Гладиатор остановился посреди улицы, поправил на спине сумку с амуницией, огляделся. Рядом никого не было. Всеслав закатал рукав, извлёк из ножен кинжал и полоснул по руке. Кровь брызнула. Он приник к ране и стал пить. Ему казалось, что пьёт он не кровь, а огненную жидкость из Флегетона – пламя разбегалось по жилам, в ушах стучало. Он наконец оторвался от раны, вытащил платок и прижал к порезу. Будто пьяный, зашагал дальше. Ноги двигались легко, какая-то внешняя неведомая сила вела его. Он вдруг подпрыгнул, как Элий час назад, и нанёс невидимому противнику два удара – молниеносных и сокрушительных. Разумеется, обронил платок. Неважно! Кровь уже почти не шла из пореза. Зато теперь Слав бы мог уложить любого. Или почти любого. А что если вернуться в школу к Диогену и…

Нет, он не станет возвращаться. Он подождёт до завтра.

Амфитеатр в Северной Пальмире не шёл ни в какое сравнение с Колизеем. Был он куда меньше, современной постройки, с конструкциями из бетона, открытыми каркасами, пластиковыми сиденьями. На полах – дешёвая фабричная мозаика, колонны, правда, с облицовкой, но простенькие, в этрусском стиле. Ложи здесь занимали не сенаторы, а просто богатеи: те, кто мог позволить себе купить места в первом ряду. Да это и понятно: в Северной Пальмире никогда не проходили игры Большого круга, а только отборочные или показательные бои. На этой арене не исполнялись желания. Здесь демонстрировались ловкость и жажда успеха, жестокость и трусость, наглость и страх. Но крах прежней системы уравнял все амфитеатры – малые с большими, римский Колизей с провинциальными смотрильнями. Сейчас и в дальней колонии можно поставить на какого-нибудь громилу, вооружённого боевым топором, и выиграть сотню-другую сестерциев.

Громила, вооружённый топором, в очередной раз зарычал по-звериному, замахнулся, ударил и… рухнул на песок. Его противник, рыжий здоровяк, отскочил в сторону и теперь стоял, перекидывая меч из одной руки в другую, дожидаясь, пока обладатель топора соизволит подняться. Но громила не торопился – то ли ждал подходящего момента, то ли просто отдыхал. Немногочисленные зрители на трибунах свистели на разные лады. Но бойцы не обращали на свист и вопли никакого внимания – ведь их жизнь не зависела от милости зрителей.

Всеслав остановился в проходе между трибунами, наблюдая за ареной.

– Платон дурачится, – сказал Перегрин, подходя сзади. – Но он недостаточно ловок, чтобы быть беспечным. Я утром на «детских» представлениях немного разогрелся. Так что сейчас, надеюсь, буду в форме.

Утренние представления в самом деле были для детей – гладиаторы сражались либо деревянным, либо пластиковым оружием и не били в полную силу. Тут у Элия, гладиатора старой школы, привыкшего щадить противника, было несомненное преимущество. Всеслав подумал, что, несмотря на свою хромоту, Элий наверняка понравился детям.

– Ну и как? – спросил небрежно Всеслав. Он пожалел, что не пришёл на «детский» поединок хотя бы для того, чтобы посмотреть, кто на что способен.

– Эмпедокл имел глупость выйти на арену без шлема. Теперь сидит в куникуле, держит пакет со льдом на лбу и после обеда выступать не будет.

Всеслав засмеялся. И вдруг его взгляд остановился на человеке в римской тоге, сколотой золотыми фибулами.

– А что делает здесь куратор Академии художеств? – с наигранным изумлением воскликнул Всеслав и весь подобрался, будто хищник перед прыжком. От знакомой ненависти захолонуло в груди.

– Видимо, приходит ради изучения красоты человеческого тела, – предположил Элий.

– Так вот почему его умирающий гладиатор получился таким реалистичным! – прошептал Всеслав. – Он его, можно сказать, с натуры ваял.

Платон уже успел подняться, и теперь противники кружили по арене, не атакуя.

– Сходить за минералкой? – предложил Всеслав Перегрину.

И будто ненароком оказаться рядом с Иваром и…

– Погоди. Сейчас бой кончится. Сократ победит.

– По-моему, они будут возиться ещё полчаса.

И тут Платон пропустил удар по корпусу. Нагрудник защитил. Но от удара Платон пошатнулся. И тут же клинок Сократа вошёл между сочленениями наручей. Платон медленно осел на песок.

– Вставай! – заорали на трибунах. – Хватит валяться! Вставай, лентяй!

По белым пластмассовым наручам текла кровь. Распорядитель торопливыми перебежками направился к гладиаторам – посмотреть, достаточно ли серьёзна рана для прекращения боя. Платон отстегнул наручи, демонстрируя глубокий порез. Он ругался сквозь зубы, но многим казалось, что недостаточно убедительно. А Сократ тряхнул рыжей гривой, расхохотался, похлопал противника по плечу и что-то шепнул ему на ухо. Как они так могут? Сражаться и дружить? И не испытывать… ненависти…

Почему Всеслав опять подумал о ненависти? Нет, не подумал – почувствовал. Говорят, гладиаторы слышат зов арены. Неужели это и есть её зов?.. Всеславу стало не по себе. Его вдруг стала трясти крупная дрожь – так ему стало нехорошо. Если кто-то увидит, решит, что юноше страшно. Но это враньё. Он не боится. Ни капли. Только противно. Муторно… все внутри переворачивается. Он чувствовал, что сегодня ему придётся убить. Но почему – не знал.

– Лентяй! – кричали Платону с трибун, однако уже без прежнего азарта.

Не дожидаясь решения распорядителя, зрители потянулись к выходам – ожидался перерыв, и надо было занять очередь к окошечку, чтобы получить выигрыш – большинство ставило на Сократа.

– Победил Сократ! – объявил распорядитель.

Два дюжих санитара вытащили на арену носилки. И хотя Платон мог бы и сам доковылять до куникула, ему устроили торжественный вынос. Гладиаторы всегда преувеличивают свои раны.

– Пора идти, – сказал Элий. – Перерыв короткий.

На пустой арене два служителя в костюмах Меркурия разравнивали песок. Шуршали метёлки. Один из служителей, сдвинув на затылок шлем собирал в ведро комья красного от крови песка.

Всеслав не боялся крови. Все-таки шесть раз защищал честь с оружием в руках. Пусть не смертельные раны наносил, но… в том, шестом поединке, вспоминая который он каждый раз содрогался, удар Всеслава выбил противнику глаз. Тогда он обрадовался, что не осквернился убийством.

А теперь его все чаще охватывало сожаление, что не убил в тот раз.

Противник… Смешно называть гладиатором этого румяного мальчишку с соломенными волосами. Неумёха. Новичок. Втройне обидно, если Всеслава одолеет этот сопляк. Как его звать? Парнишка ударил. Всеслав отбил меч без труда. Новый выпад – и вновь атака юнца отбита.

«А ведь неплохо!» – похвалил сам себя Всеслав и мысленно самодовольно усмехнулся.

Никогда не дрался он так прежде. Меч будто сам летел, предугадывая удары, и всякий раз отражал любой выпад мгновенно. Две минуты Всеслав только защищался. Пока новичок, устав, не открылся, будто нарочно для удара. И Всеслав сделал выпад. И, уже начиная движение, понял, что может убить. Вернее, не может, а наверняка убьёт. И хочет, и жаждет. И лишь в последний миг он сумел отвести руку – будто не свою, а чужую, ибо рука по-прежнему желала разить насмерть. И ударил плашмя.