— Вот… — прошептало существо гулко и странно, выдувая из себя звуки, будто разучилось пользоваться голосом и старалось вспомнить, каким образом потаенная суть обретает звуковые формы.

Под подбородком существа висел такой же облачно-белоснежный пушок бороды, а бледные щеки так исхудали, что обтянули не только скулы, но и зубной рельеф от носа до ушей. Все же не это удивило Саима больше всего. Самой диковинной чертой ископаемого папалонского обитателя были его выпученные глаза жидко-голубого цвета, будто выцветшие на солнце, глаза, не характерные для естественной природы планеты, и взгляд… пронизывающий и недоверчивый — точь-в-точь, как у Бароля.

Саим закашлялся, поперхнувшись слюной. «Если это еще один дикий бог, — подумал он, — альбианам утопиться за счастье». Но, судя по ровному свету небес, папалонские твари знать не знали о великом наводнении. Старик, злорадно улыбаясь, растянул бисерную ленту перед глазами Саима.

— Прочти, мальчик. Запомни.

Саим дернулся и помотал головой, не узнав в узоре ни одной буквы. Тогда старик перетащил свою задницу поближе к его голове и, скрючив указательный палец, назидательно процитировал:

— …мы, искавшие гармонию совершенства, нашли свою погибель…

Саим опять закашлялся и не смог вытряхнуть из себя ни слова в ответ, несмотря на то, что продолжал висеть вверх ногами. А старик, бережно сложив ленту на ладони, поднялся, направился прочь и вскоре исчез за высоким камнем.

— Аладон! — закричала Янца.

— Я здесь, — отозвался босианин.

— Что делать?

Аладон напрягся, пытаясь разорвать веревки. Саим наивно предпринял то же самое, но его сил не хватило даже на то, чтобы оживить затекшие мышцы. До сих пор он считал себя главарем экспедиции, и то, что Янца, минуя его ответственную особу, просит об участии босианина, его неприятно удивило.

— Где твой верблюд? — спросил Аладон.

— Не шумите, — вмешался Саим, — надо подумать. — Он еще раз попытался согнуться, но веревка даже не натянулась, зато сухая рея предательски скрипнула.

— Что? — переспросила Янца.

— Где твой вонючий верблюд?

— Нет… Я боюсь.

— Давай быстрее, — рыкнул на нее Аладон, и Саим еще раз испытал неприятное ощущение собственного отсутствия. «Может, они решили, что я умер?» — думал он и только вертел головой в обе стороны. Янца издала звук, который Саим, как истинный вельможа, не то что не слышал — представить себе не мог.

— Ээ-к! Ээ-к!

— Что ты делаешь? — испугался он.

— Ээ-к! Ээ-к! — повторила Янца, и Саим вконец перестал осмысливать ситуацию, будто нечаянно проснулся в чужом измерении, где все, что ни делается, преследует единственную цель — хорошенько над ним поиздеваться. Даже верблюды, общаясь друг с дружкой, не используют столь отвратительно похабных интонаций.

Босианин трясся от хохота.

— Если у нее кончилась течка — считай конец… Ни за что не услышит.

— Ээ-к! Ээ-к!

— Громче.

— Попробуй сам.

— Как можно… — смеялся Аладон. — Я не могу опозориться перед самкой. Даже если она верблюдица.

— А я?!

— Тебе она простит любое разочарование.

«Ээ-к! Ээ-к! — послышалось совсем близко, словно эхо, заблудившись в расщелинах скал. — Ээ-к! Ээ-к!» — на поляну выпрыгнула взволнованная верблюдица и встала как вкопанная, увидев перед собой отнюдь не горного красавца о двух горбах и даже не плешивого лесного коротышку, а совершенно никчемных, вредных и властных гладкокожих существ, к тому же подвешенных вверх ногами.

Янца вырвала зубами сухой бутон из своего ожерелья, разжевав его, плюнула на веревку, связывающую запястья. Верблюдица с опаской приблизила к ее рукам огромную мохнатую морду, принюхалась и опустилась на колени.

Что угодно мог себе представить ошалевший фарианин, даже то, что сами боги плели магический венок погонщика, но то, что его можно использовать для прозаической резки веревок, — это было за пределом возможностей его распущенного воображения. Верблюдица, закатив глаза от удовольствия, истекая слюной, грызла тугой канат и даже тогда, когда он, наконец, разорвался, не пожелала выпустить лакомый огрызок. Янце пришлось огреть ее по носу, чтобы вернуть в чувство. Освободившись, она кинулась к Аладону, начисто проигнорировав Саима, висящего на ее пути, едва не задев его локтем, выхватила нож и перерезала узлы. В тот момент Саим снова увидел старика, выглядывающего из-за камня и с грустной усмешкой наблюдавшего за их верблюжьей возней.

— Бегите! — закричал Саим. — От его крика, казалось, содрогнулись скалы, но Янца не обернулась в его сторону. Закончив дела, его компаньоны дружно бросились прочь. Аладон занял наблюдательную позицию, взобравшись на уступ, а Янца, взлетев в седло, помчалась к ущелью.

Странное существо не думало бросаться в погоню. Оно подошло к Саиму с той же грустной усмешкой на лице и снисходительно похлопало его по онемевшему колену.

— Вот так, мальчик, нам представилась возможность поквитаться за все.

— За что?

Старик дернул конец веревки, и тело фарианина обрушилось к его ногам.

— Сам пришел. Глупо теперь убегать.

Саим не думал убегать. Но, видят боги, об анголейском гостеприимстве он был иного мнения. Если, конечно, старик — анголеец, а все происходящее с ним — не сон наяву.

— Что я сделал не так?

Дед взял его за шиворот и поднял на ноги, словно это был не живой Саим, а пуховое чучело. О гостеприимстве диких богов он не имел ни малейшего представления.

— Ай-яй-яй-яй… Такой молодой, — качал головой старик, — и уже убийца. Страсть умерщвлять приходит с мудростью, мудрость с годами. Эта гора, мой мальчик, была старше и мудрее тебя, но не смогла защититься…

— Я не убивал, — закричал Саим и впервые за время скитаний в папалонских камнях, услышал эхо. — Я только собирался… Это неправда. Это не я…

— Не ты спускал в дыру горящие смоляные комья? — усомнился дед и развернул ладонь Саима, перемазанную смолой.

— Я подстрекал, — настаивал Саим, — я мазал смолу на факел, но никого не убивал.

— Идем, — проворчал дед и дернул его за рукав, — проверим, кто из нас лишился памяти, а кто рассудка.

Саим огляделся: на рее болтались обрывки каната, Аладона и Янцы след простыл, только стук копыт по каменному настилу остался в ушах — точно такой же, как на нижней площади выруба. Саиму казалось, будто вокруг него толкутся груженые дромадеры, погонщики выстраивают их к спуску на восточный склон; крики, гвалт, запах промокшей шерсти и кожаных мешков. Он чувствовал суету вокруг, но не видел лиц.

— Уходите отсюда, — крикнул он, — дождитесь меня у дороги. Я вернусь. Ему не нужна моя смерть. Правда, дед?

— Правда, — подтвердил старик, — только твоя жизнь мне не нужна и подавно.

Так уж принято белыми пятнами называть исторические бреши фактур, а черными — логические недоразумения прошлого цивилизации Ареала. Настало время остановиться на этом термине, употребляемом, возможно, чаще других: «цивилизация Ареала» или «цивилизации Ареала» — тот случай, когда множественное или единственное число не меняет смысла. Эксплуатируя это понятие, следовало бы определить, из чего состоит такая макроцивилизация, а не пускать фантазию читателя на самотек. На первый взгляд все просто: множество разнорасовых гуманоидных существ образовали единое информационное пространство. Однако ничего подобного. Цивилизация — это информация, говорили посредники. Качество цивилизации определяется информационным уровнем, а гуманоидные образования — это всего лишь информационные носители. И никто против этого постулата особо не выступал. Четыре основы, составляющие ЦА, по иерархии располагаются следующим образом:

Первостепенная субстанция — инфоструктура естественного происхождения (ЕИП).

Второстепенная субстанция — разумные существа — носители микрополярных включений естественного происхождения. Сюда же можно отнести экстрамутагенных фактуриалов.