— Этого мне только не хватало, — произнес Бароль и присел на скамейку у заваленного хламом стола. Он выложил перед собой предмет, задумался и очнулся от забытья, когда гроза уже отошла от горы, дождь поредел и повар забегал по своей веранде, издавая звериные звуки. Таким способом он оповещал обитателей выруба, что на тропе у подножья горы появился незнакомый объект. Зоркостью он обладал неимоверной, и подозрительностью, достойной сторожевого петуха… «Если б кто-то подкрался к вырубу, — рассуждал Бароль, — то вряд ли уберег бы голову от его длинного половника». Но пробоина в стене и траектория полета снаряда говорили о том, что стартовал сей предмет не ближе чем со староприканской равнины.

— Караван! Караван! — доносилось с нижней веранды. — Что б мне кипятком обвариться, если это не наш караван!

Бароль вышел на веранду и снял с треноги подзорную трубу.

— Неужто Гах научился управлять верблюдами? Взгляни, как идет…

— Вот и я, — отозвался повар, — гляжу и не могу понять, то ли наши, то ли не наши?

Караван летел в гору, не касаясь тропы. Дромадеры шли бодрой рысью, голова к хвосту друг за дружкой, так легко, словно не чувствовали подъема.

— Они к полудню будут здесь, Бароль! Клянусь, тут нечисто… Должно быть, их искусали шмели, — повар задрал голову вверх, прикрывшись от дождя широким рукавом халата. — Шмелиный яд хуже лихорадки: обопьются водой, животы распухнут, мухи в хлеву заведутся. Зачем? Ни к чему это здесь. Прикажи держать караван в Старой Прике. Там лишняя зараза не навредит. Весь выруб от них провонял. Прикажи плешивых дромадеров сюда не таскать, не то я накину петлю на каждого…

— Накинь петлю на свой язык, — приказал Бароль, — подай мне плащ с капюшоном и ключ от ворот.

В полдень экспедиция проходила по нижней площади. Погонщик отдал честь Баролю у порога верблюжатни и поднял вверх рукоятку хлыста, намекая на полный порядок. Промокшие до костей и навьюченные выше горбов дромадеры один за другим проследовали мимо него. Но Бароль был сдержан, хладнокровен, считал отменно и, даже застигнутый врасплох, был в состоянии отличить головы своих подданных от кожаных мешков, торчащих над седлами. Хоть слева направо, хоть справа налево, как ни крути, на две головы больше чем надо.

— Ха! — скомандовал погонщик, и тяжелые тюки упали вниз, вслед за ними с седел спустились наездники, и в душном хлеву началась привычная суматоха. За горбы держались лишь двое коротышек в зашнурованных капюшонах, прицеливались пятками в спущенные стремена. Сама манера спускаться выдавала новичков — такая церемонная и обстоятельная, что, будь Бароль не местным вельможей, а смотрителем верблюжатни, он непременно предложил бы им лестницу с широкими ступенями.

— Кто их сюда притащил? — спросил Бароль, и пришельцы с седел попадали прямо на колени. Но лиц не открыли и голоса не подали, пока за их спинами не встал заступник Саим, взяв на себя ответственность за появление в вырубе незнакомцев.

— Это староприкане, — объяснил он, — в низине не осталось ни души. Логан заперся в молельне. Вода уже закрыла фундамент. Эти правоверные альбиане рассказывают невероятные вещи.

Правоверные поклонились и приложили руки к глазам, прося разрешения остаться инкогнито.

— Пусть говорят.

Гости не пожелали подняться с колен и затараторили, перебивая друг друга:

— В долине несчастье, Бароль.

— Пропадают люди. Уходят в сторону Косогорья и с концами…

— Уходят в Босианские леса и тоже… с концами.

— К тебе на гору никто не идет. Говорят, ты сажаешь альбиан в смоляные бочки…

— Говорят, ты приносишь в жертву души правоверных, чтобы откупиться от молний, которые гуляют над твоим вырубом.

— Вся низина уже… — гость хлопал ладонью по каменным плитам площади, что означало «хуже некуда».

— А в грозу…

— А в грозу в Старой Прике видят тамаципов — двух верблюдов с человеческими головами.

— И мы решили…

— Что в бочке со смолой вам самое место, — перебил их Бароль. Староприкане напугались и пригнули головы. — Никак, винные погреба размочило? — смеялся Бароль. — Сырой рыбой надо закусывать, чтобы не мерещились тамаципы.

— Не злобствуй, Бароль, — чуть не плакали незнакомцы, — из Старой Прики бегут. Логан не подпускает к молельне. Наши жилища затопило…

Бароль извлек из кармана пулю, и староприкане оттопырили капюшоны, чтобы взглянуть, не лежит ли на ладони фарианского вельможи какая-нибудь панацея от их нескончаемых бед.

— Чье изделие?

Незнакомцы опешили.

— Неизвестно…

— Мы такое не делаем.

— А что вам известно, кроме того, что здесь можно сытно поесть и поспать на сухих подстилках?

Гости оживились и, подпихивая друг друга локтями, стали излагать свои достоинства:

— Нас учили искать целебные камни. Я чую, а он — выкапывает ногтями, — говорил один, другой активно поддакивал.

— Можем посторожить верблюдов, расколоть орех, не повредив сердцевины…

— Можем заговорить выруб от молнии.

— Пустишь в молельню — наведем порчу на всех врагов.

— Можем, если надо, аккуратно вырезать глаза…

— Травы знаем, но сушить их теперь негде.

Бароль удивленно поглядел на высокого фарианина, стоявшего за спиной пришельцев.

— Спаси нас боги, Саим! Да они мастера на все руки!

Саим усмехнулся.

— Староприкане спятили от страха, — объяснил он, — думают, что слепцы лучше слышат богов. Повыкалывают глаза и шляются по болотам. Мешок глаз лекари меняют на старые лодки. Нам «за так» предлагали, только чтобы ты не терроризировал отшельников.

— Я? — еще больше удивился Бароль. — Отшельников?

Ворота верблюжатни закрылись на засов. Внутри послышалась злобная возня — не иначе как повар в знак презрения плюнул в чан со свежей смолой. Это презрение он питал ко всем без исключения предметам, которые нельзя употребить ни в качестве пищи, ни в качестве отравы. Поэтому момент разгрузки каравана был одним из самых драматических, чреватых междоусобными сварами.

— Этих ореховых лекарей — в подпол, — распорядился Бароль, — и с первым же верблюдом пусть убираются прочь. — Он завернулся в дождевик, направился к лестнице и Саим, загадочно улыбаясь, последовал за ним. — Чего тебе еще? — обернулся Бароль, и улыбка Саима стала еще более загадочной…

Саим был самым бесполезным существом выруба — это мягко сказано. Он был самым ленивым, недисциплинированным, и единственное, что поднимало его по иерархии над поваром, — это давние дружеские отношения с Баролем, которые не прекращались несмотря ни на что. Их представили друг другу пятилетними мальчишками, когда отец Бароля, унаследовав титул главы Фарианских земель, привез сына из монастыря, чтобы матушки не забивали его неокрепшие мозги эстетическими науками. К тому времени дядька Саима в жесточайшем соперничестве отвоевал себе пост главного магистра-богомола и отослал своего племянника с глаз долой, подальше, в высокогорный выруб, куда переселялась фарианская знать. После эпидемий Старая Прика кишела сбродом из всех окрестных провинций, но главному магистру-богомолу, коим стал тогда еще молодой и безмерно честолюбивый Логан, море было по колено, гора по пояс и единственный отпрыск его брата — наследник рода был пристроен на роскошное довольствие. Маленькому Баролю с той поры было не одиноко, маленькому Саиму сытно, а магистр Логан тихой сапой перетащил Старую Прику из-под вселенского нейтралитета под протекторат Фарианских земель.

— Сколько раз тебя просил, умолял не тащить сюда всякий сброд, — сердился Бароль. — Придется им выколоть глаза, чтобы позабыли дорогу в выруб.

— Да брось, нашел из-за чего расстраиваться. Лучше спроси, какой я сюрприз тебе приготовил?

— Еще один сюрприз?

— Ты будешь гордиться мной.

— Не думаю, но раз принес — показывай.

— Уже несу… — Саим пустился вниз по лестнице. — Иди к себе, я мигом…

Не успел Бароль закрыть за собою дверь апартаментов, как голова Саима уже мелькнула за створками жалюзи.