Йеруш сидел на месте, пока белёсое покрывало не растаяло окончательно. Он не мог сказать точно, видел ли эту женщину наяву или она была лишь одной из причудливых фантазий, которые приходили в нему в предрассветной дрёме.

***

На рассвете Йеруш Найло возвращается к Потерянному Озеру и видит лежащего в воде Илидора. Голова и плечи дракона — на берегу, он спит, закинув руки за голову и разбросав крылья частью по траве, а частью — по подводному песку. Глаза под сомкнутыми ресницами сияют ярко, и веки кажутся подсвеченными. Одежда Илидора разбросана у потухшего костра, над которым висит запечённая целиком крыса.

— Охренеть, — оценивает увиденное Найло. Он подходит к спящему дракону и качает головой. — Кажется, я просил тебя даже не смотреть на воду. Какого ёрпыля ты додумался залезть в неё? Зачем тебе крыса? Откуда этот костёр? Ты не планируешь, ну я не знаю, одеться?

Дракон шевельнул губами во сне — какое-то одно слово, а может, короткое имя. Йеруш нахмурился, заметив, что в золотых локонах Илидора запутался длинный соломенный волос. Он прямо-таки вызывающе блестит в лучах восходящего солнца.

— Хочу ли я понять, что ты тут устроил ночью? Или я совсем не хочу этого знать? — Спросил Йеруш у спящего дракона и отвернулся, уставился на озёрную гладь.

Потом моргнул, помотал головой и посмотрел ещё раз. Потом привстал на цыпочки, выругался, схватился за голову и бросился расталкивать дракона:

— Илидор! Илидор! Ты посмотри, что там! Посмотри, что ты нашёл в воде! Проснись, твою бзырю!

На дне Потерянного Озера, через серо-прозрачную толщу воды виднелась часть скелета — невероятно гигантские, каждый размером с целого Йеруша Найло, позвонки древнейшего дракона.

— Мы с вами прибудем последними, — Юльдра выхаживал туда-сюда по шатру. — На меня обращено всевозможнейшее внимание, а вы — самые сильные из тех, кто остался. Вы мне потребуетесь, чтобы прибыть благоприятственно, поскольку неведомо, что взбурлит к тому времени вокруг.

Кастьон и Базелий одними глазами следили за верховным жрецом, который вышагивал туда-сюда по большому храмовому шатру.

— Однако на вас возлежит задача составить наставление всем прочим, кто успевает прибыть к Башне. Составить их требуется таким образом, чтобы без уточнений и разносмыслиц наши братья и сёстры понимали всевозможнейшие свои задачи.

— Не нравится мне идея отправлять их сгонами, — покачал головой Кастьон. — Пусть и под видом торговцев — вдруг грибойцы не такие уж дураки? Вдруг они кого-нибудь запомнили с того, первого сгона?

— Не думаю, что это стоит взволнования, — махнул рукой Юльдра. — Даже местные люди весьма невнимательны. Даже самые сообразительные из них, смогшие стать на путь отца-солнца. Даже они умудрились упустить из-под присмотра сначала эльфа, а потом дракона! Ужаснейшее упущение! Но следует ли нам возверить, что старолесские грибы или ягоды более сообразительны и внимательны, чем старолесские люди?.. Ах, как же напрасно они упустили эльфа!

— Меня тревожат ворота, — перебил Базелий. — Если они ни перед кем не открываются, то есть ли смысл?..

— Ворота, да. — Юльдра остановился, сложил руки на животе и стал похож на хищника, подобравшегося перед прыжком. — Полагаю, ворота откроет либо слово жреца солнца, либо его кровь. Скорее, слово — зачем воину-мудрецу ослаблять своих союзников? Вероятственно, достаточно изречь перед воротами фразу из Постулата или одно из речений воина-мудреца, чтобы они открылись. Полагаю, было использовано заклинание сращения вроде тех, что весьма известны эльфам.

— Что-то я не слыхал, чтоб словами или кровью запирали двери, — усомнился Кастьон.

— Старолесье весьма удивляет своими необычными воздействиями, — поморщился Юльдра. — Впрочем, не исключаю, что можно перелезть стену и просто открыть ворота при помощи какого-нибудь обыкновеннейшего замка, которого старолесцы просто не знают и потому не понимают, как его использовать. Насколько нам известно, в Башню никто особо и не пытался проникнуть после того, как она была запечатана воином-мудрецом, разве не так?

— Предлагаю направить с первой группой побольше котулей, — снова встрял Базелий. — У Башни может быть дозор из местных. Если они не совсем идиоты, то отправили кого-нибудь присматривать за ней.

— Очень важное замечание, — оживился Юльдра. — Включите его в наставление, которое передадите с проводниками. Донесите до Букки, что после навещения ближайшего прайда с наставлениями он обязан вернуться и пребывать в лагере у Четырь-Угла вместе с другими котулями, которые известны старолесцам как наши провожатые. Они всенепрепятственно должны быть на виду.

Жрецы массово покидали лагерь Храма в посёлке Четырь-Угле — уходили и уезжали по людским селениям, как было объявлено волокушам. Дескать, близится толковище, нет надобности жрецам ждать его именно здесь — они несли свет солнца истово и терпеливо, теперь могут и отдохнуть в таких местах, где им рады больше, чем в волокушинском посёлке. Волокуши с изрядным подозрением смотрели на то, как уходят из лагеря люди, но дозорные подтверждали: уходят ровно по тем тропам, по которым следует идти в людские или котульские поселения. Ничего подозрительного. Ничего.

Одна только шебутная дурочка Нить, напрочь позабыв своё место и свои обязанности в стае, таскалась за дозорными и твердила, что им нужно следить за теми, кто остался в храмовом лагере, поскольку жрецы совершенно точно что-то задумали. Старший дозорный, высокий волокуш с роскошными бурыми крыльями, даже не удостаивал её ответом. Одним лишь взглядом рассказывал всё, что ей следовало помнить и понимать. Взгляд был направлен то на перевязку, фиксирующую повреждённое крыло Нити, то за её плечо. Нить понимала всё, что ей хотят сказать, но была совершенно уверена: жрецы что-то задумали, что-то очень злое и неправильное. Ей достало единожды соприкоснуться с образом мыслей и действий жрецов, чтобы не верить в то, что они согласятся просто последовать слову, сказанному старолесскими народами.

Те трое старолесских жрецов сбежали, а Юльдра изобразил негодование и полное неведение. Дескать, позор на дурные головы этих детей старолесья, как они смели марать доброе имя солнечного пути, и прочая чушь, которая никого из волокуш не могла обмануть, но — никто и не станет нарочно затевать розыски этих людей.

Матушка Синь ужасно рассердилась на них и на Нить, и велела «этой маленькой шебутной дурочке» никогда больше не отходить от селения в одиночку дальше чем на полсотни шагов. Нить как будто не заметила её негодования, хотя ещё совсем недавно вся извелась бы от такого громкого недовольства Матушки Сини. Сейчас же Нить, как привязанная, бродила то вокруг лагеря жрецов, стараясь однако не попадаться им на глаза, то вокруг дозорного загона, убеждая сородичей направить всё внимание на жрецов.

В и без того шатком плане Юльдры был один решительно неуправляемый элемент — бой-жрица Рохильда. Ей, как и всем прочим, неистово хотелось, чтобы Храм возвеличился в Старом Лесу, но страстное неофитское сердце Рохильды пылало праведным гневом от самой идеи спрямлять пути таким откровенным, хамским и недостойным способом. И бесполезно было пояснять ей тонкую грань между тварьской прямой дорогой и благородной солнечной.

Рохильда в который раз ворвалась в шатёр верховного жреца сразу после того, как оттуда вышли Кастьон и Базелий.

— Не дело всё ж ты затеял! — твердила бой-жрица. — Не дело! Разве ж то правильно так, разве ж честно? Чую, ты ещё не всего нам порассказал, чего затеял! Ну точно не всего! Послушай Ноогу, она дело говорит, дело! Меня послушай, ты ж старолесских законов не знаешь! Выслушай смирно, чего тебе скажут при толковище, да и отойди, отойди в сторонку! Не всяк путь должен быть скор, пройдёт время — и уж не вспомнится, скоро ли было сделано дело, а вот чего запомнится — это хорошо ли оно было сделано. Разве не так говорил воин-мудрец?