Илидор прерывисто вдохнул, посмотрел в потолок пещеры — сплошной вихристый танец белых хлопьев. И медленно шагнул в пепельный хоровод.

Он шёл-скользил, словно наугад, и каждый шаг требовал столько же усилий, сколько обычно уходит на двести шагов. В гору. Пепел хлестал по лицу, колючий и злой, словно плачущий снег, тяжёлый от капель воды. Пепел скользил под ногами, словно жирные липкие насекомые, а может быть, требуха. Пепел ткал и ткал гномьи фигуры по обеим сторонам дороги, и фигуры нависали над плечами Илидора, над его головой, беззвучно корили, шептали, вопрошали и роняли на него хлопья белого пепла, колючего и злого, словно плачущий снег.

Сияющий пепел подсвечивал силуэт Илидора, и было хорошо видно, как медленно и упорно он шагает сквозь мелькучую пелену, не растворяясь в ней и не растворяя её в себе. Не останавливаясь, не оборачиваясь. Сотканные из белого пепла фигуры стали такими высокими, что вот-вот упрутся в потолок, они склоняются над Илидором, а его фигура становится всё меньше по мере того, как Илидор уходит дальше, дальше, дальше по дороге исчезнувших знаков. Ещё один шаг и ещё — он идёт вперёд непреклонно, словно его не гложут сомнения, не терзает вина, не грызёт липкий ужас. У него подгибаются ноги и крылья впились в тело, словно орущие от ужаса дети, но он идёт вперёд, развернув плечи и задрав подбородок.

И наконец он пронзает собой эту бесконечную пляску пепла, подобного снегу. Проходит сквозь него, проходит между двумя рядами укоризненных гномских фигур, не упав, не оступившись, словно ни на миг не сомневаясь в своём праве, возможности и намерении пройти сквозь этот скорбный караул. Он проходит, пусть и на подгибающихся ногах, дрожащий всем телом и обхвативший себя крыльями так сильно, что они стесняют движения.

И останавливается напротив выхода из пещеры — выхода, который поведёт его дальше, поведёт по пути, отмеченному на гномской карте. Только теперь Илидор на мгновение обмякает всем телом и дрожащей рукой отирает лоб. Оборачивается к волокуше, оставшейся позади, но не видит её сквозь густую пелену белого пепла. А потом снова решительно разворачивает плечи и делает ещё шаг, пригибается, проходя под низким сводом, и пропадает из виду.

Лишь тогда Нить понимает, что стоит, сжавшись в комочек и пребольно закусив костяшки своих пальцев.

Заставляет тело выпрямиться. Развернуть плечи, повторяя движение Илидора, и чуть развести руки. Закрывает глаза и долго, медленно дышит.

Поющий Небу ушёл по своей дороге. Нити пора возвращаться на свою. Нить благодарна Поющему Небу за то, что видела часть его пути, даже если почти ничего из него не поняла.

Волокуша выдохнула, с силой выталкивая воздух из лёгких, и, чуть пошатываясь, пошла обратно — ко входу в пещеру, через который они с Илидором вошли, кажется, месяц назад.

Сзади дохнуло что-то прохладно-душистое, и Нить обернулась.

Гигантские фигуры пропали, словно привиделись, а с потолка пещеры теперь падал вовсе не белый пепел. Падали белые цветочные лепестки.

***

— Ну да, конечно. — Матушка Пьянь взяла с полки нечто очень маленькое и пошла к столу. — Ты ж у нас всё сама, всё сама. Важная птица!

Поставила на стол хрустальный пузырёк, крошечный, размером с мизинец, с аккуратно притёртой крышечкой. Пустой.

— Ну что же, сестрица, давай-ка я наговор прочитаю после того как отвару попьём. А то в горле пересохло — сил прям нет никаких. И сладости у меня сегодня вкусные, и травки свежие. Чего б отвара не попить, прежде чем наговор читать? Давай-ка, покажись, дорогая, давай! Уж не настолько мне опостылела твоя рожа, чтоб в пустоту вещать!

Пустота хмыкнула и соткалась вовсе не в ещё одну волокушу, хотя они с Матушкой Пьянью и называли друг друга сестрицами. Второй «сестрой» была женщина — светловолосая, совсем молодая с виду, со злыми лисьими глазами.

***

Нить вышла из пещеры, проглотившей Илидора, ничего не видя перед собой. Она теперь была уверена, что Поющий Небу призван лесом, призван для исполнения какой-то большой и очень важной задачи, ведь… Кого ещё лес мог провести к себе сквозь вихри белых лепестков, сквозь пещеру, в которой никогда не происходило ничего особенного?

Нить ведь знала эту дорогу и эту пещеру, хотя и не очень хорошо. Это место вовсе не было сокрытым. Нечасто, но по нему ходили, хотя тропы подчас и зарастали ползучими травами, и никто особенно не расстраивался, если в какой-нибудь год хрущи устраивали своё логово неподалёку от дороги.

Эта дорога вела в земли шикшей, а никто не скажет, что шикши и волокуши особенно любят друг друга. Правду сказать, шикшей вообще никто особенно не любит, хотя все с ними считаются. Словом, по дороге ходили нечасто, но волокушам она была очень хорошо известна. И пещера, через которую ушёл Поющий Небу, тоже была известна Нити.

Только почему-то никогда прежде на этой дороге и в этой пещере лес не показывал ничего такого, что Нить увидела сейчас, пройдя по знакомым местам с Илидором. Никогда не было на этой дороге отвилка к круглой поляне. Никогда Нить не видела вырезанных из дерева зверей с горящими глазами, не видела поваленных липовых стволов сияющими на них неизвестными знаками. И эта самая пещера никогда никого не посыпала лепестками.

Не говоря уже о том, что из неё никогда не было второго выхода!

Нить медленно пошла по тропе, глядя перед собой невидящими глазами, — они снова и снова зрели, как Поющий Небу ступает среди медленно кружащихся белых лепестков, которые зачем-то притворяются пеплом, как хоровод лепестков густеет, скрывая Илидора от мира, но не растворяясь в нём и не растворяя его в себе.

Кто-кто пребольно и грубо сграбастал Нить за плечи огромными лапищами.

Волокуша взвизгнула от неожиданности. Её встряхнули. С глазами что-то происходило — они видели перед собой только чёрно-голубые пятна и яркий дневной свет. Кто-то выругался — мужчина, ругается непонятно, не по-старолесски, но Нить понимает, что таким голосом и тоном возможно произносить только бранные слова.

Когда её снова тряхнули, да так, что клацнули зубы, Нить наконец проморгалась — как тряпицей стёрла веками Поющего Небу, растворившегося в кружеве белых лепестков. Теперь прямо перед своим носом Нить видела давно не стиранную, изрядно помятую голубую мантию.

— Куда он делся? — требовательно рыкнул жрец, держащий Нить за плечи.

На лоб волокуши попали капельки слюны. Нить хотела съёжиться, стать крохотной и незаметной, но тело, схваченное чужими руками, тоже сделалось чужим.

Ещё два жреца стояли по бокам и чуть позади первого. Все трое — совсем молодые, едва ли старше самой Нити. Молодые и оттого глупые. Глупые и оттого безжалостные.

Их глаза были пылко-бездумными глазами бешеных лисиц.

— Я спросил, куда он делся.

Одна огромная рука отпустила плечо Нити и тут же шлёпнула её по щеке тыльной стороной ладони. Наверное, жрец считал, что слегка, только голова волокуши мотнулась так, что хрупнуло в шее и плече.

Наверное, этот здоровенный юный жрец с клокастой щетиной на длинном лице и глазами бешеной лисицы может убить волокушу, если ударит сильно. Волокуша маленькая. Косточки у неё хрупкие.

Нить молчала – просто не понимала, что ей делать и чего от неё хотят, а ещё она молчала потому, что происходящее было невозможным. Почему эти люди так себя ведут? Почему они могут хватать кого-то за плечи и бить по щекам, и мрачно нависать, и задавать какие-то вопросы, плюясь слюнями? Они же старолесцы из приопушечных селений, Нить видит, пусть они и ругались не по-здешнему. Но все трое — уроженцы Старого Леса, а старолесцы так не ведут себя.

Разве можно так себя вести?

Сейчас кто-нибудь явится из чащи и отгонит жрецов, вяло думала Нить, но никто не появлялся. Только кряжичи раскряхтелись над головой.

— Она немая, что ли? — нетерпеливо спросил другой жрец, коренастый и лохматый, словно полунник. — Или глухая? А ну дай!

Он шагнул вперёд, и взгляд Нити метнулся к нему затравленно.