Гай Флакк украдкой вздохнул. Ну вот, опять отец его принялся произносить речь. Старик и в сенате говорит, и дома – повсюду.
– Марк Габиний отказался выставить свою кандидатуру, – продолжал сенатор Флакк, не замечая, что единственный слушатель болезненно морщится. – Я сегодня говорил с ним. Его выпустили, ты знаешь? А Марк постоянно повторяет: «Я устал!» Как будто другие не устали! Нелепо! Все хотят быть чистыми, когда кругом одна грязь. Спору нет, послание Нормы Галликан очень и очень неплохое, но её участие в разработках Триона римляне не забудут никогда. Хотя… на следующих выборах её можно было протолкнуть в сенат при хорошей организации предвыборной кампании.
– Зачем тебе Норма Галликан?
– Она не думает о карьере. Среди своих сторонников выгодно иметь парочку поклонников чистой идеи. Они на вес золота. Или урана. Тяжело… – Флакк хлебнул из кубка. – Тяжело и на грудь давит. Думаю, мне придётся в конце концов вскрыть вены. Ещё несколько дней, может быть, месяц… – Он прикрыл глаза ладонью – жест явно на публику. Когда сенатор будет вскрывать вены, лёжа в тёплой ванне, он тоже созовёт зрители. И Гаю придётся присутствовать.
Гай поморщился. И почему-то подумал: «Скорее бы…» Ему смертельно надоели затеи отца.
III
Валерия не видела Верму несколько дней. И вот та явилась: без броненагрудника, в коротенькой тунике, ярко накрашенная. Охранница зашла в комнату весталки и без приглашения опустилась на стул.
– Я подала в отставку, – сказала Верма. – И уезжаю. Завтра. В Альбион.
– Одна? – спросила зачем-то Валерия.
Верма помолчала. Потом ответила:
– С Марком Габинием. Мы сегодня обручились.
Валерия открыла рот, но ничего не сказала. Не могла. Одна мысль билась в мозгу: «А ведь мне осталось служить Весте меньше двух лет…»
– Пришла попрощаться, – сказала Верма, так и не дождавшись ответа.
От Вермы исходила такая уверенность! Она знала, что делать и как делать. Она смотрела на Валерию снизу вверх, но Валерии чудилась в её взгляде снисходительность.
На щеках Валерии вспыхнули красные пятна. Она не могла поверить: Марк оставил её. Ждал столько лет и… Но почему?! Неужели из-за этого розыгрыша с Вермой? Но ведь и раньше у него были другие женщины. Десятки женщин. И это ничего не значило. И вдруг… Что делать? Написать ему… надо объясниться. Выйти из Дома она не может…
– Ты передашь от меня письмо Марку?
– Разумеется нет. – Верма позволила себе улыбнуться уголком рта. И в этой улыбке было нескрываемое торжество. Неужели Валерия надеялась, что Верма сделает подобную глупость?!
– Ты – умница, а я – дура, – сказала Валерия.
– Ну что ты, – Верма улыбнулась в этот раз в открытую, как можно доброжелательнее. – Просто Фортуна решила так, а не иначе.
Валерия собрала все своё мужество и всю гордость. И, будто переступая через себя, ломая что-то в себе, выдавила:
– Желаю тебе счастья с Марком.
Таким тоном она могла произнести: «Вон!» Верма поднялась.
– Ты не обижайся. – Сколько снисхождения в её голосе! – Просто я не гожусь в весталки.
«Ненавижу!» – хотелось крикнуть Валерии. А она лишь сказала:
– Прощай.
Верма ушла. А Валерия стояла неподвижно. Ей не приснилось все это только что? Неужели правда?
«Это подло! – хотелось выкрикнуть ей. – Марк мой! Осталось меньше двух лет, и Марк стал бы моим! Но почему, почему?!»
Молодая подлая дрянь! Она получит Марка. Она родит ему ребёнка. Она… Валерия завидует Верме? Да что ж тут обманывать себя – конечно завидует. Потому что та родилась на пятнадцать лет позже, потому что не пошла в весталки, не потеряла тридцать лет жизни. И теперь легко и как будто между прочим получит то, о чем так долго мечтала Валерия, чего ждала столько лет, к чему стремилась изо всех сил. Получит Марка, который для Валерии столько лет был единственным и неповторимым, а для этой самки – подходящий временный приз. И уже ничего не изменить, не обуздать время, не нагнать. Вокруг глаз морщины, складки вокруг рта, в волосах седина, проступили жилы на шее, грудь обвисла, на боках появились складки, на бёдрах синим узором проступили веточки сосудов. Ни притирания, ни ванны с молоком не поставят предела Кроносу. Валерия думала, что сражается со временем для Марка. Она мечтала – скоро. А оказалось – никогда.
О, Веста, прости, я плохо тебе служила. Отныне не буду думать о нем – только о тебе. Я останусь здесь навсегда – мне некуда идти. Какая-нибудь девочка, уже выбранная родителями, не войдёт в этот храм. И успеет повзрослеть, и выйдет замуж. Опять я все думаю не о том, Веста. Прости. Я все о людях, о свадьбах, о детях. А надо думать о тебе, богиня. Тебе посвящён порог, его невеста не смеет коснуться ногой…
Прости, Веста…
А ведь осталось меньше двух лет…
Прости, Веста…
Ей почудилось, что она вновь вступает в Храм. Вновь девочкой, испуганной и жалкой, и будет ближайшие десять лет учиться соблюдать ритуалы. Она ощутила ту же робость и ту же стылую безнадёжность раз и навсегда принятого бесповоротного решения. И одновременно она чувствовала себя такой старой. Девочка и старуха в одном лице. А женщина – никогда…
IV
Став матерью, Норма Галликан не стала отдавать меньше времени работе. Иногда она таскала сына с собой, иногда оставляла маленького Марка с нянькой. Ребёнок присутствовал в её жизни, становясь соучастником во всем. Порой Норме казалось, что когда малютка Марк рядом, ей лучше все удаётся. С появлением Марка в её клинике стали вдруг выздоравливать безнадёжные больные с тяжёлой формой лучевой болезни. Когда он что-то лепетал, сидя рядом с её столом на своём детском стульчике, ей в голову приходили неожиданные яркие идеи. Она даже стала подозревать какую-то связь между его присутствием и своими неожиданными открытиями.
Но сегодня она оставила сынишку дома – Марк капризничал, цеплялся за одежду и ни за что не хотел оставаться один. Быть может, он предчувствовал?
Явившись в клинику, Норма не застала привратника у входа и секретаршу в своём кабинете. Она вообще никого не встретила, пока шла в свой таблин – ни единой души. Более того, ей показалось, что сотрудники где-то рядом, но прячутся от неё и наблюдают из-за колонн или из ниш, скорчившись за мраморными статуями.
Нелепая детская фантазия.
Норма Галликан вошла в свой таблин и… В её кресле за столом сидел исполнитель. Два других бесцеремонно рылись в шкафу.
– Что это значит? – спросила Норма, упирая руки в бока и мгновенно закипая от гнева.
Сидящий за столом неспешно поднялся. Она не могла отвести от него взгляда. Правильные черты, гладкая кожа. Коротко постриженные светлые волосы. А в глазах какое-то мельтешение, что-то похожее на суету вирусов под микроскопом. Откуда только берутся такие глаза? Ей всегда становилось обидно за Рим, когда она видела такие глаза и такие лица. Она тряхнула головой – да, в глаза исполнителям лучше не смотреть. Даже в глаза больным легче смотреть, чем в эти…
– В чем дело, мальчики? У вас проблемы со здоровьем? Тогда запишитесь на приём. – Дыхание её прерывалось – не от быстрой ходьбы, от гнева.
– Мы пришли привести к присяге работников клиники, – объявил один из исполнителей. Второй взял бумагу со стола и принялся читать, как будто мог что-то понять.
– К присяге? О чем ты? Разве наша центурия военная, чтобы давать присягу? Медики давали клятву Гиппократа. «Клянусь Аполлоном врачом, Асклепием, Гигеей и Панакеей»… Остальные трудятся по мере сил за весьма умеренную плату.
– Клятву верности диктатору Бениту, – пояснил исполнитель.
Она сделал вид, что слышит о подобном впервые.
– Плацидиан? – она упорно именовала диктатора оскорбительным именем усыновлённого. – Он нынче новое светило в медицине? Что-то не слышала.
– Бенит Пизон – диктатор, и все учёные, писатели и репортёры клянутся ему в верности, – вполне серьёзно, приняв неведение Нормы Галликан за чистую монету, принялся втолковывать ей исполнитель.
