Полёт золотого дракона сродни пению или откровению, или признанию в любви — в настоящей любви, которая делает двух сильных и свободных существ ещё более сильными и свободными, ещё более достаточными для всего, что они пожелают совершить.

Прижав ладони к щекам, Рохильда следила за Илидором и почти беззвучно шептала: «Ну да, я не права была, не права, разочек-то можно?». Разинув рот, смотрел на дракона Мажиний и не мог подобрать слов для тех чувств, которым вдруг сделалось тесно в его груди. С несмелым восторгом следили за драконьим полётом жрецы и жрицы в голубых мантиях. Пританцовывали-покачивались хорошечки, подняв к Илидору свои подсолнуховые головы, будто к солнцу.

Йеруш Найло наблюдал за полётом дракона, улыбаясь уголком рта. Улыбка его для разнообразия выглядела не ехидной и не нервической, а задумчивой, мягкой и чуточку тоскливой. Йеруш стоял, привалившись плечом к повозке, сунув руки в карманы штанов, и едва заметно шевелил губами.

Ещё один вираж над холмами, ещё один мощный взмах крыльями, какой-то особенно властный, очень драконий — и в полёт вплетается пение.

Илидор поёт рассветному небу, и небо слушает его песню. Илидор поёт о том, что самое-самое лучшее на свете — быть драконом, в груди которого горит неугасимый и неуёмный огонь, свой собственный, не похожий на другие, не отражённый и не заимствованный. Быть драконом и лететь туда, куда позовёт твоя шальная звезда, освещать своим внутренним светом всё новые и новые пути, места и края, которым нужен тёплый и созидающий золотодраконий огонь. И точно знать, что огонь в твоей груди не иссякнет раньше, чем закончатся новые места за горизонтами — ведь век золотого дракона краток и ярок, как свет падающей звезды, и это значит, что горизонт золотого дракона не заканчивается нигде.

С улыбками и блестящими глазами слушают песню Илидора люди — Мажиний, Рохильда и несколько жрецов в голубых мантиях. На опушке одобрительно хрупают ветками кряжичи и слегка покачиваются в унисон пению. На одной из их толстых веток лежит, закинув руки за голову, светловолосая женщина с лисьими глазами. Она тоже слушает песню золотого дракона и даже улыбается едва заметно.

Быть может, конечно, улыбка просто чудится на её суровом лице и нет никаких улыбок, а есть лишь причудливая игра теней. А может быть, права эфирная драконица Балита: бархатный голос Илидора исцеляет.

Йеруш Найло слушает пение золотого дракона, следя за его полётом лихорадочно блестящими глазами. Найло не понимает, о чём без слов поёт Илидор, ведь у Йеруша в голове поломано нечто важное, что отвечает за восприятие музыки и ритмов. Магия золотого дракона не действует на него.

Но Йеруш и без Илидора знает, что горизонт не заканчивается нигде.

***

Две повозки, запряжённые гигантскими мурашами, медленно уползали прочь от Старого Леса. В первой повозке устроились Мажиний и Рохильда, Ноога и Лестел, подростки и хорошечки. Во второй — остальные жрецы и жрицы, а в сторонке от них, привалившись к заднему борту и глядя на удаляющийся лес, сидели Йеруш Найло и золотой дракон Илидор. Жрецы сбились в кучку и о чём-то спорили, указывая друг другу то на юг, в сторону людских земель, то на юго-запад, в сторону гномской горы Такарон и лежащего за ней эльфского домена Хансадарр. А золотой дракон дёргал за рукав пришибленного Йеруша — судя по отсутствующему взгляду, у Найло случился приступ «Отцепитесь и дайте подумать», но не то чтобы это могло остановить золотого дракона.

— И что теперь с твоей мечтой? Ведь тебе всё ещё нужно сделать нечто большое и важное, правда, Найло? Ты же не успокоишься?

— Конечно, не успокоюсь. Я уже почти начал обдумывать другой способ сделать это большое и важное, — словно через силу проговорил Йеруш и тут же встрепенулся. — Да! Просто нечто иное! И в другом месте! О!

Он подскочил и схватил дракона за руки.

— Точно, Илидор! На свете ведь должна быть ещё прорва возможностей! Прорва мест! Бесконечность важностей!

И эльф уставился на дракона с таким страстным и хищным восторгом, что Илидор едва не отшатнулся. Осторожно вытащил свои руки из цепких пальцев-кандалов Йеруша. Глаза Найло, только что такие задумчиво-потусторонние, теперь горели бешеным сине-зелёным огнём.

— Может, мне стоит всё-таки отправиться на север, как считаешь? А? Говори, нет, не говори! Я ведь и сам могу изучать круглогодичные снега и живущих подо льдом рыб! И снег, сыпучий, как песок, да, а, нет? Как считаешь? Или… ох, ну ладно, ну и пусть мне опять все скажут, что я безумен, я и так всё время это слышу, но только в Гимбле я как-то раз подумал об этом, ха! Да-да, я подумал об этом, когда захотел расплющить тебя в кровавую кашу, Илидор, расплющить тебя вместе с целым кварталом, но для этого тебя сначала нужно было догнать! И я сам себе тогда сказал, что я безумен! Но всё-таки! Всё-таки вдруг возможно создавать повозки, которые движутся на пару, а? Не живые на лаве. Не дохлые на колёсах. А дохлые на пару, и они будут двигаться как живые, а? Что ты так на меня смотришь? Я знаю, звучит ужасно, но это как раз настолько ужасно, что непременно нужно попробовать! Или всё-таки север и подлёдные рыбы? Или вовсе даже подземья и глубокие реки? Исследовать колебания водоносных горизонтов при сезонной смене интенсивности питания! Как считаешь?

Илидор из всего сказанного не понял почти ничего, зато безошибочно определил, что из этого следует:

— Так, Найло, сейчас окажется, что для всего этого тебе охренительно сильно нужна моя помощь, да?

Йеруш рассмеялся, хлопнул Илидора по плечу, обернулся и почти с любовью посмотрел на удаляющийся лес. Повозка как раз подъезжала к повороту дороги, за которым лес скроется из виду и уже нельзя будет рассмотреть густой стены старых кряжичей на опушке.

За миг до того, как повозка вошла в поворот, Йеруш едва заметно подмигнул кому-то, мелькнувшему в густом подлеске, и махнул рукой на прощание.

Всё завертелось в конце сезона горького мёда по эльфскому календарю — разумеется, с подачи Йеруша. Доехав в запряжённой мурашами телеге до южной оконечности Старого Леса, Илидор и Йеруш попрощались с попутчиками, повернувшими на восток, и пешком двинулись дальше на юг. Без всякой ясной цели — как шутил Илидор, вспоминая слова Конхарда: «Чтобы показывать новые места неуёмным букашкам в своей голове».

Сейчас дракона это полностью устраивало. Чем дальше они уходили от Старого Леса и Такарона, тем меньше давил в спину золотого дракона выжидающий взгляд его отца-горы.

Они с Найло шли по холмам, мимо мелких зацветших за лето речушек, убранных полей, частых людских и редких эльфских поселений. Собирали в лесах грибы и осенние ягоды, ставили силки на мелкое зверьё, жгли по вечерам обычнейшие костры из веток и были настроены друг к другу как никогда миролюбиво.

Иногда пастухи козьих и коровьих стад угощали путников молоком, творогом и мёдом в обмен на сушеные лечебные травы из Старого Леса. Иногда Илидор и Йеруш ночевали в каком-нибудь посёлке, людском или эльфском, чутко ловили отголоски новостей из большого мира — но те по большей части оказывались не новостями, а старостями, а то и вовсе байками или неумными сплетнями. Ни слова про драконов и Донкернас не было сказано жителями этих земель.

Иногда путники прибивались к раннеутренним рыбакам и подолгу пялились на камышовые поплавки в прохладной серой воде. Валялись в кучах опавших листьев, которые поселяне ещё не успели поджечь. Дышали и не могли надышаться прозрачно-пряным осенним воздухом, напитанным тяжестью грядущих затяжных дождей, сыростью глубоко вспаханной земли, запахами кислых ягод, забродивших на кустах.