Недалеко от заброшенной храмовой Башни есть поселение грибойцев, и сегодня туда приходят четверо сумрачных полунников. Жгутики на их макушках выглядят поникшими, лица скорее серые, чем зеленовато-бежевые, какими были прежде.

— Что скажет старца Луну? — понуро спрашивают полунники. — Что она скажет?

— Что речёт Кьелла? — отвечают встречным вопросам грибойцы и не торопятся размыкать круг, который сомкнули вокруг полунников.

— Кьелла говорит, из-за волнений леса много его детей заблудились по пути на ту сторону.

Грибойцы мрачнеют, долго стоят молча, чуть покачиваясь. Потом размыкают круг, выпускают полунников, вмешивают их в свой ряд и все вместе идут в дом старцы Луну. Заходят разом во все четыре двери, со всех четырёх сторон света.

Настой крови с васильком плещет в чашу с сизыми птичьими внутренностями. Курится кверху густой плотно-белый дымок. Вдыхает его старца Луну, закатывает глаза, чтобы получше разглядеть потусторону, и произносит глухо, нараспев:

— Зло идёт по нашим землям, дробя себя на части. Пристанет ли выбирать, какое зло останется и врастёт в наши земли, найдёт тут своеместо, а какое станет частью пищи земной? О, не пристанет, не пристанет. Выбор есть, выбор уже есть.

Кровь с васильковым настоем — красно-сиреневая, медленно стекает по сизым внутренностям, и кажется, будто они шевелятся.

— Один народ сделал осколок зла своей частью, растворил его в себе и принял в услужение, и слушает речи Тех, Кто Знает. Эта часть зла сможет остаться в наших землях. Пойдя в единение, она растворится в нас, и её нашлось тут своеместо. Вторую же должно выжечь.

Сон стёк с Илидора, как сок перегонного кряжича — быстро и бесследно. Только что дракон спал и видел сумбурный сон, в котором Йеруш Найло брёл среди холмов, похожих не на кусочек старолесья, а, скорее, на предгорья в людских землях Уррек. Йеруш шёл, вцепившись двумя руками в лямки рюкзака, глядя себе под ноги, что-то шепча, шипя, мотая головой. За Йерушем следом, извиваясь в серо-жёлтой пыли, тащилась разрубленная пополам змея и повторяла его подёргивания головой. Сверху, с холмов, за Найло наблюдали совершенно одинаковые и очень важные мужчины, затянутые в слишком жаркую с виду одежду: плотные бархатные штаны и длинные рубашки, из-под которых торчат другие рубашки.

И вот: только что Илидор смотрел, как Найло идёт между холмов, а в следующий миг Илидор сознаёт себя лежащим на матрасе в предрассветной темноте шатра, и сна у дракона — ни в одном глазу. При этом он понимает, что, вообще-то, снова не выспался — но уже не уснёт. Нет, не уснёт, и можно не стараться улечься поудобнее, свернуться клубочком, сунуть голову под тонкую подушку или пригреться под боком у Фодель. Он не уснёт, потому что сон стёк с него, как сок перегонного кряжича, в голову тут же полезли мысли, а в теле забурлила энергия.

Это особенная энергия, зудячая и чесучая, она изнутри распирает тело, ей давно уже тесно в человеке, ей нужно тело дракона, чтобы переработаться во что-то менее чесучее и ровно-горящее — в силу созидания, силу радости, в желание нестись вперёд с воплем «Эге-гей!» или ещё что-нибудь такое золотодраконье. Сейчас же от бурливших внутри чувств тело казалось слишком маленьким, едва ли не потрескивающим на швах, как переполненный бурдюк, даром что у тела нет никаких швов, — и одновременно сжатым, словно снежок, крепко спрессованный тёплыми ладонями.

Илидор заворчал на эту неуёмную золотодраконью энергию, которая буянит и не даёт ему спать. Потянулся к Фодель, которая лежала на боку спиной к нему. Провёл кончиками пальцев по её плечу, снизу вверх, по шее, снова вниз — по спине, обхватил ладонью тёплый бок, потянул её к себе. Жрица свернулась клубочком и законопатилась от дракона в этом клубочке, подтянула колени к груди, обхватила себя за плечи, сердито чмыхнула носом.

Илидор выдохнул сквозь сжатые зубы, перевернулся на спину. Полежал так, сжимая кулаки, глядя в едва различимый в потёмках потолок шатра.

Ну да. Фодель вчера негодовала, что Илидор решил на время выпустить ладошку Храма и заняться своими делами, а Илидор в ответ наворчал на Фодель, и, отец мой Такарон, как же всё это глупо, мелко и вязко! Несоответствие ожиданиям, недопонимания, обидки, кружева слов. Ответы не на те вопросы, которые задаёшь, и вопросы, на которые не можешь дать правильных ответов. Как золотой дракон вообще оказался в мире кружевных словес и мелких обидок, которые кто-то хочет тащить за собой в следующий день? Какое отношение могут иметь драконы к подобным вещами?

Илидор рывком сел. Колотись оно всё кочергой, честное слово. Потянулся-выгнулся, сцепив над головой ладони, качнулся в одну сторону, в другую, отшвырнул одеяло.

За пределами шатра был огромный прекрасный мир, и он манил, манил к себе золотого дракона.

***

Йеруш Найло покинул Четырь-Угол на рассвете — быстро, тайно и предварительно убедившись, что золотой дракон уже проснулся и ушёл бродить по окрестностям.

Илидор, судя по всему, стал плохо спать, да и с Фодель у него, видимо, разладилось. Утро за утром, ни свет ни заря принимаясь за свою работу, Йеруш видел дракона то там, то сям — Илидор купался в холодной речушке близ торговой тропы, помогал Конхарду дотащить до рынка всякие железки и с восторгом перебирал разную мелочёвку на прилавках других ранних торговцев, гонял лесное зверьё и потом возвращался к храмовым шатрам, волоча на плечах то подсвинка, то косулю.

Утро за утром Йеруш очень старался не сталкиваться с омерзительно ужасным драконом, что было не так просто.

Но сегодня, напротив, Йерушу нужно было встретиться с Илидором.

Найло выбрался с обратной стороны своего шатра почти ползком, волоча маленький дорожный рюкзак с самыми важными записями, инвентарём, реактивами и всякими другими вещами первостепенной важности. Всё остальное добро осталось в шатре и рядом с ним. Торчали из земли якобы ожидающие Йеруша пробирки в длинных держателях. Прикрытый крышкой горшочек с грибной похлёбкой и ложкой выглядел так, словно ещё мгновение назад Йеруш хлебал из него. В шатре разбросаны подушки и пара рубашек, несколько склянок, маленький нож, стоит на полу наполовину полная чашка с ягодным отваром. Всё говорит о том, что Йеруш отошёл только-только или вернётся вот-вот. Он надеялся, жрецы не заподозрят подвоха хотя бы до полудня, а к этому времени он уже будет далеко. Умчится по сгонам — и попробуй найди ветер в поле! То есть эльфа в лесу.

И ещё Йеруш очень надеялся, что, когда Храм двинется дальше, Юльдра прикажет собрать вещички Йеруша и взять их с собой, а не бросит тут всё на произвол судьбы и дурноватых волокуш.

Не зря же Юльдра приставил недоумков-жрецов следить за Йерушем. Храму что-то нужно от гидролога — знание ли, действие ли — этого не понять, пока сам Храм не скажет.

И Найло очень рассчитывал, что Юльдра, желая получить от гидролога какой-то свой интерес, сочтёт разумным сохранить вещички Йеруша у себя до самого светлого дня новой встречи.

***

Никто не увидит, — шептал Илидору вкрадчивый голосок. Никто не узнает. Все спят, и жрецы, и волокуши, и уж тем более приезжие торговцы спят, и на дорогах наверняка никого нет в такую рань, и котули дрыхнут… ох, нет, как же много вокруг живых существ, и всем им вовсе не нужно видеть летающего над лесом дракона! Не нужно, нельзя, нет-нет-нет!

Илидор щурился небу. Здесь, на небольшой поляне, было как-то очень много неба, и в него невыносимо хотелось упасть.

Рохильда просыпается рано. Чудо что она не увидела Илидора в драконьем обличьи тогда, возле вырубки. Или увидела? Разве она бы не рассказала всё Юльдре? И разве бы Юльдра смолчал, разве бы не припомнил Илидору его слова о том, что не стоит давать клятву там, где достаточно обещания? Разве не указал бы Юльдра на ненадлежащее выполнение своего обещания — пускай тогда, на вырубке, рядом с Илидором не было чужаков и он не перед кем не выступал как друг Храма, но…