонного светила, наконец, приподнялся над линией холмистого горизонта, Альба решительно встал и огляделся вокруг.

— Смотри. Лучше смотри. Видишь этот белый склон? Голубое небо. Лысые елочки, дом на берегу озера видишь? Смотри. Может, это единственный и последний раз. Может, кроме тебя, этого никто никогда не увидит, потому что всего этого на самом деле нет. Не существует! — Альба широко развел руками и закричал. — Ни-че-го!!! Ничего этого не-е-ет!!! — Эхо едва слышно откликнулось ему.

— Кричи, кричи, — посочувствовал ему Голл, — ни один лабораторный приемник здесь не работает.

— Это точно? — обрадовался Альба.

— Точнее не бывает. Я сам их снял.

— Ах, так? Ну, гляди, — он набрал в легкие воздуха и сложил рупором ладони. — Я самая страшная мадиста!!!

— Ха, ха-ха, ха-ха! — ответило ему эхо.

— Ну-ка, еще раз…

— Самая страшная мадиста!!! — прокричал Альба еще громче.

— А теперь погляди, что ты натворил, — толкнул его Гренс, — нет, ты не вверх… какой хитрый, ты вниз гляди.

В черном окошке домика у подножья горы зажегся свет. Дверь приоткрылась от страшного пинка и намертво воткнулась в сугроб. На пороге появилась фигурка разбуженного человечка. Маленькая, словно игрушечка из театра лилипутов, однако намерения этой игрушечки никак не увязывались с ее игрушечными размерами. Об этом свидетельствовали взлохмаченная борода и растопыренные на морозе пижамные подштанники, которым в столь ранний час самое место в теплой постели. В правой руке игрушечного человечка находился предмет, также мало похожий на игрушку. Скорее всего, это был ремень с массивной бляхой, хотя, с другой стороны, не исключено, что и начищенный до блеска топор.

Фигурка оглядела окрестности и, заприметив на вершине холма двух горнолыжников, решительно выдвинулась им навстречу, утопая по пояс в снегу, но решительности от этого не теряя.

— Сначала он тебе объяснит, — сказал Голли, — кто здесь самая страшная мадиста. А потом мы с тобой вернемся к разговору о несуществующих мирах. Если, конечно, не передумаешь.

Если у старшего Гренса когда-либо возникало впечатление, что его целебные нотации способны образумить кого угодно, то на счет Матлина он давно не питал иллюзий. И был всецело убежден, что, выслушав с благопристойной миной проповедь о том, что человек не должен доверять тому, что несвойственно человеческой природе, Матлин тут же ринется в Аритабор. Так оно и случилось. Так уж сложилось, что к суперинформатике лаборатории его тянуло больше, чем к кухонным откровениям соплеменников. Руки его чесались, душа изнывала от нетерпения, голова была битком набита идеями до такой степени противоречивыми, что, оказавшись в лаборатории, он прямо-таки не знал, за что схватиться. Но, проведя сутки за информационной работой, готов был мчаться обратно в ЦИФ, — ни одна раскладка ни единого положительного результата не дала. Начиная от импульсных индикаций и кончая всеми возможными толкованиями «зеркальных видений», которые только существовали в информатеке… За этими видениями он несколько раз выходил в открытую сеть ИИП, но «диспетчер» каждый раз отсылал его в области, совершенно необитаемые для человеческих познаний. В конце концов он пошел на отчаянный шаг, вскрыв один из таких архивов на верхней галерее Аритабора, и категорически потребовал разъяснений у Раиса.

Раис равнодушно просмотрел архив, что-то сказал о физике временных антигравитантов и добавил, что никакого отношения к делу это иметь не может: «Либо ты найдешь способ более удачно адаптировать термин, либо увязнешь в бесполезной работе».

Матлин же одуревал от предчувствия близости цели, и такие мелочи жизни, как скептицизм Раиса, не способны были его остановить. С этим предчувствием он опять и опять спускался в лабораторию. «Ты навсегда останешься фактуриалом, — напутствовал его Раис, — потому что не видишь ситуацию дальше своих сиюминутных задач. Хватаешься за то, что кажется ближе. Подумай, может, это не самый короткий путь».

Но Матлина не слишком тяготил фактурный менталитет, приводящий в ужас посредников. Он не отказывал себе в удовольствии прикинуться идиотом перед теми, кто видит ситуацию дальше «сиюминутных задач». И давным-давно для себя решил, что фактуриал — это не ругательство, а особое состояние души, не падкое на сомнительные перспективы. Кроме того, он успешно выполнил несколько сложных программ, связанных с расфактуризацией, иными словами, адаптацией своих фактурных логических приемов к работе аналитических машин Ареала. Одну из таких программ он откровенно назвал «детективом» и не постеснялся вписать ее в каталог Ареала русскими буквами. К сожалению, ни одна из этих программ не годилась для практического решения стоящих перед ним задач. Все они были слишком абстрактны, прямолинейны и малофункциональны, пригодны в лучшем случае для решения головоломок. Фактурных, доморощенных… Но после очередного поединка с Раисом «детектив» казался Феликсу так же необходимым, как глоток воды после перехода через пустыню. Абстрактные задачи с некоторых пор перестали его развлекать, и он, не долго раздумывая, загрузил программу всеми переживаниями последнего сумасшедшего года.

— Вот это да! — сказал «детектив», что означало его готовность к работе, а вернее, полное согласие сотрудничать по этой теме. Программа подключилась к лабораторному архиву, дала раскладку управляющей панели, мало чем отличающейся от компьютерной клавиатуры образца 90-х годов, и задала Матлину несколько принципиальных вопросов, похожих на допрос в кабинете следователя:

— Можно ли в точности утверждать, что процесс произошел объективно? В этом случае должны быть аналоги? Или же процесс можно рассматривать как частично субъективный? В этом случае следует задуматься над степенью субъективности и над тем, кому это было выгодно.