Илидор только руками развёл. По его лицу, то отсутствующему, то встревоженному, нельзя было понять, насколько он понял те слова, которые только что сказал Конхард, и в каких сумрачных далях сейчас блуждают его мысли. Дракон то и дело встряхивал крыльями, дотрагивался до своего виска, плеча, ног, косил взглядом по сторонам.

— Путь гномьего торговца — не из простых, если кто не понял, — припечатал Конхард. — И неча думать, что я перепугался каких-то шавок или там бешеных жрецов, что возьму и сбегу из Старого Леса, когда надо не бежать, а торговлю ладить. И наладим! И не такое видали!

Илидор улыбнулся. Бодрость гнома, уверенного во всяческих успехах, оказалась заразительной и в какой-то момент пробилась через всё, что продолжало терзать дракона.

— И вот ещё чего.

Конхард обхватил Илидора за плечи, для чего пришлось немного привстать на цыпочки, и повёл его к одной из повозок.

— Во. Нашёл кой-чего в Башне. Больше не теряй, понял меня?

Гном вытащил из-под мешков меч в ножнах, и дракон охнул от удивления. Это был его меч — подарок гимблских оружейников, выкованный специально под руку Илидора после его возвращения из глубоких подземий. Дракон принял меч от Конхарда, дрогнув губами и неистово засияв глазами. Когда его руки коснулись стали, отлитой гномами Такарона из руды Такарона, в тело словно ворвалась часть сил, утраченных где-то в холодной комнате Башни, полной запахов металла и ужаса. Ладонь крепко сжала рукоять, и шёпот отца-горы зазвучал в голове.

Илидор на миг прикрыл глаза, чувствуя, как сила родителя наполняет его мышцы, прочищает мозги и возвращает на место спотыкучие мысли, разглаживает чувства, скрученные в тугой клубок. Потом хлопнул гнома по плечу и стал повязывать ножны. В который уже раз оглянулся на Йеруша.

Тот вертелся возле Рохильды и делал вид, что в его жизни не бывало ничего более важного, чем сегодняшние сборы в дорогу. Укладывал в повозки указанные бой-жрицей мешки, коробки, ящики. Аккуратно обходил немногих оставшихся хорошечек — сплошь мелкоту росточком не выше локтя. Злобно стрелял взглядом в сторону шикшей и оборотней.

И никому не говорил ни слова сверх необходимого. Ни единого словечка.

***

Недокрылая волокуша Нить встречала четверых дозорных, Конхарда Пивохлёба и котулей у лестничных сгонов.

— Хочу домой вас проводить, — пискнула она, не поднимая взгляда. — Первой услышать хочу, что вы скажете о…

Осеклась. Самый высокий дозорный смотрел на Нить, чуть склонив голову. Он был почти такой же высокий, как Нить, но его роскошные крылья с бурым отливом могли бы с головой укрыть пару волокуш.

— И Матушка Синь отпустила тебя сюда одну?

Нить помотала головой,

— Значит, получишь нагоняй. Тебе мало влетело за то, что подбила нас лететь к Башне? Что такого ты хочешь теперь услышать? Что такого, что стоит нагоняя?

Она подняла взгляд. С каких пор дозорные разговаривают с ней, недокрылой? Да ещё после того, как она их допекла просто до горлышка, таки заставив поговорить с Рохильдой? С чего это им есть дело до её дел, нагоняев и интересов? Ну захотелось ей снова ослушаться Матушку Синь и одной пропутешествовать через изрядный кусок леса на сгонах с двумя пересадками — им-то что?

Дозорные смотрели на неё и улыбались. Весело, а вовсе не снисходительно.

— Проходим, проходим! — ожил в вышине грибоец-провожатый.

Котули Ыкки и Тай устремились на лестницу. Конхард прошёл несколько ступеней и остановился, наблюдая за волокушами.

— Сгон на юг через десять по двунадесять, переход на первую северо-западную точку сгона!

— Матушка Синь говорит, ты маленькая шебутная дурочка, — изрёк высокий дозорный и тряхнул крыльями. — А мы говорим, что у тебя смелое сердце дозорного. Просто не всякое сердце попадает в подходящее тело.

Большая честь — быть дозорным. Большая редкость. И ещё большая редкость — когда дозорные по своей воле поднимают тебя в небо.

Они подхватили Нить под руки, подставив свои плечи, крепко сцепив на её спине свои руки, и оттолкнулись от земли, сильно взмахивая своими большими роскошными крыльями. Нить ахнула и покрепче вцепилась в дозорных, всё ещё не веря, что её ноги оторвались от земли, что сердце колотится в висках, что земля…

Земля шаталась под ногами, медленно приближались и снова удалялись, оставались внизу перегонные лестницы, перехватывало дыхание, тело ощущалось совсем по-иному — как будто из него выдернули все кости и одновременно наполнили новой силой, силой чужих крыльев, распахивающих мир перед глазами Нити, раскатывающих мир перед её глазами, как бесконечное полотно. Её погружали в небо, выше перегонных лестниц, выше перегонных кряжичей и замерших на ступенях котулей, и грибойца, орущего «Проходим, проходим!». Было жутко и прекрасно, свободно и бесконечно, огромное небо встретило крошечную волокушу в своей бескрайности и показало — что значит дышать, что значит любить, что значит свобода.

Полёт волокуши шаток и недолог — какими бы хрупкими ни были их тела, они тяжелы для полёта. Лишь несколько бесконечных мгновений дозорные, подхватившие под руки Нить, держали её выше перегонных кряжичей и лестниц, в мире бесконечного простора и неба — но эти несколько мгновений, распахнувшие перед ней мир, стоили всей предыдущей жизни.

И когда вместе с дозорными Нить опустилась на перегонную лестницу, она поняла, что имел в виду Илидор, когда говорил: «Всё, что ты узнаешь и почувствуешь в небе, сделает нового тебя, оно будет с тобой до тех пор, пока ты живёшь, дышишь и помнишь. И никто не сможет этого отобрать».

— Проходим, проходим! — ожил грибоец-провожатый, когда ноги волокуш утвердились на перегонной лестнице.

И они пошли по лестнице вперёд, а над ними улыбалась бесконечность бесконечности неба.

***

Шикши, жрецы Асаль и оборотни стояли у границы фермы Мажиния до самого заката, когда в повозки были погружены последние пожитки. Теперь Мажинию, Рохильде, Илидору и Йерушу предстояло в ночь проехать изрядный кусок пути до вырубки на опушке — ничейной территории. Когда все четверо залезли в повозки, а ездовые мураши утвердились на всех восьми ногах, готовые тащить их по дороге, к повозкам подошёл самый крепкий шикшин. Рядом с ним вышагивал оборотень с ехидными человеческими глазами и тёмным пятном на морде.

«Не возвращайтесь. Ни один из вас четверых. Никогда не возвращайтесь в Старый Лес, если жизнь дорога. Вам здесь не место».

Илидор уложил в повозку последний мешок с добром подоспевших первым сгоном жрецов, которые решили уехать из леса. Опёрся на борт и замер на несколько мгновений, глядя в одну точку. В предрассветных сумерках было хорошо видно, как глаза дракона то линяют до серебристого цвета, то вспыхивают оранжевым. Крылья то и дело встряхивались, словно убеждаясь, что они снова целые и способны двигаться, а иногда вдруг плотно-плотно обхватывали бока и живот.

Слишком много чувств и эмоций атаковало Илидора в этом лесу, слишком долго до этого они были заперты в маленьком человеческом теле, им не хватило одного-единственного полёта в теле дракона, чтобы окончательно найти своё место среди других его чувств.

Позади зашуршали шаги — лёгкие, неровные, точно идущий не мог решить, стоит ли идти дальше, или словно его ноги двигались независимо друг от друга, когда и как придётся. Илидор скосил глаза на Йеруша – серо-взъерошенная тень, едва прорисованная в дымко-сером предрассветье.

— Почему ты мне ничего не объясняешь? Я же не отстану.

Найло уставился в тоскующее небо, постоял так несколько мгновений и принялся медленно крутиться вокруг своей оси.

— Я почти ничего не помню, после того как сломали ворота, — продолжал Илидор глухо, крепче вцепившись в борт повозки, а крылья вцепились в Илидора. — Я помню только какие-то… вопли и вспышки. И ещё было больно. А потом кто-то уронил меня и начал жрать, и деревья мелькали над головой, а потом вдруг стала ночь. Тьма без звёзд. Я упал в эту тьму, и дальше не было ничего.