По возвращении во Францию попутчик Токвиля Бомон также написал книгу: роман «Мари», язвительное обвинение американского расизма, направленное не на Юг, а на Север. Хотя книга хорошо продавалась во Франции, к сожалению, она не имела никакого влияния в Соединенных Штатах, возможно, потому, что затрагивала деликатную тему межрасовых браков; она была переведена на английский язык только в 1958 году.[729]
Некоторые из самых интересных и широко читаемых иностранных наблюдателей Соединенных Штатов были женщинами, и это обстоятельство тем более примечательно, что одинокие женщины-путешественницы были настолько необычны, что лишь немногие гостиницы были приспособлены для их размещения. Гарриет Мартино, искреннюю, любознательную англичанку, которую высмеивали за её интеллигентность и слуховую трубу, смягчавшую её глухоту, называют «первой женщиной-социологом». Она провела в США почти два года в 1834–36 годах, дольше, чем Токвиль, и увидела большую часть страны и большее разнообразие её жителей. Её социальное происхождение из среды провинциальной буржуазии было менее чуждо Америке, чем дворянское происхождение Токвиля. «Мисс Мартино», как её всегда называли, была наделена вниманием к живописным деталям. Её трехтомный труд «Общество в Америке» (1837), дополненный анекдотическим «Ретроспективой западных путешествий» (1838), содержит больше эмпирических данных, чем Токвиль, и не меньше интереса к обобщениям. Она уделяла больше внимания, чем он, таким важным темам, как транспорт и образование, а также группам, которые она называла «страдальцами», таким как сумасшедшие, инвалиды и бедняки.[730] Однако, как и Токвиль, она писала в первую очередь для аудитории в своей стране и использовала Америку в качестве поучительного для них примера. Будучи «радикалом», как этот термин тогда использовался в Англии, и одной из первых феминисток, Мартино симпатизировала провозглашенным в Америке принципам свободы и равенства. Если для Токвиля демократия была практической неизбежностью, то для неё она была моральным императивом. Она критиковала Соединенные Штаты за то, что они не соответствуют своим идеалам, в частности за угнетение чернокожего населения и «политическое небытие» женщин.[731] Поэтому в итоге она вынесла неоднозначный вердикт: Американцы «реализовали многое из того, за что остальной мир все ещё борется», однако «цивилизация и мораль американцев намного ниже их собственных принципов».[732]
Гарриет Мартино была типичным представителем класса иностранных гостей-реформаторов, которые пытались помочь Америке улучшиться не только ради неё самой, но и потому, что она могла бы стать лучшей моделью для их стран. Более экстремальным примером этого типа была шотландка Фрэнсис Райт. Высокая, яркая и уверенная в себе, Райт впервые посетила Соединенные Штаты в 1818 году в возрасте двадцати трех лет. Результатом её путешествий стала книга «Взгляды на общество и нравы в Америке» (1820), в которой она идеализировала страну как утопию радикалов. Эта работа привлекла к ней внимание Лафайета, и в 1821 году она отправилась во Францию, чтобы встретиться с ним. Достаточно молодая, чтобы быть его внучкой, Фанни быстро установила эмоционально насыщенные отношения с овдовевшим старшим государственным деятелем; по слухам, она была его любовницей.[733] Когда в 1824 году Лафайет уехал в Америку, Райт последовала за ним. Но когда маркиз вернулся во Францию, она осталась в Соединенных Штатах с намерением сделать их ещё более совершенным образцовым обществом. Райт участвовала в борьбе против рабства и в экспериментах Роберта Оуэна по созданию общины в Индиане. Ей пришёл в голову план создания оуэновской коммуны на Юге, укомплектованной рабами. Прибыль, которую она будет получать, позволит расплатиться с хозяевами, вольноотпущенники будут обучаться навыкам, и в итоге они смогут отправиться создавать другие оуэновские общины. Лафайет обратился с этой темой к Джефферсону, Мэдисону и Джексону. Мэдисон и Джексон предупредили, что все зависит от «сотрудничества» южан; Джефферсон отказался от участия.[734]
В 1825 году Райт опубликовала памфлет с описанием своего плана постепенной отмены рабства в Соединенных Штатах без ущерба для граждан Юга, надеясь привлечь федеральную помощь и частные пожертвования. На собственные деньги она купила несколько второсортных акров земли в Нашоба, штат Теннесси. Оставив там девять взрослых рабов и несколько детей под руководством необученного надсмотрщика, она отправилась в Британию для сбора средств. В 1827 году Райт вернулась в Нашобу, взяв с собой не деньги, а подругу по имени Фрэнсис Троллоп. Жена неэффективного деревенского джентльмена, Троллоп купилась на преувеличенные обещания Фанни Райт об идиллической жизни на плантации. По прибытии «одного взгляда было достаточно, чтобы убедить меня в том, что все мои представления об этом месте были настолько далеки от истины, насколько это возможно», — писала позже Троллоп. «Опустошение было единственным чувством», навеянным Нашобой.[735] Райт вскоре разрушила все шансы на успех своего недокапитализированного эксперимента, поддержав оуэнистские принципы свободной любви, к которым она добавила межрасовое измерение. В 1828 году она навсегда покинула Теннесси; рабы Нашобы в конце концов обрели свободу на Гаити.
Простив свою подругу Райта за то, что она был ослеплена идеализмом, Фрэнсис Троллоп отправилась в Цинциннати, чтобы встретиться с мужем. Она много слышала о главном внутреннем городе Америки, «его красоте, богатстве и непревзойденном процветании», но «убогость реальности» в 1828 году разочаровала её. Она задумала амбициозный план превращения Цинциннати в более живой, космополитичный город, построив здание, напоминающее современный торговый центр плюс культурный центр и бальный зал, который она назвала «Базар». Как и многие другие американские предприниматели, Фрэнсис Троллоп не смогла собрать достаточно капитала для реализации своих грандиозных амбиций, и её предприятие закончилось банкротством. Но находчивая миссис Троллоп вернула состояние своей семьи, написав успешный отчет о своих путешествиях: Domestic Manners of the Americans (1832). В отличие от Мартино и Райт, Троллоп не испытывала симпатии к демократии и равенству, и, в отличие от Токвиля, она хотела, чтобы Европа держалась от них подальше. Её ярко написанная история хорошо продавалась в Британии, где её цитировали противники парламентской реформы, приводила в ярость американцев и положила начало карьере пятидесятитрехлетней матери пятерых детей, в которую вошли ещё 113 книг — поток печатной продукции, который продолжит её ещё более известный сын-романист Энтони.
Легко списать Фрэнсис Троллоуп на то, что она была тори, озлобленной неудачами в американском бизнесе. Но её наблюдения за американскими нравами, подтвержденные многими другими наблюдателями, как иностранными, так и отечественными, на самом деле представляют собой остросюжетную картину повседневной жизни молодой республики. Большинство наблюдателей того времени были согласны с ней в том, что американцы были одержимы идеей зарабатывать на жизнь и относительно не интересовались досугом. Не только тори, но и реформаторы, такие как Мартино и Чарльз Диккенс, возмущали своих хозяев, жалуясь на чрезмерно коммерческий тон американской жизни, поклонение «всемогущему доллару».[736] Американцы стремились к успеху с такой жадностью, что редко останавливались, чтобы понюхать цветы. Сырой эгоизм, не смягченный общительностью, выражался в хвастливых мужчинах, требовательных женщинах и крикливых детях. Иностранцы жаловались на то, что в Америке плохо развито искусство беседы и кулинарии; Токвиль счел американскую кухню «зачаточным состоянием искусства» и объявил один нью-йоркский обед, на котором он присутствовал, «полным варварством».[737] Несмотря на относительно широкое распространение благосостояния, американцы казались странно беспокойными; посетители интерпретировали популярность кресла-качалки как один из симптомов этого беспокойства. Другим симптомом, вызывавшим ещё более резкое осуждение, была распространенная среди мужчин привычка жевать табак и сплевывать на пол. Женщины замечали, что их длинные платья цепляют плевки, что побуждало их избегать мужской компании на светских мероприятиях. Таким образом, жевание табака усиливало тенденцию к социальной сегрегации полов, когда каждый пол говорит между собой о своих занятиях: мужчины — о бизнесе и политике, женщины — о домашнем хозяйстве и детях.[738]
