— Нет, — поморщился Юльдра. — Ни в коем случае. Не для нас.

Ноога сложила руки на животе.

— Озарит же свет наших сердец этот путь до конца. Пускай же нам хватит сил и достоинства остаться собою на этом пути, что сегодня ведёт в никуда. И, быть может, в будущем мы сможем пройти его ещё раз с другим результатом.

— Хм, — Юльдра рассеянно следил за жречатами.

В глаз Нооге врезался солнечный зайчик.

— Но, знаешь, — прошипела она, утирая слёзы, — стоит сейчас отослать отсюда детей. Отправить их по людским поселениям, пока всё не закончится. Так будет безопаснее.

Солнечный зайчик плясал на мантии Юльдры.

— Верно, — задумчиво произнёс он, — детей нужно отослать отсюда. Но только не Аадра. Нет, Аадр должен пройти этот путь с нами до конца. Великопростёртость нашего грядущего вижу я в этом ребёнке, Ноога.

Конхард Пивохлёб отъехал на попутной телеге совсем недалеко от посёлка Четырь-Угол, когда его нагнали взъерошенные, очень смущённые и чем-то явно пристыжённые дозорные волокуши. С отчаянной надеждой глядя на гнома, они спросили, не знает ли случайно Конхард, куда могла запропаститься «эта маленькая шебутная дурочка Нить».

***

Неподалёку от места ночёвки Илидор и Нить наткнулись на группу эльфских торговцев, мрачно скармливающих тело своего собрата плотоядному дереву. Проводники-котули стояли поодаль, о чём-то взбудоражено перешёптываясь. Илидор и Нить подошли поближе.

— Саррахи, — мрачно ответил старший эльф на немой вопрос дракона. — Никогда их не было на этих тропах, что за шпынявая бзырь творится в лесу по осени…

Илидор посмурнел и посмотрел почему-то на нижние ветки кряжичей, словно ожидал увидеть там кого-то глубоко виновного в буйствах саррахи или шпынявой бзыре, которая творится по осени в лесу. А потом они с Нитью пошли дальше.

Это был на удивление спокойный, лишённый всяческих неожиданностей путь. Лес как будто благоволил к Илидору или даже… Нет, не лес как будто… Нить искала, искала слово, которое не царапало бы голову, но все слова оказывались недостаточно верными.

Чужак беспрепятственно и с песней шёл по Старому Лесу — словно по обычному. Шёл в прямом смысле слова с песней — всё время что-то напевал себе под нос, и от этого Нити делалось весело и легко, хотя краешком сознания волокуша понимала: это не её весёлость и лёгкость. Лес запросто давал Илидору пищу, даже мясо, которое неохотно позволял забирать даже своим детям — у кромки ольхового водоёма Поющий Небу просто голыми руками сцапал нутрию. Зверёк даже не дёрнулся при виде Илидора, а Нить смотрела на нутрию во все глаза — никогда не приходилось видеть этого зверя просто сидящим у воды.

Никаких опасностей, нежданностей, падающих на головы сухих деревьев, шикшинских дозоров, бешеных кабанов, грызляков, кровососущей мошкары, вихляющих троп и бесконечного множества других вещей, на которые смело может рассчитывать чужак, сдуру забравшийся в Старый Лес. Конечно, Поющий Небу идёт вместе с Нитью, но волокуши — не котули-проводники и не умеют водить чужаков по лесу как подобает. Нить думала, что они с Илидором смогут рассчитывать лишь на известную долю лесного снисхождения и должны быть очень, очень внимательными ко всем его знакам.

Но лес не подавал никаких знаков. И вообще, скорее Поющий Небу вёл за собой волокушу, чем волокуша сопровождала чужака.

Лес… Нить наконец нашла слово, которое не царапалось в голове. Лес как будто не замечал Илидора. Как будто не видел его или (от этой мысли стало холодно в затылке) или не мог с ним ничего сделать, даже если считал нужным.

— Почему ты стал быть в лесу? — наконец спрашивает Нить. — Что сюда тебя вело, Поющий Небу?

Дракон обрывает пение и какое-то время молчит, подбирая слова. Наконец отвечает, не отвечая:

— Просто я выбрал этот путь среди многих других.

«Я выбрал».

Волокуша смотрит себе под ноги.

— Откуда ты пришёл сюда? Откуда вёл твой путь?

Илидор покрепче вцепился в лямки рюкзака и зашагал быстрее.

— Из Такарона. Из Донкернаса. Смотря что считать началом.

— Что такое Донкернас? — тут же спросила волокуша, обернувшись к Илидору.

Что-то надломилось в его спокойном лице, сделалась вдруг очень заметной морщинка на лбу, до того едва намеченная.

— Паршивое место, — коротко ответил Илидор и тут же задал встречный вопрос: — Ты не знаешь, что такое Донкернас, но знаешь про Такарон?

— Все знают про Такарон.

— Странно, — буркнул Илидор и ещё ускорил шаг.

Нить решила повременить с расспросами. Они не разговаривали до нежданного дневного привала — на пути встретилась стоянка с выложенным кострищем, и глупо было не использовать возможность быстренько поджарить срезанное с нутрии мясо. Нить ловко затеплила крупные горикамни, Илидор быстро насадил полосы мяса на прутики, положил прутики над горикамнями. Сел и уставился в небо, закинув голову, ярко блестя глазами. Синяя даль звала раскинуть крылья и упасть в неё, как в воду.

— Ты тоже о небе мечтаешь, — проговорила Нить, усевшись у кострища, и голос её был полон печали. — Летать мечтаешь. Ты тоже летать не можешь, хотя бы вот настолечко невысоко. Это потому что ты из Такарона пришёл? Негде летать под землёй, и твои крылья совсем-совсем ненастоящие. Но ты — Поющий Небу.

Небо. Высокое-высокое, где воздух разреженный и холодный, он пощипывает иголочками даже плотную драконью чешую. Вековые сосны далеко-далеко внизу, они выглядят совсем маленькими, игрушечными, хрупкими. Между сосен вьётся туман — неопасный прозрачно-белый туман, который гуляет лишь на очень большой высоте. Впереди, вдали и везде раскидывает серо-белую мантию огромная гора, а из её макушки курится дымок, и в этом дымке есть какой-то важный знак для золотого дракона. Он ложится на крыло — мельчайшая золотая искорка над просторами высокогорного безмолвия — и несётся на зов гигантской чужой горы, он струится вперёд, вперёд и вверх, к остроносой вершине, над раскидистыми лапами исполинских сосен, над шустрыми клоками мокрого белого тумана…

Илидор попытался рассмотреть фигуры, которые сплетал курящийся над горой дымок, и видение тут же пропало.

Вместо него пришло другое: рубленый бок другой горы, мшисто-зелёные склоны и серо-сумрачные обрывы — почти вертикальные, словно когда-то стёсанные злыми ударами огромного топора. По одной из макушек несётся-пенится шустрая лента ледяной воды, налетает на мелкие камни, взвивается мельчайшей водяной пылью и с хохотом скачет дальше, бросается с мшистой макушки вниз, вдоль серо-сумрачного рубленого обрыва, рассыпается о другие камни внизу и тут же снова собирается стремительным, неудержимым потоком, таким ничтожно-крошечным — и таким важным, нужным, уместным именно здесь, именно на этом травно-мшистом склоне. Золотой дракон парит сверху-слева, завороженно разглядывает неудержимо несущийся водный поток.

Туман густеет, сглатывает водный поток и горы, а потом становится дымом горикамня, и из этого дыма проступает Старый Лес, уже подгорающее на веточках мясо нутрии, внимательные глаза волокуши Нити, сидящей напротив.

Странные существа эти волокуши. Когда котули говорили о них «летают высоко, видят далеко» — Илидор воспринимал их слова буквально. Наверняка так же, как Юльдра, сын Чергобы, не раз духоподъёмно вещавший о полёте тел, возвышающем мысли — у Юльдры в этом смысле было много надежд найти точки соприкосновения между постулатами Храма и образом жизни волокуш и получить поддержку стаи на толковище. Илидору стоило основательных усилий держать рот закрытым и не интересоваться, почему, по мнению Храма, полёт возвышает волокуш, но не возвышает драконов.

И Йеруш Найло, собиравшийся найти в стае проводника до кровавых водопадов, тоже определённо считал, что слова «летают высоко, видят далеко» имеют самое что ни на есть прямое значение. Но это, судя по всему, не так. Летают волокуши не особенно высоко и уверенно, да и видят не так уж много — сплошное море кряжичей вокруг себя.