— Я иду делать замер, — склонился над ним Рыжий Олли, — вода неделю стоит. Похоже, сорвало последний буй…

Бароль уселся на подстилке и вытер стекающий в глаза пот.

— Прости, ты не запер дверь, я подумал…

— Ступай, — Бароль швырнул ему карту с промерами глубин и уронил голову на скомканную рубаху, служившую ему подушкой.

Дождавшись, когда Рыжий Олли перевалит через порог, он достал подзорную трубу и, поднявшись на веранду прики, занял свое излюбленное место с видом на север.

— Все же ты неисправимый упрямец, — подошел к нему закутанный в плащ Махол. — Сколько лет прошло…

— Сколько лет? — рассердился Бароль. — Разве я не приказал оставить меня в покое!

— К сожалению, время от этого не остановилось.

— Время — ничто. Оно для меня не существует, и я не собираюсь с ним воевать.

— Если мы не снимемся до следующего прилива… Еще одной бури прика не выдержит.

— Смотри, как долго держится северный ветер.

— Проснись же, наконец!

Бароль сложил трубу и поглядел в прорезь капюшона, из которого выглядывал сизый от холода нос писаря.

— Куда ты рвешься, дед? Ты видел хоть один остров над водой?

Махол почесал обрубком руки свое пустое брюхо.

— Мы могли бы сняться и пойти в Анголею.

— Иди отогрей мозги, Махол. Против такого ветра идти в Анголею — надо быть самоубийцей.

В узком коридоре верхнего этажа выруба жгли последнюю лепешку верблюжьего навоза. Над горящим котелком висел кривой дымоход с переменной тягой во все стороны света и сквозняками, которые, прогуливаясь по галерее, считали своим долгом в него заглянуть, а заодно обдать дымком и искрами озябших фариан. Один Бароль не замерзал в насквозь промокшем халате и то лишь потому, что с детства приучил себя не допускать даже мысли о том, что он, как всякая альбианская тварь, может позволить себе замерзнуть, притом на виду у подданных.

— …Ну и что, — кряхтел Хун, — мне вчера приснилась туча, из которой сыпались куски льда. Круглые, с кулак… А мы собирали их в кучу. Куча рассыпалась, а мы опять собирали, а она опять рассыпалась…

— Паршивый сон, — заметил Логан, — вот если б куча держалась — тогда другое дело.

— Водой надо было поливать, — советовал Махол.

— Да, — согласился Логан, — если обдать водой — тогда бы держалась.

Посрамленный Хун опустил глаза на тлеющую навозную лепешку.

— Во сне почему-то тепло было.

— А мне, — вспомнил старый Махол, — приснилось, что Бароль зарезал повара. — В ответ воцарилась похоронная тишина, словно тело повара внесли в коридор и положили у костра. — Кухонным ножом заколол. Кровищи напустил. А мы сидим и вспоминаем, как засолить мясо. Хоронить жалко. Не те времена, чтоб добро закапывать.

— Много кровищи, говоришь, — цокнул языком Логан, — это к дождям.

— Тебе что мокрое — то и к дождям, — проворчал Хун, а Логан потер ладонями коленки, покряхтел, поерзал и принял молельную позу, без которой долгих речей говорить не умел.

— Это что… — начал он, — я тут недавно… Когда вы заперли меня в прике на трое суток, вздремнул… — он помотал взъерошенной бородой, будто прогоняя лишние воспоминания. — Вздремнул это, значит, я… Даже не знаю, стоит ли говорить?

— Короче, вздремнул ты… — поддержал его Хун.

— Так вот, вздремнул я, что называется, и вижу…

— Бароль!!! — донесся с веранды истошный вопль Рыжего Олли. Собеседники замерли. — Бароль!!! — кричал Олли, словно его схватило за палец морское чудовище. — Скорей!

Благородные фариане как ошпаренные выскочили на веранду. О каменную стену надстройки билась бортом полуразвалившаяся самутийская лодка с перекошенной мачтой.

— Чего орать, — огрызнулся смуглый босианин, накидывая на перила канат, — помог бы лучше. — На дне под мокрым парусом лежали двое — мужчина и женщина в изорванных одеждах, сквозь которые были видны окровавленные нарывы, размоченные дождем и растравленные соленым ветром.

Бароль бросился к затопленной лестнице, ведущей на нижние этажи.

— Разведи огонь в прике, Логан. Приготовьте чистые простыни. Да не стойте же вы как столбы!

— Говори со мной, Бароль, не молчи, — Саим потрогал дощатый потолок над кроватью, — расскажи скорей, где мы?

— Дома.

— Ты не понимаешь, я должен слышать, что происходит вокруг.

— Лежи смирно, братишка, если б ты видел, какая зараза пристала к твоей шкуре, — Бароль макал кисточку в банку изумрудной мази и разрисовывал пятнами голого Саима, отчего светлые простыни вмиг зеленели.

— Янца умерла? Где они? Отвечай же. — Нервничал Саим, вырываясь из рук врачевателя. — Если она умерла, так и скажи.

— Ох, если бы…

— Что с ней?

— Похоже, мачта сильно стукнула ее по голове. Она думает, что оставила тебя в Папалонии.

Саим с облегчением повалился на спину.

— Янца говорит, что тебя накрыло горным обвалом, — сообщил Махол, устраиваясь на краешке подстилки. — Это правда? Что они с Аладоном попали в плен и спаслись, когда камни под ними превратились в воду.

— Могу представить, как он ей надоел, — ворчал Бароль. — Давай, дед, говори, с чем пришел, и топай к себе.

— Пусть вспомнит еще раз фразу на тесьме… Босианин выудил с восточного склона два снаряда. Один был пуст, в другом только обрывок папируса… Но алфавит тот же.

— «Мы, искавшие гармонию совершенства, нашли свою погибель», — произнес Саим, стараясь выговаривать каждую букву.

— Э-эх, — Махол обескуражено пожал плечами, — были б на месте твои глаза. Клянусь богами, анголейцы так не писали.

— Но Папа Ло прочел эту фразу с тесьмы.

— Я знаю анголейскую грамоту. Ничего похожего. Ты уверен, что Папа Ло это прочел?

— Я что, по-твоему, призрак?

— Успокойся, Саим, я только хотел сказать, что мало текста на этом странном языке. Не могу расшифровать запись.

— Попроси Аладона прочесать восточный склон. Скажи, что я его прошу… Пожалуйста.

— Он и так провел под водой ночь. В следующий раз точно от нас сбежит. А мы, как только снимемся с вершины, считай, потеряли ее.

— Ладно, — вмешался Бароль, — это моя вина. Я должен был понять, что это не пули.

— Хоть одну похожую букву найди, Махол.

— Не буквы это, не буквы. Не карты, не картины — здесь особый прием письма. Сколько живу, не встречал похожего…

Едва Махол поднялся к выходу, как кисточка с мазью снова пошла бродить по кровавым волдырям Саима.

— Не отпускай Аладона, — просил Саим, как вдруг его осенило, словно мачтой стукнуло по голове. — Книга!

— Какая еще книга? — удивился Бароль.

Саим подпрыгнул, стукнувшись макушкой о низкий потолок.

— Разве я ничего не говорил тебе про книгу? Она должна была лежать в лодке.

— Не знаю. В лодке не осталось ничего, кроме рыбьих костей.

Саим спихнул его с матраса.

— Скорее. Найди Аладона. Иди же…

Удивленный Бароль опустил кисточку в банку.

— Ты уверен, что книга была?

— Я уже ни в чем не уверен, только имей в виду, если я действительно вернулся из Папалонии без книги — значит, Янца права, меня накрыло обвалом.

— Это мы сейчас выясним. — Бароль решительным шагом направился к коридору выруба, где в котелке все еще мерцали оранжевым светом остатки навозного брикета. А Саим, оставшись наедине со своей спутанной памятью, старался вспомнить, было ли что-нибудь, кроме книги? Все, что случилось с ним после слепоты, мало отличалось от фантазий. Все, начиная с библиотеки и кончая комнатой под палубой прики. И если Янца уверена в том, что оставила его в Папалонии, — у него не было веских причин сомневаться в ее словах.

— Ах, книга, — с трудом вспомнил Аладон, — так бы и сказал. — Он вынул из-под задницы тяжелый кожаный предмет, который служил ему табуретом, и, недовольный, уселся на камень. Эта, что ли?

— Было что-то еще?

— Как можно…