Я демонстрировал полное, абсолютное безразличие. Как я и предполагал, оно подействовало на них сильнее, чем любой магический удар. Сила пугает, но презрение — унижает. А унижение заставляет их терять контроль.

Лицо главного судьи, которое я мельком видел, обернувшись, налилось таким густым багровым цветом, что я на миг обеспокоился за его здоровье. В его возрасте такие эмоциональные всплески могут быть фатальны.

— Схватить его! Арестовать! Он не должен уйти! — надрывался он, но его слова тонули в оглушительном реве, который снова захлестнул трибуны.

Шум вернулся, но он изменился. Если раньше это был одобрительный гул стада, предвкушающего расправу, то теперь это был хаос. Смесь ужаса, восторга, недоумения и злорадства. Я слышал отдельные выкрики, обрывки фраз, женские визги. Кажется, я подарил этому скучному мирку потенциал на рождение действительно какой-то интересной сплетни. Возможно имя «Калев Воронов» в будущем будут склонять в каждой таверне, в каждом баре, в каждом аристократическом салоне. Черт, какая же это утомительная перспектива.

Я мельком взглянул на охрану. Они так и застыли у барьера, не решаясь двинуться с места. Их лица были бледными. Они смотрели на неподвижное тело Орлова, потом на мою спокойную спину, и в их глазах читалась простая мысль: «Нам за это не платят». Их профессиональный долг боролся с инстинктом самосохранения, и последний, к счастью для них, побеждал.

Я без малейших препятствий покинул арену, выйдя под открытое небо. Шум стадиона остался за спиной, постепенно стихая.

Все это время мой разум был занят не последствиями этого мелкого фарса, а куда более насущной проблемой — этим телом. Телом Калева Воронова.

Оно было слабым, хрупким, но благо не все так плохо — я чувствовал в нем скрытый потенциал. Генетическая предрасположенность к магии была налицо, хоть и неразвита. С моим опытом и остатками силы из этого материала можно вылепить нечто вполне сносное, но для этого нужно было тихое место и время. Два наиболее желанных для меня ресурса!

Дорога до поместья Вороновых прошла в тумане. Я просто сел в первое попавшееся транспортное средство, назвал адрес, и извозчик, называемый в этом мире «таксист», бросив на меня один испуганный взгляд, не посмел возражать.

Такси, или как там у них называлась эта дребезжащая повозка, остановилось у ворот, которые, вероятно, когда-то выглядели внушительно. Сейчас же кованые узоры покрывала ржавчина, а один из каменных столбов дал удручающую трещину. Поместье рода Вороновых. Мое новое, так сказать, жилище.

Я расплатился парой купюр, которые позаимствовал из кармана своей одежды — мелочь, но на первое время сойдет. Водитель, не смея поднять на меня глаз, лишь судорожно кивнул и дал по газам так, словно за ним гналась стая адских гончих. Моя репутация, кажется, уже начала опережать меня. Забавно.

Я прошел через ворота. Запущенный сад, некогда бывший предметом гордости, теперь представлял собой печальное зрелище. Дом был большим, но обветшалым, словно уставший старик, вспоминающий о былом величии. Штукатурка местами облупилась, обнажая темный кирпич. Чувствовалось, что род давно переживал не лучшие времена.

Впрочем, меня это не волновало. Главное, чтобы внутри нашлась комната с толстыми стенами и хорошей звукоизоляцией.

Парадная дверь распахнулась прежде, чем я успел до нее дойти. На пороге меня уже ждал «комитет по встрече». Две женщины в летах с одинаково истеричным выражением лиц, которых остаточная память тела пометила как «теток», и двое молодых людей, моих «кузенов», один из которых был красный как перезрелый томат, а второй — бледный как полотно.

Они обрушились на меня единым, плохо слаженным хором, едва я переступил порог.

— Калев! Выжил таки, неблагодарный засранец? Что ты наделал⁈ — взвизгнула одна из теток, самая полная.

— Опозорил! Ты опозорил имя Вороновых! — вторило ей красное лицо кузена, брызгая слюной. — Тебя арестовали прямо на арене! Об этом уже гудит весь город!

— Наш род исключат из Высшего Собрания! Все наши контракты будут расторгнуты! Мы разорены! — подхватил второй, бледный, его голос дрожал на грани рыданий.

Они галдели, перебивая друг друга, создавая невыносимую, бессмысленную какофонию. Я остановился в центре холла и молча их рассматривал, как энтомолог рассматривает особенно суетливый муравейник.

Родственники. Еще одно локальное бедствие, о котором я не подумал. Впрочем, какая мне разница? Для меня они не были семьей. Они были просто… местными жителями. Аборигенами, по досадному недоразумению обитающими на территории, которая теперь по праву принадлежала мне, вместе с этим телом и этим домом.

Их эмоции были мне совершенно чужды. Страх перед потерей статуса, беспокойство о «чести рода»… Какая чушь. Я тысячи лет наблюдал, как империи рождаются и обращаются в прах. Честь — лишь слово, которым прикрывают слабость и жадность.

Их шум начал меня утомлять. Он был бестолковым, непродуктивным и мешал мне думать о действительно важных вещах. Например, о том, где в этом доме можно найти информацию об этом мире. Почему-то я не мог найти в голове Калева воспоминаний, где в доме располагается хранилище знаний. Может, они стерлись, когда я вселился в тело, а может он и сам этого не знал.

— … ты хоть понимаешь, что теперь с нами будет⁈ — надрывался краснолицый кузен.

Я решил, что с меня хватит.

— Где здесь библиотека? — произнес я сухо.

Мой вопрос повис в наступившей тишине. Четверо моих новоявленных «родственников» уставились на меня так, словно я заговорил на языке демонов из Бездны. Что ж, в каком-то смысле так оно и было.

— Ч-что? Какая еще библиотека? — пролепетал бледный кузен, тот, что был на грани рыданий. Его мозг, очевидно, не был способен обработать информацию, не укладывающуюся в сценарий «паника и обвинения».

Я медленно, почти с ленцой, повернул к нему голову.

— Я задал вопрос, — повторил я, чеканя каждое слово так, чтобы оно вонзилось в их примитивное сознание. — Мне. Нужна. Комната. С книгами. — Я сделал паузу, обводя их всех холодным взглядом. — Или вы предпочитаете, чтобы я нашел ее сам, устроив небольшой беспорядок? Я не в настроении долго блуждать по вашим пыльным коридорам.

Вот теперь до них дошло.

Я с отстраненным любопытством наблюдал за метаморфозой на их лицах. Это было почти забавно. Сначала удивление — как он смеет игнорировать суть проблемы⁈ Затем — праведный гнев, который попытался изобразить второй, краснолицый кузен. Он набрал в грудь воздуха, чтобы разразиться очередной тирадой, но поперхнулся ею, встретившись со мной взглядом. Гнев на его лице сменился растерянностью, а затем, наконец, тем самым чувством, которое я понимал и умел использовать лучше всего.

Страхом.

Не страхом перед скандалом, разорением или потерей статуса. Нет. Это был животный, иррациональный ужас существа, которое внезапно осознало, что столкнулось с хищником совершенно иного порядка. Их мелкие социальные конструкции, их «честь рода», их положение в обществе — все это рассыпалось в прах всего лишь перед моим взглядом.

Полная тетка сделала шаг назад, прижав руку ко рту. Бледный кузен, кажется, вообще забыл, как дышать. Краснолицый же просто стоял и смотрел на меня, и в его глазах я не видел ничего, кроме собственного отражения и бездонной пустоты. Кажется, они наконец инстинктивно поняли.

Перед ними был не их племянник. Не их кузен. Не тот слабовольный и предсказуемый Калев, которого они знали всю жизнь. Перед ними стоял «чужой». И этот чужой теперь был здесь хозяином.

Я выдержал паузу, давая этому осознанию полностью укорениться в их сознании. Затем, более не удостаивая их своим вниманием, я перевел взгляд на группу слуг, сбившихся в испуганную кучку у стены.

Мой взгляд скользнул по их лицам, безразлично отсеивая бесполезный, дрожащий от ужаса персонал и остановился на пожилом мужчине с аккуратными седыми бакенбардами.

В отличие от остальных, он не трясся. Он стоял прямо, и в его глазах я видел не панику, а глубокую, мрачную покорность судьбе и долгу. В этот момент я намеренно потянулся к обрывкам воспоминаний Калева, связанным с этим человеком. Вспышка. Тускло освещенная комната, и этот же старик, накрывающий пледом маленького, плачущего мальчика. Другая вспышка. Он тайком протягивает подростку-Калеву тарелку с горячей едой после того, как того лишили ужина за какую-то провинность. Его звали Степан. Он служил этому роду всю свою жизнь и был, пожалуй, единственным, кто проявлял к настоящему Калеву искреннюю, хоть и сдержанную, теплоту.