Йеруш выбросил из своего рта слово «компания», как ругательство, и, покачиваясь, понёсся на звук заунывного голоса провожатого: «Посадка! Посадка! Ожидание сгона через два по двунадесять! Посадка! Посадка!». Илидор смотрел в спину Йерушу, и его брови сами собой сложились в «домик». Глаза дракона были тусклыми, как подёрнутое патиной серебро.

Йеруш Найло шёл на голос провожатого, почти ничего не видя перед собой…

На тринадцатый день рождения Йерушу подарили большого попугая — родители где-то услыхали, что детям «с некоторыми особенностями развития» полезны животные-компаньоны. Почему родители решили, что попугай — животное, и почему они думали, что попугай способен быть компаньоном — Йеруш предпочёл не спрашивать.

Заикнулся было о книжке про гидрологию или хотя бы просто про воду, хотя бы что-нибудь из мифов и легенд приморских эльфов родного Сейдинеля — но ожидаемо получил в ответ пожелание не брать дурного в голову, а налегать на теорию банковского дела и готовиться исполнять своё предназначение.

Во время трёхдневных торжеств по поводу дня рождения были, как обычно, упомянуты предки-основатели банка и зачитаны другие славные имена из родовой книги. Кузен и кузина светились от гордости, слушая всё это, а Йеруш тоскливо думал, что никогда не станет достойным таких важных предков, и осторожно ощупывал мысль, что как-то даже не особенно хочет следовать предназначению и долгу, который предки ему определили.

Из-за этого ощущения собственной недостаточности дни празднеств для Йеруша всегда были приправлены прогорклым привкусом вины и неловкости.

Зато при гостях родители никогда не дёргали его за столом, не говорили, что он сутулится, что волосы снова лезут ему в лицо, что локти нужно убирать со стола и… и так далее, пока у него напрочь не пропадал аппетит. В последние полгода аппетит у Йеруша пропадал заранее, в преддверии семейных трапез, и к сетованиям родителей прибавилась ещё и досада на то, что их сын выглядит как бедняцкий недокормленный заморыш, а не ребёнок из приличной состоятельной семьи. Во время празднеств родители удерживались от замечаний, это верно, но всё время, пока Йеруш сидел за столом, мать и отец постреливали в него строгими взглядами, в голове звучали их голоса и кусок в горло всё равно не лез.

Когда славные имена из родовой книги были зачитаны, взрослые ушли в беседку неспешно пить подогретое вино с пряностями и в воздухе повис запах корицы, гвоздики, душистого перца. Родители, дядья и тёти степенно и важно рассуждали о перспективах развития банка, о влиянии волнений в Кеде на приток капиталов в Эльфиладон, о разумности и опасности стремительного расширения в таких необычных условиях и о том, насколько успешно растят своих детей достойной сменой семейному делу Найло.

Кузина Йеруша, светловолосая шестнадцатилетняя эльфка, явственно на находила себе места ни во взрослой, ни в детской компании и в конце концов сбежала в тень сиреневых кустов целоваться с красавцем-садовником. Йеруш не был уверен, что это хорошо сочетается с предназначением банковскому делу, но мнением Йеруша кузина не интересовалась, да и садовник, кажется, тоже. Клеще-слизний кузен весь вечер пытался добраться до клетки с попугаем, так что Йеруш в конце концов пообещал кузену погребение в навозной куче, тот на глазок оценил расстояние до спасительного столика, где сидели взрослые, и счёл за благо притихнуть.

Тем временем голоса за столиком становились всё громче и азартней: эльфы наперебой хвастались успехами и невиданным потенциалом своих детей и рассуждали о том, какую блестящую карьеру им суждено сделать, как они упрочат положение банка Найло и, возможно, лет через десять можно будет замахнуться на приобретение маленьких банков в ближайшем домене, Зармидасе.

Йеруш не любил громкие визгливые голоса и терпеть не мог, когда эльфы друг друга перебивали, но каждый год тёрся поближе к беседке, где происходил этот обязательный ритуал похвальбы. Родители в такие дни непременно говорили о Йеруше хорошее, и он, ловя каждое их слово из укрытия розовых кустов, убеждался: ну вот же, вот, он способен, способен делать небесполезные вещи, вовсе он не приносит родителями одни сплошные расстройства, просто в обычной обстановке, в кругу семьи, ему почти никогда ничего такого не говорят, чтобы не расслаблялся и не мнил о себе слишком много.

И ведь когда мать или отец сообщали родственникам, что «Йер прекрасно систематизирует большое количество данных» или «Йер действительно упорен и безмерно терпелив» — он не мог не согласиться: эти слова — сущая истина, родители живописуют его реальные достоинства, а не какие-то придуманные добродетели. Не в пример, скажем, дядюшке, который утверждает, будто его сын, клеще-слизний кузен Йеруша, рассудителен и обаятелен, хотя каждому обладателю глаз понятно, что эти слова — полнейшая чушь. Правда, вдобавок дядюшка отмечал отменные успехи кузена в математике, столь необходимой любому банковскому служащему, от нижнего клерка до владельца, и тут Йеруш, скрепя сердце и скрипя зубами, не мог не признать, что дядюшка говорит правду.

Пока Йеруш подслушивал разговоры в беседке, клеще-слизний кузен добрался до клетки с попугаем и выпустил птицу. Истошно вопя, она сделала несколько кругов над садом, вызвала множество удивлённо-ругательных восклицаний, уронила жирную кляксу помёта на праздничный торт и пропала где-то за оградой, оглашая окрестности неумолчным верещанием.

— Ага, ну понятно, — прозвучал в разреженной тишине голос матери, — компаньоны Йеру не очень-то нужны, да?

…Тоще-ломкий силуэт Йеруша Найло давно затерялся среди массивных стволов кряжичей, а золотой дракон и ездовой мураш всё смотрели и смотрели эльфу вслед.

К чему Илидор был не готов — это что Фодель взбеленится, когда узнает о его скором уходе. Дракон был уверен, что жрица воспримет эту весть как раз с большим облегчением — в последние дни они так глупо и неизбежно сердили друг друга, и дракон часто видел, как Фодель на что-то шёпотом жалуется Кастьону, и ловил на себе сумрачные взгляды Кастьона, и очень хотел набить ему лицо. Илидору настолько мучительно было находиться в этом гнетущем и совершенно дурацком положении, что он бы, пожалуй, переселился в шатёр Йеруша, наплевав на ссору с ним, если бы Йеруш не ушёл.

С чего, спрашивается, Фодель так разозлилась, когда он сказал, что уйдёт завтра утром? Разве ей самой не хочется продышаться, отдохнуть от дракона, успокоить свои мысли и чувства и, быть может, вообще никогда его больше не увидеть, такого вредного, беспокойного, неуёмного, во всё лезущего, задающего сложные вопросы о вещах, которые всем жрецам кажутся очевидными, и совершенно не желающего слушать мудрые благоглупые ответы?

Оказалось, что нет, Фодель отчего-то совсем не желает, чтобы Илидор уходил. Настолько не желает, что последует за драконом, когда тот пойдёт к Юльдре, и превратит дурную ситуацию в окончательно невыносимую. Невыразимо невыносимую, как сказал бы Йеруш.

Дракон собирался просто сообщить Юльдре о своём решении, выслушать в ответ некоторое количество сдержанных сожалений и неявных упрёков и отправиться собирать вещички. Но из-за ворвавшейся следом за ним Фодель краткого разговора не получилось, а вышел долгий занудный обмен взаимными упрёками с совершенно бессмысленными, на взгляд дракона, восклицаниями вроде «Да как ты можешь», «И как тебе такое только в голову пришло», «Что это за важные дела у тебя тут могли образоваться» и прочей маловразумительной чушью.

В какой-то момент Илидор даже подумал, что с Даарнейрией было значительно проще, даже если его безостановочно преследовало ощущение, что драконица собирается откусить ему голову. В конце концов, в реальности она никогда не пыталась откусить ему голову!

Окончательно одурев от звенящих в ушах голосов, Илидор сбежал из большого храмового шатра на улицу, чтобы, если жрецы его окончательно доконают, хотя бы сдохнуть под открытым небом, а Юльдра и Фодель вышли за ним следом, на все лады продолжая распинаться о великих целях Храма и соответствию поступков храмовых друзей величию храмовых же целей. О надеждах, которые возложены на каждого, кто сделался приближённым к пути солнечного света. О качествах, которые уместно проявлять во времена великих испытаний и противостояний, и о качествах, которых должно давить в себе, словно…