Безымянные тени, кажется, тоже его не всегда узнают, но они наперебой возмущённо галдят. Лишь несколько теней бормочут, глядя на дракона исподлобья, а кто-то пожимает плечами и уходит, но не забирает с собой клоки бледно-розового тумана, а растворяется в нём, как когда-то растворялись гномы Гимбла в городе падающего пепла.

А кого-то Илидор узнаёт.

Вот донкернасский эльф, которому размозжило голову камнем, когда Илидор не вовремя обрушил проход в толще горы — впрочем, Илидор до сих пор был абсолютно уверен, что Йеруш отдал ему именно такую команду.

Найло тогда тоже едва не погиб, месяц провалялся пластом.

Илидор ничего не говорит донкернасскому эльфу. В глубине души Илидор считает, что невелика потеря. Гул голосов вокруг него нарастает.

Вот хромой гном, обряженный в лохмотья, — дракон понятия не имеет, кто это такой.

А вот гном-толстяк, который не смотрит на Илидора, он всецело поглощён пляшущим в его руках мечом, меч выписывает лихие вензеля, колышется массивное пузо гнома над верёвкой, подпоясывающей мантию.

— Что тебе стоило спуститься на пару мгновений раньше? — спрашивает гном, не глядя на Илидора, и дракон не знает, что ему ответить.

Что он растерялся? Вообще не подумал о том, что нужно кого-то спасать? Был заворожён гигантской машиной, которая вышла из стены к двум гномам? И очнулся, только когда от одного из них остался окровавленный ком плоти…

Дракон отворачивается. Глаза печёт.

— Чтоб те вечность плавиться в лавовой реке, змеежопая падаль! — доносится до него полный ненависти вопль, и все остальные голоса испуганно стихают.

Дракон открывает глаза и видит перед собой ещё одного гнома, с изрытым ямками лицом и торчащей во все стороны бородой.

— Ты-то какого хрена тут делаешь? — выплёвывает Илидор, сверкнув золотым пламенем в глазах. — Я убил бы тебя снова, с таким же огромным удовольствием!

И Жугер растворяется в тумане, оставляя в нём зияющую арку-дыру.

Правая сторона этой арки сгущается в ещё одного гнома-воина, стражника. Вид у него потрёпанный и жалкий. Илидор смотрит на него ошарашенно — он был уверен, что этот гном жив. Он сам отправил его из подземий в Гимбл вместе с…

— Ты даже не поинтересовался моей судьбой, когда сам вернулся в город, — горько говорит гном. — Даже не знал, что я не дошёл. Ты так и не понял, с кем меня отправил меня обратно.

И, не дожидаясь ответа Илидора, гном распадается на ошмётки, снова становясь частью арки.

Другие тени из бледно-розового тумана появляются теперь уже молча, а Илидор понимает, что не может разом осмыслить так много всего, не может даже вспомнить, кто все эти эльфы и гномы, у него нет сил слушать, что они ему скажут, и он не может… не хочет больше тянуть на себя все одеяла.

Дракон запрокидывает голову и смотрит в звёздное небо над собой — Рратан разогнал туман в небе, и звёзды теперь снова видят Илидора — он понимает это только сейчас.

Он раскидывает руки, и за спиной с хлопком расправляются крылья. Илидор больше не ощущает свою наготу как беззащитность, он стоит, раскинув руки и желая обнять небо, и, чуть оттолкнувшись пальцами ног от щекотной травы, Илидор начинает бесконечное падение в мягкий прохладный мрак ночного неба, а в конце этого бесконечного пути его ожидают мудрые и вечные звёзды. Сама собой в груди рождается новая песня — манифест или даже гимн, хотя Илидор не думает такими словами, он вообще не думает, только чувствует, он летит-падает в прохладное звездное небо, и его голос несётся над озером, простирается вдоль водной глади, оплетает сияющими лентами весь мир и успокаивает тревожные сгустки теней там, далеко внизу, в бледно-розовом тумане.

Илидор не слушает, что они скажут ему. Илидор сам им всё скажет.

Потому что самое лучшее на свете — быть драконом. Золотым драконом, чей век краток и ярок, как след падающей звезды.

***

Укушенная змеёй нога снова разболелась и опухла. Йеруш, стиснув зубы, двигался вперёд, сквозь туман, на свет — красно-рыжий, рыже-ржавый, буро-розовый. А в голове у него занудно и настырно звучали слова профессора Вашарая: «Ошибка многих перспективных учёных, системная их ошибка, состоит в том, что они ищут открытия не там, где нужно искать открытия, а там, где видят дорогу».

На настырный голос Вашарая Йеруш мотал головой и порыкивал. Шёл бы он к ёрпылю, профессор Вашарай, гнусная сволочь, учёный-отщепенец, ворователь идей! С какого шпыня он вообще пришёл Йерушу в голову? Йеруш давно уже не нуждается в чужих светлых мыслях — своих хватает!

«Загвоздка не в том, что ты не находишь решения задачи, — гундел в голове Вашарай. — Загвоздка в том, что ты некорректно определяешь задачу».

Нога поехала на скользкой траве, другая нога подломилась, и Йеруш с воплем свалился в песок, а сверху на него грузно ухнул рюкзак и вышиб воздух из лёгких.

Когда Найло выбрался из-под рюкзака и сел на песок, сплёвывая кровь из прикушенной губы, мир вокруг сделался поблекшим и безмолвно-сонным. Впереди больше не было красного сияния, а из головы выкатился голос Вашарая. Остался только непроглядный туман вокруг. И никаких направлений.

Почему-то Йеруш не ощутил ни досады, ни страха, ни раздражения. Он лишь чувствовал, что туман мокрый, песок твёрдый, нога снова болит в месте укуса, а плечи задеревенели из-за увесистого рюкзака. И сидеть на твёрдом песке среди мокрого тумана, даже с пульсирующей болью в колене, оказалось вдруг удивительно приятно.

В тумане не было ни дорог, ни новых неизвестных горизонтов, ни вечно ускользающего времени. Только тишина и бесконечное ничего.

И Йеруш сидел в этом бесконечном ничего, таращился в него, чуть покачивался из стороны в сторону, обхватив себя за плечи, и думал: а может быть, это и неплохо иногда — просто посидеть посреди нигде, не видя перед собой никаких дорог, и не бежать по ним?

Может быть, желание сидеть и тупо пялиться в туман — вовсе не омерзительная слабость и непозволительная леность, а эта… как её… усталость?

В несвойственном для него покое-оцепенении Йеруш пробыл до предрассветья. То придрёмывал сидя и слушал во сне давно забытые голоса, сказанные и несказанные слова, обрывки мелодий и песен, которые никогда не трогали его сердце, потому как Йеруш Найло не чувствовал ритм. Если он не дремал, то сидел и смотрел, как клубится туман, и не пытался ничего осмысливать или планировать. Сидел и пропускал через себя действительность, тот маленький её кусочек, который зацепился за окружающий туман и за голову Йеруша Найло.

Иногда так бывает: ищешь и не находишь сам себя в той огромной многости событий, вещей и явлений, в которой обязан быть. Неведомо как ты оказался в совсем ином месте, окружённый другими вещами, событиям и явлениями, погряз в них, потерялся в них, безнадёжно и безвозвратно потерялся.

Но на самом деле ты нашёлся.

Направления и время вернулись под утро, вскоре после того, как неподалёку от Йеруша прошла женщина с пушистыми соломенными волосами и злыми лисьими глазами. Лицо её было сплошь выкрашено сажей, тело затянуто в тесную чёрную рубашку и узкие штаны с тугим поясом. В каждой руке – гигантский ком паутины, в которой что-то ползает. Следом за женщиной, поодаль, так что и не больно-то разглядишь их в тумане, медленно брели котули-усопцы и оборотни-усопцы, которых Йеруш оставил у гигантской арки. Они не смотрели на эльфа, все взгляды были прикованы к затылку женщины. Выглядели они куда более мёртвыми, чем когда шли с Найло по лесу: шерсть и кожа местами слезли, обнажили гниющее мясо, тела двигались рывками, медленно, трудно.

Найло не слишком удивился, увидев эту процессию. Удивительно было бы, не исторгни туман никакой ёрпыли.

— Ты помог потерянным детям пройти по дороге домой, — сказала женщина, остановившись рядом с эльфом и тоже не глядя на него. Смотрела она только вперёд. — У тебя сильная воля и отзывчивое сердце. Я благодарна. Но теперь убирайся. Это не твоя дорога.

И ушла дальше, увлекая за собой котулей, оборотней и туман.