Шадек прикрывает глаза и сидит так долго-долго. Ему не хочется смотреть на заснеженный лес. Его уже тошнит от недричанского снега.

– Наверное, за каждым человеком, который делает что-то важное, должен стоять кто-то, кто очень сильно верит в него. Считайте это моим вкладом в попытку спасти мир.

Шадек протягивает руку, чтобы взъерошить волосы Бивилки, но не дотягивается – она дальше, а открывать глаза и пересаживаться отчего-то нет сил. Вместо этого Шадек дотрагивается до струн бузуки и вдруг понимает, что тягучая мелодия и неясные образы, которые преследовали его с первых дней в Недре, сложились наконец в музыку.

Шадек перебирает струны и тихо напевает, пробуя слова на вкус, не веря, что они принадлежат ему.

Одинокая повозка – черный прочерк в пушистой белой равнине. И каждое низкорослое деревце, укрытое снежной шапкой, похоже на большого белого пса. Но Шадек не видит этого. Он не смотрит по сторонам, и для него в этот вздох нет вокруг ничего, кроме грустного пения струн и холодного воздуха, который уже привычно стягивает шрамы на висках.

Алера пробралась в Мошук к полуночи. Так было безопасней – жители сидели по домам, а кроме того – ей не хотелось видеть, во что превратились улицы после того безумного дня. Хватало запахов, которые не перебивал, а только подчеркивал свежевыпавший снег: гниль, гарь, нечистоты, и над всем этим – дух прокисшей стали. Алера знала, что сталь не может прокиснуть, но ненависть пахла именно так.

В свете звезд и луны город выглядел совсем не как днем. Алера тихой тенью пробиралась по улицам, и все они казались похожими на одну: ту, которая подле птичника.

Алере казалось, что она снова слышит надрывный вой рога, а следом – ответный рев Ыча, и видит, как в конце улицы появляются его соплеменники. Увидела, как перекашивает их рты негодующими воплями, как машут лапы с огромными дубинами, прокладывая дорогу через заслон одуревших горожан, как гневно скалятся тролли, увидев истекающего кровью сородича, а он снова что-то кричит им и сильно прижимает руки к ранам на животе, и Кальен силится разжать его пальцы. Подоспевший первым тролль пинает не успевшего увернуться эльфа с вилами в руках, и тот с влажно-хрустящим звуком врезается в угол ближайшего дома. Горожане с воплями бегут врассыпную, но мало кому удается уйти: улица узкая, троллей много, и руки у них длинные. Какое упоительное зрелище – недвижимые окровавленные тела существ, которые только что почти убили тебя! Обрывается вой наместника, переходит в удивленные восклицания и нервный смех с икотой. Ычевы соплеменники сгребают всех их в охапку и выносят из обезумевшего города. Западный ветер вьется вокруг и шепчет им в уши, но тролли не понимают этого горячечного шепота, отмахиваются от него, расчищая путь к воротам. По дороге выхватывают из бурлящего месива городского травника, стражника-орка, какую-то эльфийку с младенцем, гнома Эдфура…

Кто бы мог подумать, что Дефара в тот день была способна думать о чем-либо помимо долгожданного ухода в Азугай. Нашла время добраться до лагеря троллей, хотя он был совсем не по дороге, и отправить их на выручку Ычу.

Знать бы, о ком думала тогда ночница на самом деле. О Кальене, рядом с которым провела несколько лет? Об Алере, с дедом которой ее связывало нечто, о чем никто из них не хотел говорить? О Тахаре, которого когда-то учила обращаться с редкими травами?…

Наместников ключ с ужасно громким щелканьем повернулся в замке обособного входа. В узком коридоре было совершенно темно, и Алере подумалось, что в этом мраке можно спутать низ и верх. Потом ладонь нащупала шершавую стену, и девушка двинулась вдоль нее.

– Эй, призорец! Как там тебя… Ратушник! Ты здесь?

Собственный голос показался испуганным. Алера не любила темноту, плохо знакомые места и города, в которых творится не пойми что, а без клинков вдобавок ощущала себя голой.

Дверь в наместников кабинет была открыта, сквозь щели в ставнях падали лунные лучи и от них комната казалась зловещей. Алера остановилась на пороге.

– Э-эй! Ратушник!

На фоне одного из ставней возник лохматый силуэт размером с крысу, и Алера чуть не отпрянула.

– Хто тут?

В тот день, когда по Мошуку гулял западный ветер, эльфов переполошил Аррин, племянник Уммы. Мальчишка с самого утра был взъерошенным, метался, сыпал невнятными предупреждениями и всерьез перепугал эллорцев. К вечеру начал кричать что-то про ветер и кровь, поволок Имэль и мужчин к закраине, своими воплями чуть не привлек народ из дровосековой зимовки.

Процессия из тридцати троллей, волокущих на себе окровавленного сородича, и двух десятков горожан еще больше напугала и рассердила эллорцев. Быть может, они и не приняли бы людей, если бы среди них не было тех, кто уже получил право приходить в Эллор. И если бы от визгов Аррина у эльфов в головах не помутилось за целый день. Даже Ыча они разрешили оставить до излечения – остальным троллям такой чести не оказали, да они и не настаивали и вскоре ушли обратно в Пизлык.

Прибывших из Мошука поселили на отшибе, в приречных домишках недалеко от закраины Эллора. Летом молодые эльфы использовали их для вылазок с ночевками, а зимой домики стояли бесхозными. И Элая с друзьями туда же определили: мол, ваши сородичи – вы и помогайте за ними следить, чтоб ничего не вытворили.

Усилили эльфийские сторожевые дозоры у закраины. Очень не понравилось эллорцам, что Террибар принялся шастать в дровосекову зимовку, где жили переезжие. Как бы не додумался, мотаясь туда-обратно, что гора на подходе к Эллору – иллюзия, и что не нужны никакие дозорные, чтобы «провести» гостя через магическую преграду.

Заканчивался третий день их пребывания в Эллоре. Террибар сидел у вечернего костра, бездумно дергал с ветки сухие ольховые листья и по одному бросал их в огонь.

– Ну вот что делать-то, а? – спрашивал наместник так, словно у Оля мог быть ответ. – Мошук, считай, пропал. А что творится за его пределами? Хоть что-то осталось еще в мире нормального, кроме Эллора? Ты видел, что делается в дровосековой зимовке? Стоит сараюшка, по ней сквозняк гуляет, а в сараюшке слепенькая бабушка с котенком. Представляешь? Когда из деревни бежали, она забрала с собой одного котенка. И ходит с ним на руках, за стены держится, худенькая, маленькая, как воробушек. Ну вот что делать с ними, что делать, а?

Оль почесал затылок. Он знал, что Террибар теперь только и ходит по дровосековой зимовке. В первую ночь в Эллоре и весь следующий день он почти не шевелился, говорить не хотел, все про Нэйлу вспоминал. Только молчал.