— …поскольку ты не более чем тварь, — услышал он сквозь шум в ушах. — А тебе известно отношение Храма к тварям, дракон. Я просто зашла убедиться, что эта клетка удерживает тебя надёжно.

— Вы… заперли нас в клетке, потому что… потому что я дракон?

Фодель приветливо улыбнулась и отступила обратно в тень.

— Но я же… мы же помогали вам! Мы столько прошли вместе с вами! — Илидор сам не заметил, как снова впечатался лицом в решётку, стиснул прутья до боли в пальцах, а крылья дрожали за спиной так сильно, словно их полоскал ветер. — Храм называл меня своим другом! Вы же никогда не возражали… вы всегда знали, что я дракон!

— Но ведь и ты называл себя нашим другом! — Фодель снова шагнула в полосу света, и дракон опешил, увидев, какой яростью искажено её лицо. Жрица почти шипела: — Мы приняли тебя как человека, который отторг тварь в своей душе! Как человека, в сердце которого горит частица отца-солнца очищающим пламенем! Ведь ты убивал других тварей — в подземьях, в лесу, и мы верили тебе, конечно, мы верили тебе!

— Других тварей? — переспросил Илидор, чувствуя, как вспухает ярость в его груди.

Как только Фодель выплеснула из себя обвинение, её лицо снова разгладилось, и она закончила совершенно спокойно:

— Но раз ты ушёл от нас своей дорогой, когда мы в тебе нуждались, раз ты ушёл по пути твари и вместе с тварью, значит…

Фодель смотрела на Илидора, подбирая слова. Она избегала встречаться с ним взглядом и глядела на его руки, глядела и глядела, пока что-то не дрогнуло в её лице, не сломало нежную и пустую полуулыбку на её губах, и Илидору на миг снова показалось, что сейчас жрица придёт в себя и отопрёт клетку.

— Тварьская сущность в тебе — главнее человеческой, — закончила Фодель, изогнув вторую бровь. — Мне жаль, что твоё змеиное обаяние ослепило меня, дракон. Мне жаль, что я, как и все другие, обманулась твоей звонкой маской настолько, что сочла тебя человеком, несущим в своей груди солнечный свет. Надеюсь, верховный жрец Юльдра и отец-солнце примут моё раскаяние. Надеюсь, я способна принести пользу, которая смоет с меня вину, смоет с меня мерзость твоих змейских объятий и…

Жрица не договорила, отступила обратно в тень, где голубая мантия казалась серой. Мгновение постояла, склонив голову, потом развернулась и пошла к двери, а ярость в груди Илидора распухла до размеров хробоида, прорвала его горло и взревела оттуда:

— Мерзость? Маска?

Когда дракон закричал, Фодель остановилась. Она не повернула головы, но даже в тени было видно, как одеревенела её спина и плечи. Илидор кричал, и его глаза полыхали огненным, тёмно-оранжевым светом, таким ярким, что он отражался в прутьях решётки.

— Значит, вы все — сборище безумных идиотов! Сборище! Долбаных! Зарвавшихся! Идиотов!

— Именно так считает всякая тварь, — прошелестела Фодель, дождавшись, когда дракону потребуется перевести дыхание, и через мгновение жрицу сглотнула дверь из чёрного дерева.

— Всякая тварь? — орал в закрывшуюся дверь Илидор. — Я же хотел помочь тебе! Я всем вам хотел помочь!

Дракон врезал кулаком по решётке, руку прострелила боль, и это была единственная боль, которую он мог причинить кому-либо сейчас, потому Илидор ударил по решётке опять, а потом снова и снова, вопя и ругаясь, разбивая костяшки в кровь, а потом ещё больше и ещё, и крылья хлопали за его спиной, и мрак клубился под ними грозовой тучей, непроглядно-чернильной, с ледяными прожилками мечущихся молний.

— Змеиная маска, значит? Мерзость моих змейских объятий? Вот как?

Йеруш Найло стоял под дальней стеной клетки недвижимо, почти не дыша, вцепившись двумя руками в прутья решётки позади себя.

От ударов дракона прутья гудели, воздух звенел от его криков, голос дракона набирал больше и больше ярости, он грохотал, оглушал, почти как в тот вечер в Донкернасе, когда они с Илидором стояли на крыше замка, над ними бесновалась гроза, а золотой дракон орал, перекрикивая раскаты грома. Только тогда боль в его голосе постепенно иссякала, а сейчас она росла, и Найло даже зажмурился, уповая, что Илидор не обернётся и не увидит его, — Йеруш был уверен, что дракон не сознаёт себя и способен разорвать голыми руками любого, кто сейчас попадётся ему на глаза.

Казалось, этот ужас никогда не закончится, но в конце концов у Илидора иссякли и силы, и голос. Клетка понемногу перестала дрожать от ударов, а воздух — звенеть от криков. Осталось лишь тяжёлое дыхание-всхлипывание сквозь зубы и отчаянное звериное рычание, клокочущее в горле Илидора. Крылья висели выжатыми тряпками. Дракон медленно стекал-опускался на пол, вцепившись в прутья окровавленными пальцами.

Йеруш перевёл дух и тоже сполз вниз, опершись спиной на решётку. Не сводя взгляда с золотого дракона, отёр пот со лба, несколько раз облизал пересохшие губы.

Неистово хотелось пить.

Долго-долго Илидор содрогался на полу всем телом, молча, вцепившись в прутья решётки, костяшки его пальцев опухали, кровь сочилась по тыльной стороне ладоней и впитывалась в рукава рубашки. Из глаз, которых не видел Йеруш, медленно уходило бешеное оранжевое сияние, сменяясь патиной потемневшего серебра.

Когда в горле Илидора закончилось даже рычание, на клетку набросилась пыльная глухая тишина, стала кутать дракона и эльфа в невыносимо-тошное чувство безысходности. И тогда Йеруш, лишь бы не подпускать к себе эту пыльную глухую безнадёжную тишину, сказал первое что пришло в голову.

— Сначала Даарнейриа, — хрипло произнёс Йеруш Найло, — теперь Фодель. Илидор, ты феерически хреново выбираешь себе женщин.

Долго-долго-долго больше никто не появлялся в зале. Серый утренний свет, едва доползавший через ставни до пола, сменился жёлтым дневным.

Теперь Илидор сидел, сжавшись в комок и вцепившись в свои плечи скрюченными разбитыми руками, а Найло спокойным и очень уверенным голосом повторял, что рано или поздно клетка откроется, что всё вовсе не страшно. Ну не съедят же их жрецы, в самом деле. До сих пор они не ели разумных существ. И не причиняли им вреда, если на то пошло.

И в клетки их не сажали.

Когда мрачная дверь снова грюкнула, через неплотно прикрытые ставни уже вовсю шарашил ярчайший полуденный свет. Дракон и эльф — подскочили оба.

Она приближалась, уверенно печатая шаг, — монументальная, многоохватная, нелепая в своей укороченной мантии. На сгибе её локтя что-то болталось — котомка, куртка? При каждом шаге что-то звякало.

Теперь Илидор отполз подальше, а Найло вцепился в прутья решётки. Сейчас она ему задаст, пожалуй. За то, что так нахально манипулировал светлыми чувствами бой-жрицы, заставил рассказать о драконах, когда она не хотела рассказывать, за то, что своими банкирско-Найловскими улыбочками, постреливанием глаз, движениями тела неустанно намекал, что очень даже хочет, чтобы Рохильда была рядом… пока она не рассказала о драконах, разумеется. Сейчас она ему всё припомнит. И будет, в общем-то, права.

Звякнул ключ, брякнул тяжёлый замок, скрежетнула дужка, бросая мурашки на плечи. Скрипнула низкая дверь клетки, открываясь настежь.

— Выходи, живо, — прошептала Рохильда. — Ну же ж!

«В чём подвох?» — одними губами спросил Йеруш, но из клетки выбрался шустро. Илидор вышел следом, тут же скользнул в сторону так, чтобы Найло не загораживал ему Рохильду, и чтобы оказаться ближе к двери, чем бой-жрица.

Она тут же обернулась на дверь, а потом снова к Найло. Ощупала его взглядом и зашептала:

— Не ждали они такой удачи, словить вас. Не ждали. Сами спужались своей смелости. Не знают, чего с вами делать теперь, подходить боятся, так оно и к лучшему. Юльдру дожидают, он уже вот-вот будет, вот-вот. Слушай меня. Слушай!

Суетливо сунула Йерушу его рюкзак, схватила эльфа за руку, потащила к окну. Илидор, на которого бой-жрица ни разу не посмотрела, шагнул следом. И, глядя, как Рохильда тащит Найло, удивился: она, оказывается, не слишком высокого роста, а ведь всегда казалось, что эта женщина возвышается надо всеми вокруг, словно мощнейший кряжич.