— Почему? — удивился Альба.

— Он сквернословит, — с сожалением произнес Голл. — Это свойство в нем неистребимо. Знает-то всего штук пять бранных слов, но такие кренделя заворачивает, что Феликс и тот краснеет. А я понятия не имею, как это интерпретировать.

— Я тебе все интерпретирую, если расскажешь про отца.

— Ну нет! Пусть Феликс сам расскажет. Или Баю, или Ксарес…

— Ксарес не захотел даже поздороваться со мной.

— Ты же обозвал его «мама дорогая».

— Ой, да… — спохватился Альба, — но он не мог это слышать.

— Здесь тебе не Земля, а Ксар тебе не человек.

— А кто?

— Извини, он не фактуриал, чтобы иметь родословную. Он наш шеф, наша «мама дорогая» и все, что ты видишь вокруг себя, — его работа: горы, почва, солнце, наконец, только растительность Суф с Земли… позаимствовал. — Голли присел на корточки, чтобы лучше разглядеть желтый шар, сверкающий в кроне деревьев. — Эта планета расположена далеко от светила, и, чтобы мы могли на ней жить, Ксару пришлось весь материк накрыть несколькими слоями купола. — Голл вычертил веточкой на влажном песке примерный рельеф материка. — Это один слой купола… это другой… здесь температурный баланс…здесь галерея световращения. Как на Земле, только звезд по ночам не бывает. Отсюда… вниз идут шахты лабораторных площадок, когда-нибудь я все тебе покажу. А на орбите растянут защитный экран, поэтому с планеты большие корабли не стартуют.

Альба лишь хлопал глазами и крутил головой, пока Голли не закончил чертеж и не поднял на него фиолетовый взгляд.

— Понятно немножко?

— Немножко, — вздохнул Альба, и они двинулись дальше.

К сумеркам позади был первый перевал, а к утру следующего дня, когда желтоватый диск начал подниматься с противоположной стороны павильона, Альба уже совсем ничего не соображал: где он, кто он и с нужной ли стороны восходит рукотворное светило. Он ничего не видел кроме колючих кустов под ногами, которые то и дело цеплялись за штанины, будто призывая одуматься, куда ты идешь? Зачем? Но поворачивать было поздно, поскольку Альба не чуял под собой ног от усталости и не мог приказать им ни повернуть, ни остановиться.

— Видишь дом за озером, у подножья холма? — спросил его Голли Гренс. Но Альба не увидел ни дома, ни озера, ни неба, сплошь затянутого рваными облаками. Последнее, что он сумел различить на фоне зеленовато-серых пятен, это фигуру пожилого мужчины с длинной бородой, который выплывал им навстречу, размахивая руками и выкрикивая одну и ту же фразу:

— Сыночек мой вернулся! Сыночек мой вернулся!

В какой-то момент Альбе померещилось, что эта фраза относится к нему. Что сейчас его подхватят, задушат в объятиях и станут долго рыдать от счастья над его стертыми до кровавых мозолей ногами; радоваться, что он остался жив и вернулся домой после долгих скитаний. Но куда… и откуда, Альба уже не помнил.

Что-то припоминать он стал лишь утром следующего дня, лежа в постели под дощатым потолком, в доме, где приятно пахло деревенской избой, стружками, немного сыростью и печным дымом. К стенке у кровати был приколочен плетеный коврик, за который цеплялась детская фотография Голли с надписью, вероятно, на акрусианском языке. По стеклу шлепали ветки сирени, и камышовая занавеска побрякивала на сквозняке.

— Я Альберт Гренс… — торжественно произнес Альба, — последнее селекционное поколение беглых висельников… — и сделал попытку упереть в пол свои полуживые ноги.

В доме не было ни души. Он снял с коврика фото маленького Гренса и с удивлением обнаружил, что в детстве его глаза не были столь ядовито-фиолетовыми; в детстве он был гораздо больше похож на человека, а стало быть, очень скоро превратится в ходячий кошмар… как только глаза начнут светиться в темноте — считай, уже взрослый.

— …фактуриально-селекционный гибрид… неприкаянных королей, скрывающих под звездной мантией свои неотрубленные головы, которые с недавних пор… мне действуют на нервы… Уговорил… Ты будешь первым… Как всегда, у плахи и у трона, уговорил… Но лишь тогда, когда покажется звезда под сводом павильона…

На крыльце что-то громыхнуло, и Альба притих.

— Кто там? — крикнул он, но не дождался ответа. — Сквозняк? Войдите. Для вас никогда не заперто.

Но сквозняк оробел, и Альба кое-как, на еле гнущихся ногах вышел на крыльцо.

У кромки озера, сгорбившись и укутавшись в стеганый пуховик по самую макушку, неподвижно возвышался Гренс-старший. Перед ним торчала долговязая удочка толщиной с оглоблю, которую вполне можно было принять за шлагбаум, если б с ее противоположного конца не свисала цепь с поплавком, который за внушительные размеры можно было назвать буем. Гренс время от времени жал ногой на педаль, укрепленную на противовесе этой нелепой конструкции, и длинная стрела плавно ходила вверх-вниз, приподнимая буй за макушку. Хищный взгляд папы-Гренса ритмично ходил вслед за буем, но при виде приближающегося Альбы вмиг утратил свой хищный блеск.

— Садись. Замерзнешь стоять. — Он укутал Альбу в свой пуховик и усадил рядом. — Ботинки не промокнут? Ну, гляди… А то сапоги дам. Надо будет еще одно одеяло достать. Погода совсем испортилась. Середина мая, а того гляди, снег пойдет. Черт те что творится… черт те что… — вздыхал он, подпирая бороду шипованной «ладонью» рукавицы.

Альба понимающе кивал. Действительно, в нижнем павильоне погода была лучше. Но Голли просил в присутствии отца о нижних павильонах не упоминать. На всякие прочие разговоры табу не распространялось, и Альбе было чрезвычайно интересно и непонятно, зачем на ладонях рукавиц шипы?

— Ты голодный? — перебил его мысли Гренс. — Козье молоко горячее кушать будешь? — Он, не дожидаясь ответа, оставил рыбалку и побежал в дом ставить на печь котелок с молоком, а Альба, едва успев проводить его взглядом, услышал лязг цепи. Буй взлетел над водой, как резиновый мячик, с шумом шлепнулся обратно и, сделав несколько безуспешных попыток уйти на дно, принялся плясать в фонтане брызг.

— Дядя Ло! Дядя Ло! Клюет!

Дядя Ло с разбега, прямо с крыльца, вбежал в озеро, едва успев поднять голенища сапог.

— Держи удочку, Альберт! Вот он! — Гренс вцепился рукавицами в рыбину, но та вырвалась и дернулась так, что оборвала цепь, выскочила на мелководье, и они с Гренсом, как две лягушки, в брызгах выше головы скакали друг за другом, пока Гренс не загнал рыбу на песок и не набросил сверху брезентовую накидку.

Альба в оцепенении наблюдал это событие, стоя в обнимку с бревном, которое уже не было похоже ни на удочку, ни на шлагбаум, а лишь жизнеутверждающе указывало в небо, позвякивая обрывком цепи.

— Вот он какой! — воскликнул Гренс, наваливаясь всей массой на добычу. — На Земле такого не поймаешь. На Земле таких нет. Желтое мясо. Вкуснотища!!! — Он мечтательно закатил глаза, но деликатес собрался с духом, врезал ему хвостом по самой нежной части организма, выскочил из-под накидки и был таков. До глубины ему оставалось три хороших прыжка, но чудище отчего-то передумало спасать свою чешую и припустилось прямо на Альбу.

Таких рыб Альба действительно еще не видел. Встретив такую рыбу на Земле, наверняка испугался бы до смерти. Морда у этого существа была совершенно не рыбья: тупая, зубастая, с одним глазом во лбу и торчащими вперед усами. Альба от неожиданности подпрыгнул так высоко, как не смог бы даже на здоровых ногах, а Гренс, переведя дыхание, подхватил свой брезентовый сачок и устремился в погоню.

К приходу Голли все было в полном порядке. Альба и дядюшка Ло сидели на кухне у печи, над которой сохла мокрая одежда, хлебали горячее молоко из глиняных склянок, а строптивая рыба была побеждена, выпотрошена, повешена в чулане и заперта на засов.

— Только не говори Голли, — предупредил старший Гренс, — для него это сюрприз.

Но Голли, вернувшись, лишь удивленно посмотрел на развешенные у печки штаны.

— Ты что, отец, опять из лодки выпал?