Йеруш изумительно не вовремя вломился в вихрь драконьих эмоций, неосторожно наступил на хвост драконьей ярости, не заметил как задел локтем растерянность, взбаламутил раздражение. Дракон подскочил, обернулся, рявкнул:

— Да какой кочергени, Найло! Какой кочергени ты вылезаешь отовсюду и паскудишь всё?

Йеруш ухмыльнулся, словно его похвалили за что-то очень хорошее, и эта ухмылка взбесила Илидора окончательно, ему до трясучки, до заложенных ушей захотелось стереть довольное выражение с лица Найло, иначе его, Илидора, разорвёт изнутри на целое стадо маленьких дракончиков!

— Кусок тупого эльфа!

В ушах дракона грохотал гул камнепада, в нос бросился запах нагретых лавой подземных камней, в следующий миг Илидор ощутил боль в костяшках и запястье и увидел, как Йеруш рыбкой отлетает шагов на пять спиной назад. Найло рухнул в траву и перекатился на бок, сипя, синея, хватая воздух ртом: дракон врезал ему под дых, вышиб ударом весь воздух из лёгких, и теперь у Найло не получалось сделать вдох и снова начать дышать.

Дикими глазами таращась на дракона, он что-то прохрипел, но Илидор не услышал.

Найло предупреждал его тогда, на вырубке. Говорил, что нельзя слишком распахиваться перед Храмом. Что нельзя слишком доверять Храму, нельзя в него врастать, что это не ведёт ни к чему хорошему и гораздо, гораздо удобнее, когда ты ничей, чем когда ты чей-нибудь.

Йеруш Найло когда-нибудь бывает неправ?

— Ты меня охренительно достал! — рявкнул дракон и пронёсся мимо Йеруша, с трудом удержавшись, чтобы не наподдать ему ещё ногой под рёбра.

Юльдра ввалился в шатёр Асаль в сумерках, взъерошенный, в сбившейся мантии и сияющий рассеянной, глуповатой улыбкой. С благодушно-отсутствующим выражением лица верховный жрец оглядывался в полумраке шатра, словно желал спросить полумрак, где это он, Юльдра, находится, а потом его блуждающий взгляд упёрся в Асаль — гневно блестящие глаза, пылающие щёки, сжатые кулаки. Юльдра воссиял.

— Да как ты смеешь.

Асаль поднялась с тканого коврика, на котором сидела и перебирала какие-то тряпочки, когда в её обиталище ввалился верховный жрец.

— Как ты смеешь приближаться ко мне, Юльдра, позорище Чергобы? Как смеешь нарушать то подобие покоя, что мне ещё доступно?

Верховный жрец громко икнул и не без труда сфокусировал взгляд на Асаль. Жрица беззвучно охнула, поняв, что Юльдра мертвецки пьян. Прижала пальцы к щекам. Взгляд её метнулся от жреца к выходу из шатра, который Юльдра загромождал собой, потом — к разложенным на тканом коврике тряпочкам, с которыми Асаль возилась до появления жреца.

Тот проследил её взгляд — видимо, что-то в нём было такое, что пробилось даже через предельно рассредоточенное внимание пьяного до изумления Юльдры. Он долго морщил лоб, словно из последних сил приказывал себе сосредоточиться, а потом внимательно, почти осмысленно посмотрел на тканый коврик.

Там были разложены одёжки младенца. Чепчик, пелёнка-рубашонка, крохотные матерчатые мешочки с завязками — для ладошек, чтобы ребёнок случайно не оцарапался. Вещи выглядели старыми, не заношенными, а именно старыми, точно их уже долго-долго таскают туда-сюда, раскладывают на тканых ковриках, гладят и вертят в руках, стирают и сушат под присмотром отца-солнца.

Но не надевают на ребёнка.

В шатре Асаль не было никакого ребёнка.

— Уйди.

Она сложила руки на груди. Заношенная голубая мантия болталась на ней, как на пугале. Короткие волосы, похожие на взъерошенные птичьи перья, полыхали рыжим огнём над блестящими, словно от жара, глазами. Стоящий у тканого коврика фонарь держал за стеклом красно-жёлтый огонь гори-камня, а огонь бросал на лицо Асаль пожарные пятна.

Юльдра, покачиваясь, долго смотрел в пол, морщил лоб и цокал языком, не то пытаясь припомнить что-то, не то от старательности, с которой пытался справиться с непростой сейчас задачей — сохранять вертикальное положение.

— Юльдра, — голос Асаль — резкий, как щелчок, в нём пузырится едва сдерживаемая ярость, горячащая щёки, сбивающая дыхание. — Юльдра. Уходи.

Он переводит на жрицу мутный взгляд, явно не без труда сводит глаза в одной точке — на суровой морщинке между бровей Асаль.

— Ну ми-илая, — он протягивает руку. Голос становится плаксиво-сюсюкающим.

Асаль содрогается всем телом, словно ей за шиворот бросили свежераздавленную жабу. Жрица смотрит на Юльдру так, как могла бы глядеть на кучу гниющих отбросов.

— Ну што ты, — плечи жреца обмякают, руки, словно чужие или неживые, свешиваются вдоль тела, лицо стекает в жалобную гримасу. — Ну хватит уже, а? Ас-са-аль!

Он выдыхает её имя, как в молитве, и лицо жрицы искажает такое отвращение, что Юльдра, как он ни пьян, всё понимает.

— Да ш-штоб тебя, ну ш-што ты вечно…

Он шагает к ней, пошатываясь, она — вбок, оступается в полумраке шатра. Из-под ноги Асаль выкатывается катушка ниток.

— Да хватит уже!

Юльдра снова шагает к жрице, его лицо перекошено негодованием. Асаль делает ещё шаг вбок, выход из шатра оказывается за её спиной. Она дрожащими пальцами нащупывает полог, чуть сдвигает его, и в шатёр заползает немного ночного воздуха, прохладного, свежего, с запахом близкой воды и прелой листвы.

— Юльдра, уйди. Ты не хочешь, чтобы я сейчас вышла наружу и подняла крик, — плотная ткань полога, зажатая в руке, придаёт Асаль уверенности. — Ты не хочешь, чтобы другие увидели тебя в таком состоянии!

— Да? — удивляется верховный жрец, неожиданно теряя плаксивость голоса и входя в свой обычный басовый тембр. — А что с моим состоянием? А?

— Ты пьян, — с отвращением выплёвывает жрица. — О небо, был ли у тебя способ стать ещё более омерзительным в моих глазах? Я бы не поверила! Но ты его нашёл! Убирайся, наконец, из моего шатра, верховный жрец старолессого недохрама, Юльдра, позорище Чергобы!

Жрец, словно враз потеряв силы, придавшие ему недавнее краткое оживление, довольно долго осмысливал слова Асаль, расплывчатым взглядом таращась сквозь неё и глубоко дыша. Жрица морщилась — от Юльдры неистово разило перегаром и почему-то варёным салом. Несколько раз жрец зажмуривался и мотал головой, словно пытаясь стряхнуть с неё что-то липкое. Плямкал губами, прочищал горло, качался вперёд-назад.

— Да-а, — наконец выдохнул он и поник плечами. — Я пошёл. Я позор… то есть пошёл. Да.

Шагнул к выходу из шатра, и Асаль посторонилась, давай ему пройти. Тело жрицы было напряжено, плечи чуть сгорблены, она подобралась, готовая отпрянуть, оттолкнуть Юльдру, если его пьяные зигзаги подведут верховного жреца слишком близко. Впрочем, как ещё возможно в таком маленьком шатре? Лицо Асаль стало жёлто-бледным, застыло-помертвело, и только едва заметно подрагивали от отвращения крылья носа.

Юльдра навалился на неё неожиданно, всем своим телом, навалился-набросился, но в первый миг Асаль подумала, что пьяный жрец всего лишь не устоял на ногах, она дёрнулась — оттолкнуть или поддержать, чтоб не рухнул и не разбил свою никчёмную голову, не заляпал кровью её прекрасный шатёр? Но Юльдра вовсе не рухнул — он каким-то неожиданно ловким, уверенным, словно многажды испробованным движением, совсем не вязавшимся с его состоянием, обхватил Асаль за талию одной рукой, толкнул в плечо другой, повалил наземь. Она ударилась затылком, и в ушах зазвенело. Юльдра схватил её одной рукой за короткие пряди на макушке, другой рванул ворот мантии. Асаль дёрнулась, взбрыкнула беспомощно, и Юльдра, словно только этого и ожидавший, наотмашь ударил её по виску.

Жрица снова задохнулась от звона в ушах, от боли, от страха и бешеной бессильной ярости, от вспыхнувших перед глазами огненных пятен… И завизжала. Истошно, высоко, истерично, невыносимо, как никогда не визжала бы Асаль, воинственная и несгибаемая, отстранённая и полная достоинства Асаль, которую легче было представить безмолвно идущей на безнадёжную битву, чем вот так визжащей, словно заполошенный зверёк.

Впрочем, Асаль никогда не ввязывалась в безнадёжные сражения.