Ни приличной оптики, ни обрывка карты ему найти не удалось, будто до Саима на корабле не раз побывали банды мародеров, вычистили все до крошки, как вдруг, в самом темном, заплесневевшем углу проходного коридора, куда он угодил, поскользнувшись, его рука наткнулась на запаянный шарик, и душа замерла от волнующего ожидания, будто кто-то шепнул ему на ухо: «Наконец-то и ты… нашел что-то стоящее». С той поры Саим со своим трофеем не расставался даже во сне. Зато Аладон подхватил от него бессонницу и вот уже которую милю выбивался из сил, стараясь задремать.

— Выброси эту дрянь, — советовал он, — видишь, черная стена поднимается из тумана. Это и есть твоя Папалония.

Так вышло, что Саим, не имея причин отлучаться из фарианских прик дальше охотничьих угодий, не имел никакого практического представления ни о географии планеты, ни об исторических памятниках покинувших ее цивилизаций. Единственное место на Альбе, которое он знал лучше, чем родной выруб, — это Папалония. И то лишь благодаря своей фантазии да фанатизму Бароля. Благодаря его неистребимому анголейскому патриотизму Саим, вслед за своим другом, «излазал» Папалонские горы сверху донизу, по все галереям вырубов и подземелий. Каждый раз, представляя себе эту удивительную страну, он видел залитый солнцем склон горы, поросший диковинными цветами и травами, тенистые дорожки, выложенные ровным камнем, высокие двери и сводчатые окна, ведущие в просторные университетские классы. Он представлял себе горы — пестрый муравейник, насквозь пронизанный широкими переходами и винтовыми лестницами из белого мрамора от подвальных библиотек до обсерваторий на снежных вершинах. По этим лестницам должны были ходить высокие люди в университетских халатах с книгами в руках, они должны были собираться у теплых фонтанов, у каскада бассейнов, выложенных мозаикой, вести ученые разговоры и посвящать в студенты вновь прибывающих фариан. Но вместо этого упоительного пейзажа прямо на них выдвигалась черная скала. Неприступная и чужая, как берег ледяного океана. Ни одного зеленого пятна на мертвом полотне крутого склона, лишь белесые русла водопадов, стекающих с талого ледника.

— Не может быть, — решительно заявил Саим, но стена не растворилась в тумане, не разбежалась в стороны, а все увереннее надвигалась на них, заслоняя небо. Только глубокая расщелина, в которой застревали тяжелые облака, то и дело мерцала бледным светом то ли низкого неба, то ли ледяной воды.

— И там сплошные камни, — капризничала Янца.

— Что ты ожидала? — спросил Саим.

— Здесь климат Каменного материка? Думаешь, на северном склоне есть зелень? Верблюдица не будет грызть мох. Раз в месяц она должна наесться до отвала, иначе…

— Что иначе?.. — Саим не сводил глаз с черной скалы. Не будь он вымотан переходами, он добежал бы до нее по воде и вскарабкался на вершину, чтобы посмотреть, сохранились ли окна вырубов. А может, кинулся бы домой бегом, без оглядки. — Последний привал, — распорядился он и спустился с седла на кочку. — Если это Папалония — я поздравляю вас, друзья мои, хвала Босиафу!

Пока Саим, увязая в грязи, благоговейно озирал южный склон Папалонского массива, Янца и Аладон высыпали из мешков последние припасы верблюжьего корма.

— Вы представить себе не можете, что происходит в душе цивилизованного альбианина, когда его караван подходит к Папалонской горе, — выступал Саим, — Бароль за этот миг пожертвовал бы всем на свете.

Но его волнение разделила только верблюдица. От предчувствия бескормицы она пожирала вялую траву с яростным аппетитом. Обвисшие горбы поднимались на глазах и вскоре надулись, как два пожарных барабана, которые частенько будили среди ночи правоверных староприкан в былые засушливые времена. Этот звон Саим не мог забыть с детских лет, поскольку окна его спаленки в доме Логана выходили на кожевенный двор, и мастер имел гнусную привычку ранним утром оповестить жителей окрестных домов об изготовлении нового барабана. Он рассказывал юному отпрыску богомола, что кожа верблюжьих горбов так прочна и эластична, что звуки пожарной тревоги в ясной безветренной ночи способны достигать обители богов и возвращаться раскатистым эхом, сгоняющим в приканскую долину дождевые тучи.

Саим достал из-за пазухи бисерную ленту с витиеватым узором и отдал ее Янце.

— Держи, эта плетеная тесьма когда-нибудь напомнит тебе этот день. Я верю, я знаю, ты непременно передашь ее по наследству своим внукам. А это, — Саим вынул кривой нож в кожаном футляре и протянул Аладону, — тебе. Если ты не сожрал нас до сих пор, значит, не такой уж ты дикарь. Наш Гафизиус говорит, когда босианин ходит без ножа — он изгой в своем племени. Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя изгоем.

Аладон нерешительно улыбнулся, принимая подарок.

— У нас говорят иначе: если один мужчина дарит другому нож — это знак доверия.

— А если нож дарит женщина? — спросила Янца.

— Значит, она просит о защите.

— Ой, до чего ж тупы эти дикари, — сморщилась она. — Ой, прав был Бароль. Топить их надо, вешать и скидывать в преисподнюю.

— Давай попробуй, — предложил Аладон. На поясе у него висел острый кинжал в кожаном футляре и многозначительно покачивался.

Утро ли было, вечер ли… Где-то между ними Саим обозначил новую координату отсчета времени. С первой секунды, когда верблюдица, пройдя затопленную полоску ущелья, ступила на северный склон папалонских камней. Эту новую координату он назвал полднем, а к ночи, которая ничем не отличалась от полудня, верблюдица резво бежала вдоль северного склона по каменному полотну, то взлетавшему вверх, то опускавшемуся в холодную лужу. Слева лежал океан, справа стояла скала. Между ними проносились гладкие камни, не похожие на естественные пологие террасы, словно выстроенная полоса дороги, изредка пересекаемая то разломом, то струями водопадов. Никаких признаков цивилизации на холодных камнях не наблюдалось, лишь дождевые грибы да серая зловонная плесень.

Верблюдица шла резвой иноходью, словно впервые за время экспедиции сбросила с горбов груз, почувствовала под ногами ровный грунт.

— В таком темпе мы за месяц обогнем массив, — радовалась Янца. Но Саима это ничуть не ободряло, поскольку «скоростное огибание массива» не могло означать успешное завершение экспедиции. Саим ерзал в седле, стараясь не пропустить ни единой трещины склона, проносившегося мимо на скорости птичьего полета; приподнимался, чтобы лучше обозреть пологие площадки. В каждой дыре ему мерещился потаенный ход к сокровищнице Папалонии. Неровный ритм его пульса отсчитывал часы от полудня до заката и от заката до рассвета. Но ровное серое небо сливалось у горизонта с холодной водой. Ни очертания облака на сплошной пелене, ни порыва ветра, ни блика, ни тени. Шли часы, за ними сутки, Саим уже не раз усомнился в правдивости своих карт — на папалонской широте белых ночей быть не может. «Однако если это не Папалония — то что?» — терзался он и снова вглядывался в черные камни. Дорога шла на подъем, ровная полоса то расширялась до размеров площади, то резко проваливалась вниз, то огибала змейкой выступающую в воду скалу, как вдруг на влажном полотне уставшие глаза Саима приметили едва заметные полосы.

— Что это? — Саим слетел с седла на ходу и припал к камням. Две параллельные борозды тянулись вдоль дороги. Прерывались и появлялись снова. На уклонах они казались глубже. Их можно было потрогать руками, в них забивался мох и мелкие камушки, невесть откуда принесенные стихией, по ним журчали крошечные ручейки. — Анголея!!! — закричал Саим. — Это Папалонская гора, клянусь богами!!! — и распластался на камне, прильнув щекой к борозде. — Это дорога! Дорога! Дорога! — повторял он, поглаживая шершавый желоб, пробитый тысячами анголейских колесниц и повозок, разъезжавших здесь несколько веков тому назад. — Клянусь всеми богами, мы нашли Папалонию!