Эльф схватил дракона за руки, а тот в который раз удивился: ожидаешь, что костлявые руки вечно мечущегося эльфа будут нервными, царапучими, эдакими неприятно-небезопасными. Но у Йеруша сухие тёплые ладони и уверенные сильные пальцы, отчего кажется, что все его прыжки, ужимки и внезапные вопли — не более чем дурацкая маска.

Однако Илидор не раз проводил с Йерушем в поездках едва ли не по месяцу кряду и был уверен: так долго и качественно притворяться полубезумным не способен никто. И дракон решил, что просто когда-то Йеруш Найло потерял свои руки,а взамен ему пришили новые, чужие. Почему бы нет? В подземьях Илидор видел, как гномы сращивают себя с машинами, и если возможно такое, то что могло бы помешать эльфу срастить себя с другим эльфом?

— В этой истории, Илидор, будет много леса, воды, Храма Солнца и ужасных тайн воды, леса и Храма, — приговаривал Йеруш, тряся руки Илидора, а за спиной Найло сонно ворчали огромные толстокорые деревья-кряжичи, на которые дракон косился с недоверием и опаской. — А самое вкусное: ты ещё этого не знаешь, но мы с тобой хотим найти сказочно редкий, совершенно секретный и, может, даже несуществующий источник в хрен знает какой части этого гигантского леса! Причём во всём этом гигантском лесу нет никого, кому бы эта идея понравилась! Ну, скажи, скажи мне, Илидор, скажи: разве это не развеликолепно?

Пока Йеруш убирал свои пробирки и прочее барахло в палатку, Илидор («Тебе помочь или не мешать, Найло?») немного побродил по просыпающейся поляне. Он отмечал, как сильно она отличается от всех других лесных полян, пусть и не так много их приходилось видеть дракону за свою очень короткую пока ещё жизнь.

Все органы чувств разом вопили, что это место — иное. Даже сам воздух Старого Леса, отличается от воздуха вне его – так же сильно, как отличаются, к примеру, металлы, но если из разных металлов нередко можно создать новый сплав, то воздух старолесья не способен смешаться с другим, даже если на них налетит ураган и попытается смешать их насильно в своём брюхе.

Чувство, которое Илидор испытывал в Старом Лесу, немного напоминало про тот день, когда дракон впервые пришёл к своему отцу – горной гряде Такарон. Но сила Такарона отзывалась в душе Илидора тёплым чувством узнавания, ощущением правильности и покоя – сила же Старого Леса рождала в драконе свербучее ощущение чуждости. Оно щекотало спину под крыльями, попадало в грудь вместе с воздухом и беспокойно ворочалось там.

Всё тут слишком странное. Летучие… стрекозы с телом червяка? мелкие змейки с прозрачными перьями? И это кряхтение-бормотание огромных деревьев, обступающих поляну – чудится дракону или деревья действительно переговариваются между собой? Озерцо, к которому сбегает поляна, — почему оно такое синее, словно наполненное краской? Впрочем, Илидор ещё помнил про декстринские цветные водопады, которые им с Найло довелось исследовать в сезоне сочных трав. Тогда сам Илидор, прислушиваясь к глубинам декстринских гор, и выяснил, что голубой цвет появляется от давно угасшего вулкана, когда тень его дыхания смешивается с пылью горных руд, но декстринские водопады не были такими истошно-яркими.

В высокой траве, почти под ногами золотого Илидора кто-то пронёсся, волнуя стебли и тонко вереща, дракон наклонился поближе, чтобы рассмотреть следы, — и тут вдруг молодая женщина шагнула к нему из-за дерева. Илидор от неожиданности едва не подпрыгнул — только что он был абсолютно уверен, что на поляне нет никого, кроме него самого и Найло в палатке. А потом ещё раз едва не подпрыгнул, увидев, какой неприязнью горят лисьи глаза женщины.

— Тебе тут не место, — произнесла она очень старательно, так старательно, словно слова принадлежали не родному её языку и она их лишь заучила как набор звуков. Или как если бы ей очень-очень редко приходилось произносить слова.

Дракон стоял и смотрел на неё, не зная, что сказать. Женщина — не жрица, это ясно по одеянию: на ней длинная облегающая туника из очень тонкой кожи, на плечах и бёдрах отделанная ужасно неуместными, крупными и жёсткими чёрно-белыми перьями. Глаза, прозрачно-зелёные, как взбаламученная речная вода, обведены сажей. Светло-соломенные волосы чуть пушатся над плечами и неожиданно ярко поблёскивают на солнце, а плечи и руки — голые, только на запястьях — короткие кожаные нарукавники со шнуровкой. В те два-три мгновения, что Илидор рассматривал женщину, именно её руки заинтересовали его сильнее всего — больше, чем горящие ненавистью глаза и ладная гибкая фигура, обтянутая туникой. На плечах женщины угадывались сухие крепчайшие мускулы, какие бывают у воинов, — Илидор вспомнил донкернасского мастера-мечника Домина Ястро. Очень легко было представить меч в руках этой женщины. Так же как и лук. Или капкан. Или удавку.

— Тебе тут не место, — повторила она сквозь зубы. Стрельнула взглядом в сторону палатки Найло. — Убирайся.

— Да ты кто ещё та…

Не сводя с него злобного взгляда, она отступила обратно в тень дерева — шаг, два, три, а потом вдруг её оперённая туника как-то смешалась с тенями, с листвой, и женщина стала неразличимой среди густых ветвей. А может, и вовсе пропала.

— Тоже рад был познакомиться, — сказал ветвям Илидор и обернулся к Найло, который как раз вышел из палатки. Спросил, намеренно повысив голос: — Местные не любят Храм, да?

Йеруш ответил, только подойдя к дракону поближе:

— По-разному. Но не то чтобы толпами бегут сюда, растопыривши корявки для объятий. А что?

— Да так, — Илидор обернулся к деревьям, но среди них ничего не шевелилось.

***

Йеруш обосновался в одиночестве на небольшой поляне южнее вырубки, на которой «жрецы натыкали свои шатры, как волдыри, шагу ступить негде».

Мрачную репутацию среди старолесцев имела эта вырубка — давний след чужаков, которые пришли сюда и причинили лесу боль. Древесина кряжичей ценилась очень высоко на левобережье Джувы, но только мёртвая — снятая с кряжича, умершего естественной смертью, а жили эти деревья долго. Только древесина, прошедшая весь многосотлетний путь от рождения до смерти кряжича, становилась достаточно сухой, чтобы при обработке дерево не перекручивало, но при этом достаточно гибкой, податливой. Твёрдой и прочной, плотной, не занозистой, с красивой текстурой и цветом вишнёвого сока с тонкими белыми и рыжими прожилками.

Тридцать лет назад в Старый Лес явились чужаки и сдуру нарубили живых кряжичей, которыми даже печь топить невозможно: дрова источают запах горелого мяса. Браконьеры ушли и больше не возвращались, но рана в лесу осталась: с той поры никакие деревья не росли на вырубке и земля не позволяла выкорчевать пни. Вырубка осталась болезненным напоминанием о безнаказанно свершившемся зле и, по мнению Йеруша, установить здесь храмовые шатры было большой дуростью. Когда-то Храм учинил настоящую войнушку в этом лесу, и лагерь на вырубке служил лишним напоминанием об этом.

Но верховный жрец Юльдры, сын Чергобы, вёл пылкие и вдохновляющие речи про символизм и зарождение нового на останках старого, про привнесение жизни и света туда, где царили смерть и мрак.

— Зря ты так долго сюда добирался, — укорил Йеруш дракона. — Ты ж чуть было не опоздал! Если бы мы ушли без тебя, ты не сумел бы нас догнать, лес не пускает чужаков далеко без провожатых! Ты что, по нескольку дней жил, плясал и строил дом в каждой дыре от Гимбла досюда? Столько интересностей пропустил! Сюда уже и люди приходили, вот Рохильда — она отсюдошняя жрица, а ещё кроме неё есть три местных жреца, такие придурки, хах! Да, а ещё сюда котули заглядывали, и даже шикши припёрлись, о! Мне было так интересно, передерутся они все или нет! Я даже почти начал выкрикивать подстрекательства, но не смог решить, кто мне не нравится больше, потому ничего не выкрикивал! А ты всё пропустил!

— Поверь, я наверстаю, — мимолётно улыбнулся Илидор.

При этом выражение лица его сделалось таким сложным, что Йеруш решил не развивать тему «Где ж тебя носило всё это время, если ты вылетел почти сразу за мной».