— Он явился ко мне после встречи с вами, — ответил биолог, преодолев неловкую паузу. — Я обещал, что буду с ним до конца. У меня серьезные основания опасаться за его рассудок, но также и за вас, Мидиан. Хоть мы едва знакомы, но я доверяю людям вашего склада.

Может быть, молодому человеку стоило покраснеть, но в сумерках отсека порыв благородного смущения едва ли был бы заметен. Тем более что навигационные панели то и дело давали красные блики на лица собеседников.

— Я не большой знаток ранних цивилизаций, — признался биолог, — давайте рассуждать проще: вы считаете, что промежуток между циклическими провалами достаточно велик, чтобы цивилизация успела сформироваться?

— От семисот до тридцати тысяч лет, — ответил Мидиан.

— Это ничтожный срок.

— Поэтому я предположил, что альбианская цивилизация не несет биологической формы.

— А что говорит ваша наука по поводу местонахождения «провалившихся» планет? Они ведь возникают снова. Значит, полной аннигиляции не происходит?

— Я хотел вас спросить о другом… — Мидиан запнулся, словно вдруг передумал, но затем решительно придвинулся к пульту архивного монитора. — Обратите внимание, — он вызвал схему Альбианской планетарной системы и указал на точку, в которую превратился оранжевый шар, — положение планеты в системе неестественно. Это похоже на учебную модель. Студентов учат «сдвигать» планеты и наблюдать, как деформируется система. Планеты в галактиках Мигратория не могут быть сдвинуты таким образом. Альба должна вращаться вот так. — Он обозначил красным эллипсом естественную орбиту Альбы и включил приближение объекта. — Хотите видеть, как должна была бы выглядеть первобытная планета?

Биолог приблизился к панораме. Макушка серого шара выплыла из туманной плесени облаков. Голые скалы потянулись вниз, словно машина Мидиана летела над их острыми вершинами.

— Атмосфера возможна только в самых низких впадинах, — комментировал Мидиан, — перепады температур непригодны для жизни. На этих камнях не то что цивилизация, плесень не выживет. Во всей Галактике я не обнаружил ни одной пригодной для жизни планетарной системы. И вдруг планета резко меняет орбиту, производит цивилизацию, уходит в провал и возвращается обратно биостерильной. После этого вы удивляетесь, почему профессора заинтересовал мой проект?

Собеседники полюбовались на спящего Эфа, который за время разговора не издал ни шороха, ни звука, только побледнел и осунулся.

— Могу поспорить… — предложил Бахаут. — Вы астроном, друг мой, а нам, скромным труженикам оранжерей, приходилось выращивать белковые структуры в условиях гораздо более безнадежных.

— Но речь идет не о вас, биологах с университетскими возможностями. Вы можете доказать теорию возникновения жизни из небелковых субстанций в своих оранжереях. Я же ищу условия, астрономическую координату, где она могла бы возникнуть сама собой.

— У вас с профессором уже была дискуссия на тему «происхождение жизни»? — подозрительно спросил Бахаут.

— Пока нет.

— И не вздумайте. Если он с вашей помощью решит для себя эту проблему, вы станете виновником его самоубийства. Биологи ему доказывали, физики его убеждали, математики и химики ему клялись — все нипочем. Его эфология стоит на том, что гуманитарное естествознание бездоказательно. Дело в том… простите, что сразу не рассказал об этом, — Бахаут сделал паузу, словно его откровение могло стать последней решающей причиной, способной развернуть корабль. — У нас уже был похожая экспедиция. Вам что-нибудь известно об эксперименте на Васурии?

— Нет, — соврал Мидиан.

— Конечно, от нее не осталось даже исторических хроник.

Мидиан соврал сознательно, без малейшего угрызения совести. Эксперимент на Васурии значился черной строкой в досье обоих ученых. В ночь перед отбытием с Пампирона он перерыл всю сеть, он взломал замки самых секретных архивов и знал об этом феерическом провале больше, чем положено для первого знакомства с двумя его основными виновниками.

Собственно, Бахаут был виновен лишь в том, что вовлек в экспедицию Эфа. Васурия была идеально пригодной для жизни планетой, но ее удаленность от коммуникаций сделала освоение нерентабельным. И Ученый совет выбрал планету для эксперимента по искусственной стимуляции разумных биологических форм. Эф выступил исследователем природы тонких ментальных полей и, вроде бы никому не мешая, занял свою профессиональную нишу. Но не тут-то было. Благодаря его скромному усердию, труды многих поколений ученых обернулись сплошной профанацией. Эф сумел доказать, что процесс первых зачаточных формирований ментальных оболочек имеет четко выраженную обратную связь: не будь в природе системы пампиронских исследователей, не маячь на орбите Васурии их платформ-биолабораторий, не желай Ученый совет во что бы то ни стало вырастить здесь первозданную цивилизацию, ни о каком формировании ментасферы и речи бы идти не могло.

Никто, кроме Эфа, не занимался в те времена полярной природой столь дотошно. Но интеллектуалы Ученого совета, приняв аргументы эфолога, столь же убедительно доказали, что эта самая обратная связь, со всеми пагубными последствиями для эксперимента, есть настоящая провокация со стороны честолюбивого и амбициозного псевдоученого, апологета псевдонауки.

Излагая пикантные подробности тех давних событий, биолог умолчал о главном. Была ли провокация? «Прочее естествознание также бездоказательно, — повторял он всякий раз, вплотную приближаясь к развязке, — к моему сожалению… глубокому сожалению…»

— Друг мой, — неожиданно раздался голос профессора, и Бахаут умолк на полуслове, — разносить грязные сплетни вокруг моей хрупкой репутации… Ах, как это на тебя похоже!

— И тогда он произнес памятную фразу, — продолжил Бахаут, — единственный аргумент, на который у Ученого совета не нашлось возражений. Он сказал: «Все мы, существа, наделенные разумом, вышли из легенды и уйдем, когда летописец закончит последнюю хронику. Вы уверены, господа, что хотите увидеть его лицо?»

В языке Ареала есть понятие «белые» науки (искусства). Их отличие от прочих «цветных» заключается в том, что предмет исследования не подчиняется логике вторичного и не всякий раз осмысливается при помощи классических категорий, на которых базируется привычное миропонимание. К «белым» наукам относится теория пространственно-временных взаимодействий, большая часть мадистологии и частные аспекты самых разнообразных дисциплин, где Естество воздействует на самое себя, не поддаваясь опосредованному анализу Искусства. Природная, иначе говоря, стихийная основа антигравитанта — классический представитель «белого» естествознания. Можно было бы вообще не приступать к безнадежной затее ее изучить, если бы посредники в свое время не имели дерзость воплотить эту основу в примитивной модели, чистейшем диалектическом антагонизме двух составляющих начал. Сначала было доказано, что пространство и время — одно и то же; затем доказывалось, что оба явления абсолютно противоположны. Демагогия, одним словом. Оба тезиса доказывались разными способами: математическим, доверяясь абстракции; логическим, доверяясь интуиции… Мы же, как и прежде, приводя пример мудреного расчета, будем моделировать на пальцах:

— гипотетическое пространство не имеет предела,

гипотетическое время — тоже;

— гипотетическое пространство не имеет начала, как и время;

— гипотетическое пространство неощутимо, как и время.

Затем антитеза:

— пространство — это субстрат, лишенный векторно-динамических характеристик, время — это субстрат, который без векторно-динамических характеристик обходиться не может;

— пространство — это самодовлеющая экстравертная субстанция, время же — целиком интравертно, саморазрушающе;

— пространство — величина абсолютная, время — величина относительная.

И так далее, и тому подобное… Примерно по сотне пунктов на каждой чаше весов со всеми логическими выкладками.