Подобные метаморфозы личности, по убеждению Нур-Кальтиата, происходят от неосторожного контакта со всеми без исключения мадистоопасными областями. Но тот же умница Нур, обладая природным чутьем на призраков, кое-какую пользу из них извлекать научился. Например, он научился нарушать связь в структуре этого двойственного существа, в результате чего обширный участок ЕИП на некоторое время оказывается парализованным. И, соответственно, при необходимости парализовать какой-либо участок (а это дело трудное и опасное), любой инженер знает, что Кальтиат это сделает быстро и наверняка. Другой пример, связанный с поиском оптимальных коммуникаций, применим везде — от информатики до навигации. Для этого находится запрятанный призрак (если, конечно, его можно извлечь из укрытия) и помещается в одной точке связи; затем берется его активный двойник и помещается в другой точке связи. Вся задача заключается лишь в том, чтобы заставить пассивного призвать к себе активного собрата и посмотреть, как он пройдет по сети, — этот путь и будет оптимальным.

Кроме инженерно-практических опытов, Кальтиат охотно занимается «спариванием» подобных существ. Иначе говоря, превращением двух изолированных внутренних миров в один общий. На кой ему понадобились эти эксперименты — не могу себе представить. Может, он решил проверить на деле утверждение посредников о том, что здравый смысл появляется на пересечении абсурдов? Может, он решил поискать объективный мир на пересечении субъективных? Может, таким образом он решил навести порядок в своем заповеднике чудес, по сравнению с которым дурдом покажется райским садом? Или решил упорядочить отношения внутри сего неразумного поголовья? Пусть это останется на его совести, тем более что вернуть в реальный мир призрака ни практически, ни теоретически невозможно. Мадистологи объясняют этот феномен потерей точки соприкосновения, невозможностью подступиться, «достучаться» до призрака извне, — сама попытка может оказаться опасной. Призрак, даже самый безобидный и вяло функционирующий, оказывается на порядок сильнее любого нормального существа. По той же причине он не способен выбраться из своей трясины самостоятельно. Теоретически это было бы возможно при единственном условии: если субстанция личности спасателя окажется сильнее, чем у призрака-пациента. Это уже феномен из области фантастики, потому что субстанция личности призрака есть частный случай феллалиума — четвертой фигуры, действующей по природе бесконечного пространства, тогда как нормальная личность, пусть даже колоссальной энергетической силы, не более фекты — третьей, ограниченной фигуры. А как известно, не существует в природе микрополярной субстанции, сопоставимой по мощности с субстанцией макрополярной.

Природу подобных призраков праздные болтуны нередко сравнивают с природой Летаргических дун. И хотя со времен предисловия к Первой Книге Искусств изучение природы Летаргических дун не продвинулось ни на шаг, находятся аналитики, утверждающие, что оба явления относятся к одному логическому ряду. Как то: дуны — это бред Фидриса, а призраки — бред Кальтиатов. Но не все любители строить логические ряды однозначно скептики, некоторые из них додумались до того, что дуны Фидриса и призраки Кальтиата — явления одной и той же физической природы. Вплоть до того, что одинаковы по структуре и происхождению. Этот вывод, мягко говоря, никто всерьез не воспринял, так как он был сделан одним из тех анонимных теоретиков, который в жизни не видел ни единого дуна и ни единого призрака. Но это не помешало ему предположить, что и то и другое (дуны — применительно к физической природе, призраки — применительно к мыслящей субстанции) — суть одного и того же казуса: утраты пространственно-временного фактора. Что будто бы эта отвязка от икариума позволяет субстанции третьей фигуры подняться на уровень четвертой — поместить закрытую фекту в поле феллалиума. И будто бы только этой отвязкой от времени и пространства можно объяснить, отчего мутнеют копии Фидриса и отчего лишь спустя миллионы лет в дремучих фактурах только начинают появляться их реальные прототипы.

Единственное, что становится ясно из этих путаных разъяснений, — это то, что теоретик сей, оттолкнувшись от похожести физических структур Летаргических дун и призраков (сплошь вторичных по своей сути), чуть было не открыл для себя суть естественных антигравитантов раньше, чем его родная цивилизация успела помечтать о «машине времени». Странно, но в мечтах землян так и не получила должной популярности «машина пространства», а жаль. Два колеса все же удобнее, чем одно, а на трех колесах, как известно, весь мир держится.

Папа Гренс проворно собрал склянки с обеденного стола и постелил чистое полотно, которое прежде использовалось для чертежей и проектов хозяйственных построек. Оно обладало свойством кухонной клеенки, с которой было удобно стирать мокрой тряпкой любую, даже самую секретную информацию. Полотно со времен большого строительства износилось, поэтому хранилось Гренсом бережно, как реликвия, и просто так на столе не раскладывалось.

— А ну-ка, разъясни нам, бестолковым, — потребовал он, — да так, чтобы понятно было.

Голли обмакнул палочку губчатого стебля в бурую жидкость и вывел окружность величиной в половину скатерти так, что папа Гренс с Альбой вынуждены были убрать со стола локти.

— Предположим, — начал он, — что это контур ареала.

— Так, — согласился Гренс.

— Здесь, — Голли обозначил внутри «ареала» кольцо вдвое меньшего диаметра, — в этом поясе наибольшее количество обитаемых зон. Мы находимся где-то вот тут. — Он поставил жирную точку на внешнем крае кольца. — «Наша-Галактика» гораздо ближе к центру, а Акрус давным-давно вышел за пределы пояса и движется к периферии примерно вот так. — Он изобразил было стрелочку, но тут же стер ее пальцем. — Впрочем, это не важно.

— Так что же?.. — торопил папа Гренс.

— Вот что: здесь, на самых границах ареала расположены оркариумные пустоши, подобные Хабронской. Но образуются они в самом центре, а затем — разлетаются на больших скоростях. Представьте себе, от центра до границы средняя пустошь способна добраться за несколько десятков лет. — Голли нарисовал букет жирных расходящихся лучей, упирающихся во внешнюю окружность и внимательно посмотрел на отца. — Представляешь, какие изменения начнутся в нашей системе от ее приближения?

Но отец лишь потряс бородой да почесал за ухом.

— Она идет прямо сквозь нас?

— Очень близко.

— Ты хочешь сказать, что по контуру ареала скоро будет одна сплошная пустошь?

— Отец, ты когда-нибудь слышишь, что я говорю?

— Ты сказал, что скоро мы все окажемся в оркариумной скорлупе. Именно из твоих слов это логическим образом следует. Поэтому еще раз объясняю: мне нет разницы, здесь помереть или перебраться на другое место и помереть там…

— Что ты мелешь! — возмутился Голл. — Думаешь, что больше меня понимаешь в астрофизике? Думаешь, построил курятник и можешь рассуждать о природных аномалиях?

Старший Гренс поднялся было с табурета, но вовремя взял себя в руки.

— Так объясни отцу по-человечески!

— Я объясняю, что через год пустошь приблизится к ЦИФу на опасное расстояние. Здесь нельзя оставаться никому. У тебя есть месяц, чтобы подготовиться к переезду. Хутор разбирать не обязательно. Здесь есть технология, которая точно его воспроизведет… тебе лишь надо будет выбрать подходящее место в новом павильоне, когда он будет готов.

Гренс успел лишь крякнуть от возмущения.

— Ладно! — воскликнул Голли. — Я знаю, что твой технический кругозор дальше топора не распространяется. Поэтому предлагаю другой способ: мы с Суфом пристегиваем к кораблю дополнительный грузовой сектор с кислородным наполнением и забираем все с фундаментом, до последней доски.

— Ни за что! — отрезал Гренс. — И передай своей шайке, пусть даже не надеются, что им удастся выкурить меня отсюда. Вот паразиты! Думают, Гренс совсем спятил, забыл, что заповедник закрыт куполом! Ты видел его толщину? Чтобы Гренс на старости лет пустился удирать от какой-то пустоши! Альберт, скажи ему, что мы с тобой подземный бункер построим, если надо…