— Ты сказал, что хочешь домой. Куда? На Землю? В ЦИФ?
— Ты, придурок, пусти меня.
— Так куда ты хочешь, скажи еще раз?
— Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое!
— Ты хочешь, чтобы я тебе помог?
Альба хотел лишь одного: как следует заехать лыжной палкой ему по шее. Но Голли, предупредив коварные намерения, схватил его в охапку и прижал к себе как разыгравшегося ребенка.
— Ах ты, детеныш мадисты, бедный маленький малыш, — вздохнул он и держал драчуна, пока тот не разрыдался у него на плече, — представляю, каково тебе было…
— Я, наверно, сейчас скажу еще одну глупость, — прохлюпал Альба и был аккуратно усажен на снег.
— Скажи. Дядя Голли здесь как раз для того, чтобы слушать глупости. Дай-ка я вытру тебе нос. — Но Альба увернулся, подтянул под себя колени и стал старательно выковыривать пальцем снег, застрявший в креплении ботинка.
— Либо мы сможем что-то сделать с моим, как ты выражаешься, тропическим супом. Либо он меня съест.
— Объясни, — склонился над ним Голли, — что я могу для тебя сделать? Я, твоя галлюцинация?
— Как я могу объяснить, если ты не желаешь понимать мой язык? Скажи тебе, что такое Аритабор, — ты опять начнешь орать, что я дебил и ничего не понимаю в «диапазонах ноля».
— Честное слово… клянусь! Хочешь, встану перед тобой на колени. — Но Голли незачем было становиться на колени, поскольку он и так на них стоял. Ему незачем было устраивать сеансы гипноза, поскольку весь его сегодняшний гипнотический потенциал был уже бездарно растрачен. Ему разве что оставалось биться челом об снег, — отец рассказывал, что этот прием на российских царей когда-то действовал, а Альберт, поди, возомнил себя не меньше чем вселенским владыкой. И все же, признание из него следовало достать. Ради этого Голли пошел бы на все, если бы не услышал от него, наконец, первое сказанное за сегодняшний день сокровенное слово:
— Я не знаю, что такое Аритабор.
— Подумай.
— Честное слово, не знаю. Если б знал, разве б я тебя мучил?
Голли уселся рядом с ним.
— Хорошо. Я не прошу тебя отвечать. Постарайся просто передать мне свои ощущения. Сделай на меня одну маленькую проекцию своих аритаборских впечатлений, и мы будем разговаривать на одном языке.
— Не буду, — испугался Альба, — это убьет тебя.
— Может быть, на словах попробуем…
— Может быть… что-то фальшивит внутри, как будто… потеряна точка гармонии. Если я потеряю гармонию — я погиб. — Он упал лицом в снег и молчал, пока Голли не приподнял его за плечи.
— Эй, профессор, ты так и будешь искать гармонию носом в снегу?
— Я думаю, — пробурчал Альба, — и тебе советую делать то же самое.
— Ты отморозишь себе нос и будешь пугаться не только зеркал, но и воды в умывальнике…
— Отстань, — рассердился Альба, — при чем здесь мой нос, если я сам скоро буду здесь ни при чем. Придумай что-нибудь, Голл Гренс, кроме тебя, мне все равно просить некого.
— Ты переоцениваешь способности своих галлюцинаций, Альберт. В другой раз, создавая себе спасителя, старайся как следует. А я пока еще чувство реальности не утратил и представляю себе предел своих возможностей.
— Что ты можешь знать о своих возможностях? Ты думаешь, насыпал снега на горку и это предел?
— А что сделал ты, для того чтобы убедить меня? Ты ведь даже снега на горку насыпать не способен…
Рассерженный Альберт поднялся над сугробом с выражением лица, с которым обычно выходят на ринг боксеры, желая парализовать своего противника взглядом, прежде чем дело дойдет до кулаков.
— Зачем!!! — закричал он. — Здесь его и так навалом! Или я должен…
— Или убери его вообще и не ори, я прекрасно слышу.
— Снег!!! — закричал Альба еще громче. — Убрать???
— Да, — обрадовался Голли, — тебе же это ничего не стоит. А мне работы меньше. Давай-ка сделай так, чтобы к рассвету его здесь не было.
— Ты это серьезно?
— Вполне.
— Хорошо. Господи, с каким же дураком я связался…
— Это почему?..
— Потому что… давай-ка спускаться вниз, а то по траве придется топать. — Он засуетился, подбирая свои лыжные палки. — Конечно, я должен был догадаться, что ты не найдешь в себе мудрости поверить мне на слово.
— Не найду в себе чувства юмора, ты хотел сказать?
— Какой же ты все-таки…
— Но мы ведь искали тебя… Беспокоились, переживали, — он попытался поддержать Альбу за локоть, пока тот поправлял крепления, но Альба демонстративно повернулся спиной.
— Конечно, — согласился он, — куда вы без меня…
— Предположим, — злился Голл, спускаясь за ним вслед на Гренсову полянку, — слушай, ты хочешь заставить меня поверить во что? Что моя жизнь — всего лишь твоя прихоть? Что все это в любой момент может прекратиться?
Альба остановился так резко, что Голли чуть не сбил его с ног.
— Ты любишь дядю Ло? Любишь Феликса и Суфа? Кого ты еще любишь? Неужели так сложно понять — вы нужны мне больше, чем я сам себе нужен. Без вас я ничто.
— Знаешь, — улыбнулся Голл, — когда-то давно отец старался мне объяснить, что такое Бог, а я не понимал. И тогда он сказал: «Это оттого, что еще не пришло твое время понять. Когда-нибудь придет…»
— Бога нет, — рассердился Альба.
— Потому что ты его не придумал?
— Я придумал его в детстве, когда не мог без него обойтись. А теперь не знаю, как от него избавиться.
Голли отчего-то почувствовал себя неловко. То ли оттого, что он допустил бестактность, то ли оттого, что бестактность была допущена по отношению к нему, — для осмысления этого момента он вынужден был взять тайм-аут и так крепко задумался, что вспотел, начал стаскивать с себя куртку. Но только тогда заметил, как среди ночи посветлело небо. Склон холма темнел на глазах, и оставшиеся на нем белесые островки уже сочились струями в низину, а лыжные ботинки по самые щиколотки проваливались в мокрую снежную кашу.
Он с хлюпом выдернул лыжу и остался стоять, как цапля, на одной ноге, ощущая на себе удивленный взгляд Альбы.
— Что такое? Ты сам просил.
— Я, конечно, много чего могу понять, — ответил он, — но не все сразу. — И, не попрощавшись с великим творцом видений, побрел пешком в направлении сарая. — Ложись спать, завтра поговорим.
Глава 24
Ранним утром Голли как ошпаренный примчался на метеопульт ЦИФа и обнаружил там полусонного Феликса с книгой на коленях.
— Что ты здесь делаешь? — удивился Голл.
Феликс поглядел на него воспаленными от бессонницы глазами так, как если б это был не Голл, а сорвавшийся в пропасть рогатый йогурт.
— Дежурю, — пояснил он. — В чем проблема? Мы же договорились хотя бы изредка контролировать метеопульт. Или мы не собираемся наводить порядок в заповеднике?
— На моем ярусе растаял снег!
— Правильно, — согласился Матлин, — конец лета по старому календарю. Или мы составляем новые календари? Отец возмущался, и я решил, что хватит его морозить.
Голли от изумления застыл на месте.
— Когда ты отключил «холодильник»? Сколько часов назад?
— Да что случилось, в конце концов? Гренс лося завалил? Не знает, где хранить тушу? — удивился Феликс. — Пусть засолит. — И опять растянулся в кресле, погружаясь в чтение.
— Что это за книга? Дай взглянуть. — Голли отобрал у Феликса книгу, из которой пачками посыпались прозрачные пленки, исписанные мелкими значками бонтуанских «иероглифов». — Что за дрянь ты читаешь? Какой это язык?
— Ах ты, растяпа, — вздохнул Феликс, подбирая пленки.
— Я ничего не понимаю. Что за книга? Где ты ее взял? О чем здесь написано?
— Тебя это не касается, — рассердился Матлин, — отдай. — Но Голли не собирался отдавать. — Это психиатрия на немецком языке.
— Как это психиатрия меня не касается? — возмутился он. — Можно подумать, я не живу с психами.
— Ты ее не переведешь.
— Баю переведет…
— Балда ты, акрусианин. Ее человек должен переводить, а не Баю.