— Не думаю, — сказал он, — у них ни одной намоленной прики. Они должны Логана почитать выше богов, если, конечно, сами не конченые дураки. Боюсь, архипелага у них скоро не будет.

— Я сам видел, — настаивал Фальк, — как самутийцы сжигают дотла корабли под проливным дождем, но чтобы запустить железяку с такой мощной траекторией?..

— Не иначе как дядька Логан договорился с богами, — сказал Саим, — кроме него, некому. Я тебе говорил, — обернулся он к Баролю, — надо его принять. От одного богомола вреда не будет. — Но Бароля занимала другая тема.

— Я все думаю, кого мне напоминает эта девчонка? Уж не самутийских ли она кровей? — Янца опустила глаза в пустую тарелку. — Имя-то самутийское. Сегодня же запру ее в молельне, пусть просит своего покровителя, чтобы перестал заливать нас.

После этих слов присутствующие залились хохотом, все, кроме Янцы, и задумчивого смуглого юноши с внешностью босианина, который сидел напротив нее. Даже старикашка Махол разинул беззубую пасть и несколько раз кашлянул, чтобы поддержать компанию. Янца поджала губы, не отводя взгляд от тарелки.

— Я анголейка, — сказала она сердито. — Хохот прекратился. Рыжий математик снова забарабанил пальцами по столу. — В наших краях за анголейское имя руки отрубали, и грамотным и недоучкам. А руки погонщика дорого стоят. — Она обвела взглядом присутствующих и едва удержалась, чтобы не расплакаться. «Сборище скота! — сказал ее красноречивый взгляд. — Вы были для меня больше чем боги, а стали меньше чем свиньи. В одном верблюде больше разума, чем в ваших дремучих головах!»

— Кстати, о верблюдах, — вспомнил Бароль, и у Янцы екнуло сердце. Брат рассказывал ей всякие чудеса о вельможах династии Андроля Великого. Об их способности угадывать мысли, о пророческих снах, необыкновенной силе и будто бы особом отношении с богами, которые в самые страшные минуты гнева с фарианской знатью предпочитали не связываться. — Завтра спустишь в долину наших ореховых гостей. Заодно посмотрим… Сможешь поставить в упряжку молодняк — разрешу водить караван.

— Я поставлю в упряжку любого верблюда, даже дикого.

Новый взрыв хохота оборвал ее на полуслове. На сей раз не смеялся лишь повар и то потому, что закладывал в рот очередную ложку похлебки.

— Анголейка на диком верблюде, — пропищал Олли, вытирая слезы, — воистину такое зрелище способно остановить потоп.

— Может, она прилетела с неба?.. — произнес смуглый юноша и его лицо озарила загадочная улыбка.

— Брось, Гарф! — возразил Олли. — С каких это пор самутийцы падают с неба?

— Нет, — сказал юноша, — железная пуля. Если в долине нет умельцев, она могла прилететь только с неба.

Тишина снова заполнила пространство едальни. Первые капли нового дождя едва-едва пробивались сквозь светлый туман, и разговор медленно перетек от самутийских достоинств к провинностям невидимых небесных хулиганов. Ярость в душе Янцы обретала колоссальную силу. Она чувствовала, что сходит с ума и сейчас непременно натворит неприятностей, если, конечно, Бароль, опередив подлый замысел, не убьет ее взглядом. Брат предупреждал: портить настроение фарианам — последнее дело. Но и терять достоинство ни в коем случае нельзя, ибо это единственная сила, способная удержать погонщика между двух горбов, не дать опуститься до похлебки из верблюжьего корыта.

Чтобы не расплакаться, Янца сжала кулаки и стиснула зубы так, что кровь в висках остановилась, а в затылке раздался звон, переходящий в пронзительный свист. Он становился громче, ближе, и только Янца успела упасть лицом в пустую тарелку, как толстый снаряд, пробив жалюзи окна, с грохотом долбанул стену, срикошетил в свод потолка и, подняв клубы каменистой пыли, угодил прямо в котел, где и затих, издав зловещее шипение.

— Говоришь, с неба? — хмыкнул Бароль. — С неба — да в потолок? — он извлек половником пулю вместе с овощами и каменной крошкой, выложил ее на стол и поднял свою тарелку. — Что ж, хвала богам, что не по голове.

— Хвала богам… — неуверенно повторили собравшиеся и потянулись к котлу.

Походный дождевик с капюшоном Янце оказался длиннее на голень и так широк, что под ним свободно могли разместиться оба ореховых лекаря, но Бароль оставил их в погребе на соломе.

— Без Логана не возвращайся, — строго-настрого наказал он Саиму, устроившемуся на заднем седле. — Передай, дескать, Бароль раскаивается… за прошлое. Скажи, что ничего такого больше не повторится.

Когда Гах-верблюжатник попытался подсадить Янцу в седло — отнюдь не из традиции дамских почестей, а только в силу профессиональной привычки, — она оскорбилась, словно ей предложили непристойное, растолкала провожающих и взлетела на трехметрового дромадера так лихо, что животное от неожиданности присело и сплясало на месте, перепрыгивая с задних лап на передние, будто утрамбовывая на себе сыпучий груз. Саим чудом удержался за ремень подпруги. Янца же, ни на секунду не вынув рук из-под плаща, не притронувшись к хлысту и поводьям, уперлась башмаками в мохнатые бока, и верблюд рванул к воротам со всех копыт, унося на себе замотанные в плащ безумные глаза Саима.

— Эй-эй-эй-эй! Поосторожнее! — успел крикнуть Гах. — Этот, чего доброго, сбросить может!

Но резвый дромадер уже слетел с площади и грохотал копытами вниз по склону, опережая собственное дыхание.

— Если она не притормозит у Прики, — заметил Фальк, — Логан будет иметь на ужин огромную мясную лепешку и не скоро пожалует на твои харчи.

Бароль только и смог что цокнуть языком.

— Сколько живу, а такого еще не было…

— Такого! — подтвердил Гах. — Чтобы зверюга из стойла под дождь, да с такой прытью!.. Боги! Женщин надо держать в монастыре на привязи. Если они разбегутся — конца света не миновать.

Поднявшись к себе на веранду, Бароль надолго застыл у подзорной трубы. Верблюд скрылся в сгустках тумана; новая грозовая туча уже испускала в долину шлейфы дождя, да ветер свистел по открытым галереям выруба…

Первое и самое важное, что надо сделать, приступая к изучению 10-й Книги Искусств, — это напрочь забыть о шкале Дуйля. Попросту вычеркнуть ее из памяти. Это следует сделать по многим причинам: во-первых, Дуйль был скорее инфоинженером, нежели фактурологом и изучал фактуру преимущественно в контексте основной специальности. Что позволило ему уложить свое глобальное понимание фактур в систему универсальную, но далеко не исчерпывающую и во многом спорную. Во-вторых, проще построить десятки новых схем, чем разобраться, где и зачем Дуйль, намеренно или случайно, допускал неточности; в-третьих, ничего универсального в общей фактурологии нет и быть не должно; и, наконец, в-четвертых, если мы дошли-таки до этой страницы — значит, из шкалы Дуйля уже выросли, кое в чем разбираемся получше Дуйля и желаем отойти как можно дальше от навязчивых стереотипов.

Эти «основы фактурологии», как и предыдущий «учебник», построены главным образом на аритаборских адаптациях Книг Искусств, поэтому фактурология имеет сплошь бонтуанскую подоплеку. Здесь не принято выстраивать универсальных схем на конкретном материале, поэтому начнем с фундаментально-абстрактных основ, таких, к примеру, как «естественная фактура».

Всю науку фактурологию можно разделить на три логических этапа:

1. Протофактурный — где физика, химия, астрономия, мадистология и прочая чертовщина актуальна в большей степени, чем история и социальная психология.

2. Фактурный — развитие, которым мы, собственно, занимаемся.

3. Постфактурный — паразитирование и деградация, заканчивающаяся так называемой «предельной цивилизацией», которой мы тоже займемся непременно.

Чтобы вникнуть в парадокс самого понятия «естественная фактура», стоит обратиться к первому этапу и вспомнить, что в прошлой тетради происхождение белковых структур так и осталось на совести молнии, пронзающей глубины океана. Уверовав в нее, мы избавились от многих томов логических доказательств, почему этого не может быть, и поставили следующий вопрос на повестку дня: с какого момента начинает существовать естественная фактура? С одноклеточной амебы или с первого акта коллективного труда, не обязательно под красным знаменем, главное, чтобы стоя на двух ногах и соображая, как лучше запустить камнем, чтобы мамонт как можно быстрее оказался на обеденном столе.