В начале американской промышленной революции социальные тревоги были более важны, чем экономические, и подпитывали недовольство рабочих. При системе ремесленников рабочие приняли не только партию республиканцев Джефферсона, но и её идеологию, которая прославляла политическую независимость и социальную значимость мелкого собственника. Подмастерья часто обижались на конец старой системы, считая, что она давала им больше достоинства и больше шансов стать мастером, чем теперь они имеют возможность стать работодателем. Вместо того чтобы владеть своими инструментами и продавать то, что он сделал с их помощью, механик теперь боялся, что ему нечего будет продать, кроме своего труда. Жизнь в качестве наемного работника казалась мрачной перспективой для мужчин, которые прониклись политическими взглядами старого республиканства, которые причисляли себя к независимым фермерам или владельцам магазинов и смотрели на наемный труд как на форму зависимости. Начиная с Филадельфии, в 1820-х и начале 30-х годов в разных местах возникали политические партии рабочих, подпитываемые недовольством подмастерьев под влиянием индустриализации.[1285]
Политические партии рабочих выступали за ряд важных для их избирателей целей. Среди них были бесплатные государственные школы, законы о залоге механика (помогающие рабочим получить зарплату в случае банкротства работодателя), реформа обязательной службы в ополчении, отмена тюремного заключения за долги и законы, требующие выплачивать зарплату в твёрдой валюте и определяющие рабочий день как десять часов труда, если не заключен иной договор. В процессе, часто повторяющемся в американской политике, две основные партии взяли на вооружение политику «рабочих» партий, сделали её своей и, за исключением правила десятичасового рабочего дня, часто добивались их реализации. Иногда политики из основных партий даже проникали в процесс принятия решений в Workeys.[1286]
Тем временем более радикальные программы также претендовали на поддержку рабочего класса. Корнелиус Блэтчли, врач и бывший квакер, осуждал частную собственность как эгоистичную и проповедовал версию коммунитарного социализма, в которой усилия по улучшению положения рабочих сочетались с милленаристским христианством. Фрэнсис Райт, не успокоенная неудачей своего антирабовладельческого предприятия в Нашобе, объездила всю страну, выступая от имени философии, синтезирующей деистический социализм Роберта Оуэна с утилитаризмом Джереми Бентама и феминизмом Мэри Уолстонкрафт. Одна из самых харизматичных личностей своего времени, Райт выступала на сцене в ярких костюмах перед аудиторией, которая никогда прежде не видела публичных выступлений женщин. Она не основала никакого движения, но многие из ремесленников, услышавших её, прочитали статьи Альберта Брисбена, опубликованные в «Нью-Йорк Трибьюн» Горация Грили, и отправились пробовать свои силы в создании фурьеристских фаланг в 1840-х годах.[1287]
Сами американские механики нашли подлинный голос в лице машиниста Томаса Скидмора, самого радикального агитатора из всех. В своём трактате «Права человека на собственность» (1829) Скидмор приравнял положение наемного работника к рабству. Он требовал конфискации всей существующей собственности и её равномерного перераспределения властью народного суверенитета, действующего через конституционные конвенции штатов. После уравнивания собственности Скидмор не возражал против того, чтобы талантливые, трудолюбивые люди увеличивали свою долю, но после их смерти она должна была возвращаться государству для перераспределения среди тех, кто только достиг совершеннолетия. Он также поддерживал равные права для женщин и чернокожих.[1288] Но когда Скидмор умер в возрасте сорока двух лет во время эпидемии холеры 1832 года, его программа умерла вместе с ним.
Взгляды Скидмора представляли собой то, что его современники называли — как правило, с ужасом — «аграризмом». Джордж Генри Эванс, британский печатник-иммигрант, придал аграризму более политически правдоподобную форму, чем Скидмор. Будучи редактором первой рабочей газеты, нью-йоркской «Working Man’s Advocate» (основана в 1829 году), Эванс поддерживал бесплатное государственное образование, но примерно с 1834 года он обратил своё внимание на земельную реформу. Эванс был согласен со Скидмором в том, что каждый должен иметь право на собственную собственность, но вместо того, чтобы перераспределять уже существующее, он призвал использовать невостребованные национальные владения, раздавая бесплатные усадьбы площадью 160 акров любому реальному поселенцу старше двадцати одного года. Эванс уважал права индейцев на землю при условии, что они будут её обрабатывать; в Америке достаточно места и для них, и для поселенцев, настаивал он. Радикальные аспекты программы Эванса включали ограничение на количество земли, которой мог владеть один человек, и запрет на залог или продажу усадьбы. Он предполагал, что усадьбы будут сгруппированы вокруг запланированных деревень, а земля будет отведена под парки и общественные здания.[1289]
Эванс пропагандировал индивидуалистический утопизм, который перекликался с республиканизмом Джефферсона и ремесленников. В первые годы своего существования движение Эванса иногда сотрудничало с британскими чартистами и радикальными американскими утопистами (его брат Фредерик стал видным шейкером), но в конечном итоге его программа была обращена к американским стремлениям к демократическому капитализму. Используя броский лозунг «Проголосуй за ферму», Национальная ассоциация реформ Эванса получила широкую известность, в основном благодаря газете Грили «Нью-Йорк Трибьюн», которая сочувственно отнеслась ко многим предлагаемым реформам. Хотя сам Эванс умер в 1856 году, его видение свободных усадеб продолжало жить. В 1848 году умеренную версию этой идеи одобрила организация «Свободные труженики», а в 1862 году её реализовала новая Республиканская партия (лишённая правила неотчуждения и других элементов социальной инженерии). Чем популярнее становилась идея, тем менее тесной оставалась её связь с рабочим движением. Хоумстединг, который казался таким радикальным, когда Эванс впервые предложил его, оказался созвучен чаяниям простых американцев, городских и сельских, среднего и рабочего класса, коренных жителей и иммигрантов.[1290]
Партии рабочих исчезли так же быстро, как и появились. Упадок рабочих партий и различных связанных с ними радикальных движений отразил изменение настроений среди ремесленников. Большинство ремесленников удивительно быстро приспособились к новому индустриальному порядку, и как только они это сделали, он перестал казаться угрожающим. В XIX веке квалифицированные механики, подгонявшие изделия под калибры, могли изготавливать взаимозаменяемые детали с такими же точными допусками, как и станки, и поэтому механики сохранили важную роль даже в массовом производстве.[1291] Опыт подмастерья-механика часто позволял ему стать если не совладельцем, то заводским мастером. Другой подмастерье мог предпочесть переехать на запад, в маленький городок, куда ещё не проникла индустриализация и где он мог бы продолжать заниматься своим ремеслом. Удача особенно благоволила работникам строительных профессий. Расширение городов создавало бесконечное множество рабочих мест для плотников, каменщиков, каменщиков и представителей смежных ремесел. Такие новшества, как «воздушный шар» (названный так из-за своей легкости) и сборные двери, способствовали быстрому и дешевому строительству жилья, но многие строительные ремесла, такие как штукатурка и кораблестроение, не пострадали от индустриализации. Другие ремесленные навыки также оставались сильными на протяжении многих поколений, например, ремесла мясника и часовщика. Между тем промышленная революция породила множество новых квалифицированных профессий, включая водопроводчика, машиниста, телеграфиста и машиниста локомотива.
