– Горбачи-то ему чем помешали?!

– А ничем, только без них прыгунов стало меньше! Теперь-то им приходится жрать только грибы, жуков и друг друга! Хитро придумано, скажи? Не бить кусачее, а лишить кусачее жратвы, чтобы оно само передохло!

– Да в подземьях пропасть прыгунов! – рассердился Пеплоед и остервенело почесал место недавнего укуса прямо над коленом.

– Но не кишат же, – обиделся Дарзий, словно это он самолично, молота не покладая, уничтожал горбачей и прыгунячьи гнёзда.

– Да лавинами носятся! – начал было Кьярум, но тут снова вылез Гилли:

– А Жугер бился с а-рао? Он проходил дальше тех мест, что разведывали грядовые воители? Он знает что-нибудь про глубинные базы а-рао? Кьярум говорит, вы не видели тех, подлинных, которые живут еще дальше, глубже, за пределами их скудных владений, и что никто не знает наверное. Как выглядят те, другие…

И Гилли застыл с открытым ртом. Тут же на ногу ему наступил Кьярум, наступил пребольно, прямо на вросший ноготь на большом пальце, да еще и надавил, так что у Обжоры едва слезы из глаз не брызнули. Однако он едва осознал боль: в голове его взрывались цветные пузыри прозрения, били изнутри по черепу гладко-гулкие потрясательные камни, всё вокруг зажужжало и отдалилось, но сапог Кьярума, давящий Гилли на ногу, сыграл роль замка на сундуке, потому его прозрение: «Жугер – а-рао!» осталось внутри взрывающейся головы, не исторглось из горла.

В самом деле, ну кем ему еще быть, если никто не живет в подземьях, кроме а-рао и грядовых воителей, прирастающих только гномами Гимбла, а из слов Дарзия совершенно ясно, что механист Жугер – не гимблянин! Даже по имени ясно: дурацкое оно, не гимблское.

– А Гилли ведь задал хороший вопрос, – словно через подушку услыхал Обжора голос Пеплоеда. – Знает ли Жугер, где находятся глубинные базы а-рао? Знает ли, чем они живут и чего желают?

Кьярум требовательно смотрел на Дарзия. Тот, наблюдая замешательство Гилли, отодвинувшийся подальше, к странно пахнущей ширме, теперь выглядел расслабленным и спокойным. Положив локоть на торчащий в полу высокий рычаг, Дарзий совершенно искренне и очень тепло ответил:

– Кьярум, он умеет и знает всё это и многое другое. У него куча планов, как обустроить подземья. И как их изучать – тоже. Разве иначе воители бы за ним пошли?

– А они пошли? – гавкнул Гилли. – Или тех, кто не хотел, сначала перебили, передушили, сожгли, а оставшихся запугали, заманили, свели с ума?!

– Он меня умучал, как понос в дороге, – пожаловался Дарзий Кьяруму и нервно забарабанил пальцами по рукояти рычага. – Вот же он я, не передушенный, не запуганный, не безумный. Чего этот гном хочет, ты мне скажешь?

– Нет, – медленно проговорил Пеплоед после короткого раздумья и отер усы. – Не скажу, чего он хочет, поскольку не знаю. Я так думаю, ему просто стоило бы уняться.

Дарзий одобрительно хохотнул.

– Что?! – взвился Гилли и вскочил, опрокидывая табурет. – Ты его защищаешь, ты поддерживаешь его, Кьярум? Ты слушал его речи и сам повредился умом? Почему ты терпишь этот поток мерзости, эти гадкие подробности, зачем выспрашиваешь о них, почему не велишь ему заткнуться, почему мы не уйдем отсюда, как будто ты… Ты хочешь пойти с ним? Ты хочешь превратиться в такую же тварь, как те, на поле?

Гилли затрясло, он отступил, мотая головой, держась ладонями за щеки. Дарзий стиснул пальцы на рукояти рычага.

– Эй, эй! – Кьярум вскочил и пошел к Обжоре. Белокамень застыл. – Гилли, ты подумай еще раз о том, что он говорил! Ведь ты уже немного знаком с подземьями, ты понимаешь, какая великая сила требуется, чтобы просто не сдохнуть тут! Что же говорить о безопасности, о тех тварях, которые станут угрожать Гимблу, если не держать их в узде, чем это может обернуться для…

– Да эти скрещи – они же будут угрожать Гимблу больше всех! – заорал Обжора. – Ты что, не понял? Да ты взаправду рехнулся! Он что-то подсыпал тебе в кубок!

– Гилли…

– Стой где стоишь, Пеплоед! – Обжора выхватил из ножен свой меч, и клинок заплясал в его ловких руках.

– Обними меня хробоид! – поразился Дарзий и вскочил.

Кьярум уже выхватил Жало и обходил Гилли – с одной стороны, нет, с другой, останавливался и качался на месте, словно в замешательстве, и молотом тоже покачивал, и вроде как пытался что-то сказать, но Обжора не слушал, орал нечто бессвязное и воинственно всхрапывал. Дарзий потянул руку к ножнам на бедре, но Кьярум так беспорядочно носился туда-сюда перед Гилли, закрывая его собой, что Белокамень не рискнул использовать метательный кинжал.

– Слушай, ты, жирный недоумок! – Дарзий быстро пошел вперед, открепляя от перевязи собственный молот. – Тебе стоило остаться в…

Кьярум наконец замахнулся, только не на Гилли, и Белокамень от удивления промедлил целый миг, которого Пеплоеду хватило, чтобы круто развернуться и…

С ужасно громким «Хрусь!» и тошнотворно-влажным «Чвяк!» удар Жала снёс голову Дарзию.

Гилли застыл на полувзмахе. Дурацкая мантия, висящая печальными складками, и обвисшее лицо Обжоры с вытаращенными глазами и трясущимся подбородком составляли такой выразительный и надрывный ансамбль – хоть статую ваяй. «Неопытный воин, осознавший, что одного лишь владения мечом недостаточно» или нечто похожее.

– Хотел сказать, что ты здорово подыграл, – сухо бросил Кьярум, – но, вижу, ты всерьез меня за недоумка принял. Сойди-ка с того места, проверим, что делает этот рычаг. Могу поспорить – открывает дырку в полу, и как раз там, по-моему, будет самое место для этой безмозглой падали Дарзия.

Ходовайка окончательно осмелела, она уже не опасалась дракона, а тот по большей части продолжал делать вид, будто не замечает её и не помнит о её существовании, и гномы были довольны уже этим – куда более безобидное поведение, чем швыряться ходовайкой в пучину кружащегося серого пепла. Иногда на привалах машина будто невзначай подкатывалась к Илидору и тянулась вибриссами к крылу его плаща. Крыло на это недовольно поджималось, а дракон косился на машину, прищурившись и ярко пылая глазами, но не прогонял.

– Чего она к тебе всё льнёт? – с большим неудовольствием ворчал Эблон. – Ты ж ей ничего хорошего не сделал, а смотришь так, словно пытать её собираешься.

Сам он всю дорогу с необычным для себя терпением и даже, кочерга раздери, нежничаньем, пытался подружиться с ходовайкой (машина! настоящая ничейная машина!), но та, хотя и вела себя с Пылюгой приветливо, явственно тянулась к Илидору. Собственно, дракона, который согласен был разве что терпеть её присутствие, машина откровенно предпочитала гномам, которые относились к ней с куда больше теплотой.

– Она теперь работает на одной лишь лаве, – рассуждал Палбр Босоног, недоученный механист, – всё, вложенное создателями, из ней давно выветрилась, она стала как бы мертвой и ничейной. А потом лавы наглоталась и очухалась. А лава откуда? Изнутри Такарона, а внутрях Такарона у нас что? Драконьи кладбища и сдохбища. Вот и выходит, что напитая ими машина больше дракону родня, чем нам служитель. Потому она к нему и тиснется.

Эблон и Типло этого объяснения не принимали и негодовали: если машина не окрысивается на дракона, то это еще не значит, что гномы ей стали не указ! а к Иган эта ходовайка как липла? Да окажись тут настоящий механист – он бы живо приструнил машину, говорил вредный Пылюга, который так и не помирился с Палбром. Зато Илидор на утверждения Палбра ничего не возражал и даже не кривился, а для Босонога это было куда важнее. И еще он замечал, как Илидор щурит глаза, как подрагивают уголки его губ, и был уверен: дракон что-нибудь да замышляет.