— У этих кошек драных? — от неожиданности вскрикивает старший полунник и тут же, виновато ойкнув, прикрывает голову руками. — Просить, чтобы коты пустили нас в прайд?

— Идите и скорбите у пруда.

— Кьелла, а…

— Прочь, гнилые зёрна!

На миг густеет туча, вдали рокочет гром. Полунники берут руки в ноги и, непрестанно благодаря, вперевалку спешат под сень кряжичей. Подвижные усики на их макушках больше не притворяются дохлыми, приподнимаются у висков, нерешительно пробуют воздух.

Очень скоро пять полунников растворяются в лесу. Солнце из-под облака бросает свет на лицо статуи так, что кажется, будто её губы сжаты в нитку. Вокруг посоха, сделанного из кости кого-то очень большого и древнего, вьются в хороводе пылинки.

— Я тоже не смогла помешать. Они правы. Это не человек.

Синяя стрекоза садится на один из рогов посоха — а может, на часть гребня.

— Это дракон. Он дракон, да?

Подсвеченные солнцем пылинки танцуют над посохом. Стрекоза трещит крылышками и приплясывает, словно под неслышную музыку. Долго-долго пляшет стрекоза, танцуют на земле пылинки, скачут по навершию посоха солнечные блики.

— Что? — слово-дуновение почти прорывается в мир, едва не вспугнув синюю стрекозу.

В лесу поднимается треск кряжичей — сначала тихий, потом громче и громче, потом деревья начинают качать ветками, наземь сыпятся листья, летит вниз пустое птичье гнездо и куски коры, треск делается почти оглушительным, будто деревья сейчас выберутся из земли, отряхнут корни и хорошенько начистят друг другу кроны. Откуда-то налетают мелкие чёрные мухи и принимаются с занудным жужжанием носиться друг за другом кругами.

— Призванный? Да я эту наглую тварь…

Шумит листва крячижей, трещат ветки, орут синепузые птички. Порыв ветра поднимает клок сухих трав, бросает его на лицо статуи, между бровей, и теперь её лицо выглядит ещё злее, ещё опасней смотрят вдаль хищные лисьи глаза.

— Это против уговора. Не мог призвать кого-нибудь другого? Сюда не должны были являться другие драконы!

Илидор сегодня не попадался Йерушу на глаза и правильно делал. Ночевал он, видимо, в шатре Фодель, а может, в захухрой бзыре шпынявой кочерги, с утра его нигде не было видно, и вообще создавалось ощущение, что золотой дракон лишь привиделся Старому Лесу.

Йеруша это сердило. Йеруш не мог сосредоточиться.

Илидор даже не завтрак не пришёл, хотя какой это донкернасский дракон упускал возможность пожрать? Донкернасский дракон привык, что его в любой момент могут лишить еды на день-другой за какую-нибудь провинность, и если еда есть в доступе — её немедленно нужно употребить! Тем более что сегодня приготовили салат из стеблей острой хрустянки, а котули с утра сбегали на рыбалку и принесли корзину мелких рыбёшек, которых зажарили на прогретом горикамне, и несколько корзин больших мясистых плодов крахмального дерева. Оставленные на солнце, плоды вздувались и источали запах свежего хлеба с пряными травами.

Но дракон не пришёл даже на запах рыбы, свежего хлеба и салата из острой хрустянки! Да чтобы Илидор не примчался на запах рыбы?!

Фодель сидела со своей миской в кругу нескольких других жрецов и жриц, в разговоре не участвовала и, кажется, даже не понимала, что именно ест. Светлобородый Кастьон смотрел на неё с угрюмой тоской, но Фодель его не замечала, никого вокруг не замечала. Жрица то хмурила брови и складывала губы куриным гузном, то рассеянно-мечтательно улыбалась и взгляд её делался блуждающим, щёки то бледнели, то полыхали, она то крепко стискивала свою ложку, то едва не роняла её в миску, отсутствующими глазами глядя вдаль. Временами жрица начинала оглядываться, не то высматривая кого-то, не то убеждаясь, что на неё никто не смотрит. Хотя утро выдалось жарким, Фодель накинула лёгкий платок, прикрывающий шею и плечи, и постоянно его поправляла, особенно старательно драпируя шею.

Йеруш вполголоса привычно назвал Илидора порочным невыносимым змеежопым засранцем. Заглотил свой завтрак и пошёл собирать вещи.

Сегодня предстояло проехать через открытые земли шикшей, что звучало не вполне безопасно. Далее предстоял длинный путь через посёлки котулей, потом снова через земли шикшей и цепочки людских поселений, а дальше будет и обиталище крылатых волокуш. Там Йеруш планировал найти нового проводника и отправиться на поиски источника живой воды. Да, пока что Йерушу не удалось даже приблизительно понять, где может находиться её источник, но была надежда, что это знают волокуши. Ведь крылатые создания высоко летают и далеко глядят — так говорят котули, а потому — волокуши должны знать лес лучше всех других народов.

Ещё он надеялся за оставшееся время вытащить из Рохильды то, что она знала и не хотела говорить о драконах. Драконы точно были как-то связаны со Старым Лесом, и если окажется, что здесь когда-то жили слышащие воду… Или если истории о них будут как-то связаны с центральной частью Старого Леса, куда, по расчётам Йеруша, утекает прорва воды и о чём не знают жители старолесья…

Конечно, до того как распрощаться с Храмом, предстояло убедиться, что жрецы будут обеспечены питьевой водой до конца пути. Ведь Храм вовсе не хочет, чтобы его путешествие задержалось из-за отравления жрецов негодящей водой. Потому Храм заботливо опекает Йеруша Найло, как-то даже слишком заботливо, и эту опеку уже можно называть слегка навязчивой. Особенно сейчас, когда Найло и Храм снова встретились после недолгого расставания – за это время жрецы основательно порылись в тех его записях, которые оставались в большом рюкзаке, и Йеруш не мог этого не заметить. Надо было всё-таки взять рюкзак с собой.

Уложив связку штативов, Найло оценивающе посмотрел на раздувшиеся бока рюкзака и решил, что внутрь, пожалуй, влезет ещё куль прыгучих грибов, если он успеет наловить их до отъезда. Сверху положил мешочек с двумя пробирками. В пробирках шевелились червячки, а может, гусеницы, которых Йеруш насобирал на берегу котульского ручья-из-которого-никто-не-пил. Как пояснил Ыкки, этот ручей «льётся из вод пруда грусти, и оно никому не надо — хлебать воду грустного пруда».

Червячки выглядели странненько — разглядывая их через стёклышко, Йеруш понял, что головы их открываются на три части, как лепестки цветка. Или как взрыв.

И где бродит этот дурацкий золотой дракон? Илидор же не решил, что всё поломал настолько сильно, чтобы навсегда улететь в какое-нибудь другое место? Чего он вообще разъерепенился? Им с Найло случалось пособачиться и сильнее, а назавтра уже и не вспомнить об этом!

Йеруш решительно вывалился из палатки и едва не врезался во что-то большое, что колыхалось прямо за порогом.

— Уо-о-у! — возорал Найло и едва не ввалился обратно в палатку спиной вперёд.

Рохильда слегка порозовела, приняв возглас Йеруша за восторженный.

— Предупредить тебя пришла, — изрекла жрица и снова колыхнулась, переступив с ноги на ногу. — Про дракона предупредить. Серьёзное тут дело, понимаешь, какое серьёзное, нет?

Йеруш заставил себя сделать медленный, вдумчивый вдох, расслабить руки, развернуть плечи и улыбнуться Рохильде. Улыбнуться одной из гадких внимательных банкирских обходительных «ну-вы-же-понимаете» улыбочек семейства Найло, которые Йеруш ненавидел.

— Я вижу, дело важное, Рохильда, хотя пока не вполне понимаю тебя, — голос Йеруша стал ниже, мягче — не голос, а касание нежнейшей ткани.

Жрица немного смутилась, но охотно улыбнулась в ответ и строго, едва ли не печатая слова, проговорила:

— Не след. Тебе. Водиться. С драконом. Как рассорились — так тому и быть. Возрадуйся ссоре и не ищи с ним мира.

Рохильда потрепала Найло по щеке. Эльф покосился на руку бой-жрицы так, словно она ему показала непристойный жест.

— Бросай, бросай с драконом-то тетешкаться. Не к добру такое полюбование. Ну зачем тебе дракон, а, Йерушенька?

На «Йерушеньку» у Найло непроизвольно дёрнулась губа, но Рохильду мелочами было не смутить и она продолжала вдохновенно вещать: