— Не решаясь приобщиться к гармонии неисчерпаемой ипостаси…

— Да, — признался Логан, — я не готов приобщиться, потому что чувствую ответственность за всех вас. Ты знаешь, я не верю в потомков, но верю в милость богов. Я обязан был оправдать свой поступок, иначе какая может быть ипостась? Тем более что ты окунул в смолу чистейшую правду…

Бароль снисходительно улыбнулся.

— Ну, может быть, самая малость, — уточнил Логанн, — ничего не значащая деталь, так… для яркости изложения… Да! — психанул он. — Я приврал. Я не гулял по дну преисподней, но какое это теперь имеет значение, если я чуть было не угодил туда насовсем?!

— Именно это недоразумение мы теперь уладим, — согласился Бароль, — и закроем тему.

— Что ты от меня хочешь?

— Опыт.

— Какой еще опыт?

— Опыт покорителя преисподней.

Весь путь Логан держался молодчиной, но как только Бароль снял крышку с постамента колодца, а толпа благородных фариан застыла вокруг в почтительном безмолвии, богомол сдался:

— Не было ничего! Признаюсь, каюсь. Не опускался я туда. Наврал, опять наврал, о боги, кара мне!

Бароль презрительно плюнул себе под ноги.

— Говори всем, громко говори, неужто дно преисподней выстлано ядовитыми шипами? Неужто духи подземелья рвали когтями твою душу?

— Не был, не знаю, — каялся богомол, — сон это был. Наспал я лишнего.

— Сейчас узнаешь, — решил Бароль, — и впредь будешь думать, прежде чем гадить на папирус.

Логан шлепнулся на колени.

— За что ты меня ненавидишь, Бароль?

— Да уж… — покачал головой Бароль, — покуда боги нуждаются в лживых хитрецах, ты будешь в полном порядке. Знаешь почему? — Он укрепил веревку на конце металлической цепи и скрутил двойную петлю. — Все, что по образу и подобию, — неприкосновенно, даже если это жалкая пародия. Превратили планету в сборище уродов. Проблема в том, — обернулся Бароль к своим подданным, — что стены у дна сильно сужены. — Подданные попятились. — Но дно твердое. Мне нужны сильные руки. Всего-то дел — ухватить выродка и держать. А я вытяну.

Подданные не торопились.

— Вдвоем с ним оттуда не вылезти, — настаивал Бароль, нетерпеливо потряхивая петлей перед озадаченными фарианами. Логан вытер сопли рукавом халата.

— Выродка? — удивился он. — Они там есть?

— Утром был. Надеюсь, теперь их целая свора. Мне все равно какой…

— Зачем тебе выродок? — спросил Фальк.

— Нужен. Очень нужен. Один шанс из миллиона убраться с этой планеты, — я не могу себе позволить его упустить.

— Убраться с планеты? — переспросил Фальк. — Куда? Ты собрался поднять молнию Босиафа?

— Я не сомневаюсь в том, что подниму ее. Вся проблема — добраться до молнии живыми.

Благородные фариане недоуменно переглянулись.

— Если не мы, то кто? Выродки? Босиане? Короче, поймавший выродка освобождается от всех экспедиций. Отныне и до скончанья века. Обещаю.

Последняя фраза произвела впечатление. Оживились все, даже дядька Логан задергался, ощупывая тощую мускулатуру. Фальк первым скинул плащ и, забравшись на колодец, вгляделся в недра черной дыры.

— Воздух там есть?

— Душно, но дышать можно.

— А выродок верткий? Кусается?

— Не знаю, меня не кусал. Твоя задача схватить его за ноги и дать знак. В узком горле ему будет сложно тебя покусать.

— Это точно?

— Абсолютно. В крайнем случае, возьмешь его за шею и немного придушишь.

— Может, проще мне будет вытащить тебя?

— Ты знаешь, как тащить? Учти, скользкий путь только вниз, наверх он очень даже шершавый. Неаккуратно дернешь — потроха посыплются.

— Мои потроха, ты хотел сказать, — уточнил Фальк и, просунув ноги в петли, стал затягивать веревку, — но учти, мои потроха отныне из выруба дальше нижней площадки не спустятся. И поплавки на Косогорье ставить не пойду.

— Будь спокоен.

— И еще, пусть повар дает мне папирус, как Махолу, сколько скажу. А Хун и Рыжий больше не скалятся над моими проектами…

— Ладно, полезай.

— Но если я все-таки сдохну…

— Не сдохнешь! Не надейся так просто от меня избавиться. — Бароль накинул на него покрывало, проверил надежность узла и уперся ногами в стены у основания жерла. — Учти, на выродков твои остроты не подействуют, работай кулаками, а не языком. Как схватишь — дерни за веревку.

Первую половину пути Фальк был уверен в себе, будто спускался не в преисподнюю, а на дно водяного колодца. Единственное, о чем он жалел, это о хорошей дубине. Чтоб оглушить жертву прежде, чем та набросится на него. Когда горловина прохода начала сужаться, Фальк пожалел о том, что мокрое покрывало не смазано жиром и, того гляди, зацепится за острые камни, будто созданные для того, чтоб жертва достигала дна в виде готового фарша. Но камни вскоре сменились скользким коридором, поросшим мокрым мхом с характерным запахом плесени, и Фальк вообще пожалел о том, что ввязался в авантюру. Вторую половину пути его одолевали сомнения — шахта разветвлялась, дышать становилось труднее, он перемазался плесенью с головы до ног. «А что если цепь застрянет? Что если выродок окажется ловчей и проворнее?» Но пока Бароль держал конец цепи, Фальк старался гнать сомнения. «Во всяком случае, — успокаивал он себя, — на Косогорье меня никто за конец не подержит. Вредина Хун с удовольствием захлопнет крышку люка, опорожнит совесть в молельне и будет вспоминать меня как убогого недоумка». Он пожалел о том, что не расспросил как следует о размерах выродка, об остроте зубов и когтей, предпочитая из принципа иметь дело с неизвестным противником, нежели с заведомым монстром. Он не предполагал, что на глубине легкомысленные принципы испаряются быстрее, чем раскручивается цепь. В конце концов он даже удивился, когда руки коснулись горизонтальной опоры, а откуда-то сбоку, из каменного рукава донесся порыв зловонного ветра.

«Прибыл», — решил Фальк, завернулся в покрывало с головой, оставив снаружи один глаз и прикинулся покойником. В темноте проявился низкий свод подземного коридора, пропахший дохлятиной и рвотой. Звук капающей в лужу воды с эхом, характерным для каменного погреба. И никого. «Умру, — решил Фальк, — пусть они обо мне поплачут. Дескать, жил такой инженер-недоучка, зла никому не желал. Дескать, боги его особо не жаловали, но и не пинали почем зря, так что помер от собственной глупости — попытки безмозглого героизма, подхватив радикулит от долгого лежания на дне преисподней». Ни души. Вскоре Фальку наскучило жалеть себя, да и спина затекла от неудобства позы. Интерьер не менялся, цепь слегка побрякивала высоко наверху, то ли от сквозняка, то ли от нервных ожиданий Бароля. И Фальк решил, не дожидаясь милости, разведать обстановку. Он стянул с головы покрывало, огляделся и понял, что лежит на высоком постаменте, подпирающем свод подземной пещеры на манер жертвенника, образца позднеингурейских нашествий. Притом место, на которое он улегся, было густо перемазано гниющей плотью. Это открытие заставило Фалька подняться на четвереньки. Тут его осенила следующая ужасная догадка — вокруг жертвенника плотной массой стояла толпа ингурейцев. Бесшумно, беззвучно. Фальк вдруг почувствовал их присутствие, их ожидание, в котором он был главной действующей фигурой. Фальк нащупал в луже дерьма фрагменты скелета и ужаснулся, потому что жертвенник оказался шедевром инженерных построек, сложенным из фаланг пальцев, локтевых костей и суставов так искусно переплетенных, что по прочности своей вполне мог соперничать с каменными постройками староприкан. Будто боги, создавая альбианина, заложили в его скелет свойство универсального строительного конструктора, в котором череп оказался единственной бесполезной деталью.

Фальк потянулся к веревке и уже собрался наверх, как под рукой что-то шевельнулось. От этого шевеления у первопроходца преисподней случилась холодная дрожь в позвоночнике. Он вцепился в неизвестный предмет, лежавший под ним неподвижно, как жертва на заклание. Предмет дернулся, задрожал и показался удивительно теплым на фоне подземельной сырости. Фальк, не выпуская из рук находку, стал медленно ощупывать ее, пока в луже вонючей слякоти из теплого волосатого существа не возникла голова и шея.