За спиной я слышал, как Кира тихо вздыхала, разглядывая «забракованные» розы, но мне было все равно на ее сентименты. У меня были стандарты, и я не собирался их снижать ни для кого и ни для чего. И тем более для себя.

Кира

Кира осталась одна в оранжерее, глядя на корзину с отвергнутыми розами. Она помнила, как Хозяин месяцами работал над этим проектом – лично готовил почвенные смеси, рассчитывал пропорции питательных веществ, сам высаживал каждый саженец. Она лишь помогала: подносила инструменты, записывала наблюдения, поливала по его строгому расписанию.

И вот сегодня утром он вышел проверить результат. Кира видела, как его лицо менялось от ожидания к разочарованию, а затем к злости на самого себя. Не на нее, не на обстоятельства – на себя. За то, что не смог добиться совершенства, несмотря на все свои знания и опыт.

«Я просчитался с составом почвы», – сказал он, вырывая цветы. «Переоценил стабильность лей‑линий. Недоучел влияние хаотических эманаций».

Кире было двадцать четыре года, и всю сознательную жизнь она посвятила изучению растений. Она была дочерью простого фермера, девочкой, которая разговаривала с цветами в отцовском огороде. Её считали проклятой, потому что в её присутствии растения росли слишком быстро и агрессивно.

Когда в новостях показали, как загадочный аристократ одним движением уничтожил монстра из Разлома, она поняла – вот он, человек, который живёт по своим правилам. Она присоединилась к тем несчастным, что собрались у ворот «Эдема», надеясь на чудо.

И чудо произошло. Среди десятков отвергнутых она оказалась среди пятерых избранных. Хозяин увидел в ней не проклятую изгоя, а полезного человека для своих садов.

Работать с ним было сложно. Он требовал абсолютной точности, не терпел ошибок, но он никогда не был несправедлив. Если что‑то шло не так, он винил себя – за неточные расчеты, за недостаток предвидения, за то, что не сумел предусмотреть все переменные. Он не был деспотом, так как спрашивал в первую очередь с себя, а потом уже с подчиненных.

Кира видела, как он страдает от каждого несовершенства в своем саду. Для него это было не просто хобби – это было стремление создать идеальный мир, островок порядка в хаосе. И эти розы, прекрасные для любого другого садовника, были для него болезненным напоминанием о собственных ограничениях.

Ей было больно смотреть на отвергнутые цветы. Не потому, что он их раскритиковал – а потому что видела в них красоту, которую он отказывался замечать в своем стремлении к недостижимому идеалу.

Багровые переливы в черных лепестках не были изъяном. Они были поэзией – напоминанием о том, что даже в совершенной тьме может скрываться намек на жизнь и страсть. Кира надеялась, что когда‑нибудь он научится быть менее строгим к себе и сможет увидеть красоту даже в несовершенстве.

И тут она вспомнила о Валентине.

Валентина Морозова была владелицей крошечной цветочной лавки «Цветочная фея», с которой Кира подружилась несколько месяцев назад. Искренняя, добрая женщина лет тридцати, которая едва сводила концы с концами, но говорила о цветах с настоящей страстью.

– Простите, господин, – тихо прошептала Кира, укладывая розы в чистую корзину. – Вы слишком строги к себе. Эти цветы прекрасны, даже если они не соответствуют вашему замыслу.

Она накрыла цветы влажной тканью, чтобы сохранить их свежесть, и направилась к выходу из «Эдема». Если Хозяин не мог увидеть красоту в своем «несовершенном» творении, то пусть это сделают другие.

Поездка в город заняла полчаса. «Цветочная фея» располагалась в небольшом помещении на первом этаже старого здания. Витрина была скромной, но ухоженной – несколько букетов из местных цветов, небольшие горшечные растения, рукописные ценники с демократичными цифрами.

Валентина стояла за прилавком, подрезая стебли хризантем. Увидев Киру, она улыбнулась.

– Кира! Какая неожиданность. Что привело тебя в мой скромный магазинчик?

– Привет, Валя, – Кира поставила корзину на прилавок. – У меня тут есть кое‑что… Это технически брак, Хозяин велел утилизировать, но может быть, тебе удастся продать их?

Она сдернула ткань с корзины, и Валентина застыла с открытым ртом.

– Боже мой, – выдохнула она. – Что это такое?

– Полуночные розы, – ответила Кира. – Хозяину не понравился оттенок. Сказал, что они недостаточно черные.

Валентина осторожно подняла одну из роз, словно боясь, что она рассыплется от прикосновения.

– Недостаточно черные? – переспросила она с недоумением. – Кира, это самые прекрасные розы, которые я видела в жизни! Этот цвет… он как бездонная ночь с отблесками звезд. А аромат…

Она поднесла цветок к лицу и закрыла глаза, вдыхая запах.

– Я никогда не чувствовала ничего подобного. Это… это словно поэзия.

Кира улыбнулась. Вот она – настоящая оценка красоты. Не холодная критика перфекциониста, а искреннее восхищение человека, который понимал прекрасное.

– Значит, возьмешь?

– Конечно! – Валентина бережно начала перекладывать цветы в свою рабочую вазу. – Но я не могу взять их просто так. Сколько ты хочешь?

– Ничего, – махнула рукой Кира. – Считай это подарком от… от меня лично. Хозяин все равно хотел их выбросить.

Валентина покачала головой.

– Твой Хозяин, должно быть, очень требовательный человек, если считает такие шедевры браком.

– Ты даже не представляешь, – усмехнулась Кира. – Но именно поэтому все, что он создает, получается таким… особенным.

Попрощавшись с подругой, Кира вернулась в «Эдем» с легким сердцем. Она выполнила приказ Хозяина – розы были утилизированы. Просто не совсем так, как он предполагал.

А Валентина осталась наедине с двадцатью экземплярами самых прекрасных роз в своей жизни, гадая, сможет ли она найти им достойных покупателей в своем скромном городке.

Кассиан

Я вернулся в командный центр с чувством глубокого раздражения, которое волной накатывало на меня каждый раз, когда я сталкивался с несовершенством. Неудача с розами была лишь симптомом более серьезной проблемы – больных лей‑линий, которые отравляли все мои попытки создать идеальную среду.

– Алина, Демьян, – коротко приказал я. – В центр. Немедленно.

Они появились через минуту. Алина – с планшетом в руках и настороженным выражением лица, старик‑геомант Демьян – молча, но я видел понимание в его глазах. Он чувствовал состояние земли не хуже меня.

Я активировал главный голографический стол, и в воздухе появилась трехмерная схема «Эдема». Три лей‑линии сходились под моим участком, образуя мощный энергетический узел. Две из них светились ровным, здоровым светом. Третья – южная – мерцала тускло и неравномерно, словно больной пульс.

– Вот причина, – произнес я, указывая на поврежденную артерию. – Пока эта лей‑линия остается нестабильной, все мои попытки создать совершенную среду обречены на провал.

Демьян подошел ближе, его старые руки инстинктивно потянулись к голограмме, словно он мог физически ощутить боль энергетического потока.

– Она «больна», господин, – хрипло произнес он. – Ритуал тех фанатиков был как яд, который они впрыснули прямо в артерию. А ваш силовой всплеск, хоть и спас нас всех, нанес глубокие раны на тонком уровне. Линия разорвана, словно перерезанный нерв. На ее естественное восстановление уйдут десятилетия.

Алина шагнула вперед, ее аналитический ум уже работал над проблемой.

– Демьян прав, – сказала она, выводя на экран собственные расчеты. – Общая энергоотдача системы упала на сорок процентов. Наш защитный «Кокон», когда мы его построим, пока будет стабилен, но лишь потому, что сможет работать от резервных накопителей. При любой серьезной нагрузке система может дать критический сбой.

Она сделала паузу, переводя взгляд с диаграмм на меня.