Дракон с надеждой посмотрел на потолок пещеры — отчего-то вдруг вспомнилась дурацкая присказка драконьей воспитательницы Корзы Крумло — та утверждала, что со времён рождения мира все ответы находятся на потолке.

Илидор посмотрел вверх — и отпрянул, выпустил ладонь Нити, чувствительно ахнулся плечом и затылком о закаменевшую земляную стену пещеры.

С каменного потолка, медленно кружась, падали хлопья белого пепла.

***

— Мне нужен новый пузырёк, — сварливо заявил женский голос из пустоты.

— Да ну?

Матушка Пьянь поцокала языком.

— Не мотай мне кишки, сестрица, — вещала пустота. — Давай в этот раз обойдёмся без твоего ебельманского занудства.

— Ну конечно, — с кротостью, в которую не поверил бы даже маленький котуль, ответила Матушка Пьянь. — Конечно, дорогая сестрица. Кто я такая, чтобы занудничать. Кто я такая, чтобы задерживать тебя хоть на миг и утомлять своими мыслями, своими историями. Я ведь так… ниточка в пряже. У меня ведь предельно простая задача.

Волокуша с кряхтением встала из-за стола и вразвалку пошла к плетёному стеллажу у дальней стены.

— Конечно. Мне-то что. Я-то чего. Рассуждать — это не моё дело. Моё дело — оно маленькое очень и простое. Всего лишь пузырёк. Да. Что такое мои задачи. Что такое кусочек хрусталя в сравнении с твоими бесконечными и важными заботами.

Пустота вздохнула. Шумно и неодобрительно.

— А сама-то чего только склейке выучилась? — приговаривала волокуша, роясь на полках. — Оно-то конечно, сестрица. Хрусталь-то — он суеты не любит. А ты ж вечно носишься где-то, вечно суетишься чего-то. Хоть бы меня куда позвала хоть раз! — Неожиданно выкрикнула Матушка Пьянь. — Хоть из вежливости, ну! Глядишь, и я бы на что сгодилась, кроме как пузырьки тебе тесать!

Пустота молчала.

***

Нить наблюдала за Илидором, вжавшись в стену пещеры. В висках волокуши стучало так сильно, будто гном Конхард бил её по голове своим тяжеленным молотом и голова лопнула от мощных ударов, остались только висящие в воздухе вытаращенные глаза, которые не могли перестать смотреть на Илидора.

Он стоял спиной к Нити перед вихрями белого пепла, медленно падающего с потолка пещеры. Стоял, вытянувшись, развернув плечи, чуть разведя в стороны руки, — словно готовый упасть в этот медленно кружащийся хоровод — или предлагая ему забрать себя, растворить себя, раствориться в себе. Золотые волосы блестели, словно белый пепел источал какой-то свет.

Нить даже приблизительно не могла понять, что именно сейчас происходит, и знала, что Поющий Небу тоже не понимает. Нить видела его силуэт на фоне белого пепла очень чётко: очертания тела — развёрнутые плечи, чуть разведённые в стороны руки, очень прямая спина и прямые ноги — и никакого намёка на плащ. Значит, крылья плотно-плотно прижимаются к Илидору и повторяют каждый контур его тела, и наверняка немного мешают дышать.

Илидору страшно. Илидор не понимает, зачем и почему какая-то иная действительность вдруг ворвалась в пещеру и окружила его — но, быть может, Илидор знает, откуда взялся этот кусочек действительности, в котором с потолка падает пепел.

Нить смотрела на Поющего Небу, затаив дыхание, Нить стояла, вытянувшись, развернув плечи и чуть разведя в стороны руки, брала чувства «телом с тела» и была почти уверена: нет, Илидор тоже не понимает, что всё это означает. Но он определённо что-то знает про этот пепел, в этом Нить была абсолютно уверена.

И ещё — Илидору страшно. Бесконечно, оглушительно страшно.

Но он не уходит.

К собственному и разделённому страху Нити добавилось отчаяние. Она отправилась в путь, потому что не могла просто выпустить из своей жизни этого странного завораживающего чужака, не попытавшись перенять от Илидора хотя бы тень его отваги, решимости, его непонятного шального задора. Но теперь, когда он без всякого задора стоял перед кружащимся белым пеплом, которого боялся до оцепенения, стоял перед ним, как перед палачом, нараспашку, без кожи, стоял и не уходил — Нить вдруг подумала, что видит перед собой не человека, а нечто совсем иное. Нечто ещё более иное и далёкое от неё, нечто такое, чего она никогда бы не сумела понять, не то что за проведённые вместе два дня — а даже за две вечности. Она не постигнет глубинной, сущностной разницы между собой, недокрылой волокушей, и тем, чья душа достаточно сильна и открыта, чтобы петь песни небу, чтобы петь небу песни, которые оно станет слушать.

Нить бы никак, никогда не постигла даже части этой глубины, ни наблюдая за Илидором, ни повторяя его «телом за телом», ни разговаривая с ним, ни слушая его — и, возможно, это к лучшему, что она бы никогда не поняла.

Невесомый пепел густел. Теперь он падал крупными хлопьями. В Старом Лесу, бывает, идёт такой снег на изломе зимы — очень пушистый, очень медленный, и за снегопадом тогда становится невидимым весь мир.

— Я не уйду, — одними губами сказал Илидор хлопьям белого пепла.

Они взвихрились, пустились в пляс, принялись рисовать на полу какие-то знаки, которых дракон не понимал. Что-то похожее на гномскую письменность — а может, снова на те узоры и петли, которые были высечены на боках деревянных зверей, охранявших места его ночёвок, а может быть, на узоры из шрамов на тонких запястьях Жасаны. Пепел рисовал дорогу из знаков перед драконом, а справа и слева от Илидора пепел собирался в кучки. В холмики. В сугробы. В маленькие курганчики. Всё новые и новые пепельные хлопья тянулись к этим курганчикам, делали их выше и выше, лепились к ним, вылепляли из них…

Илидор задохнулся. Сердце на миг замерло и забыло, что нужно стучать, а потом заколотилось бешено, сильно и часто, словно пыталось вырваться из груди дракона.

Вырваться и истечь кровью на хлопьях белого пепла.

Он собирался в фигуры, похожие на гномские. Дорога из знаков исчезла, сгинула, как не бывало, затёрлась новыми пепельными хлопьями. А фигуры, похожие на гномов, выстраивались молчаливыми стражами вдоль намеченной для дракона дороги. Два ряда фигур.

Бесконечное отчаяние склизко повисло на плечах. Илидору не пройти сквозь два ряда гномских фигур из белого пепла. Он не в силах ступить на эту дорогу. Илидору не дойти до выхода из этой пещеры, как бы он этого ни желал. Да и осталось ли у него это желание? Наверняка на той стороне не ждёт ничего, кроме бледно-розовой дымки, из которой прорастают тени: драконьи, гномские, эльфские, людские. Тени, которые желают знать: разве это правильно, Илидор, что ты выжил, а мы — нет? Разве это справедливо? Тени безмолвно спрашивают: почему ты не спас нас и зачем погубил? Имеешь ли ты право дышать после этого? Почему это право осталось у тебя, а не у нас?

Наверняка выход из пещеры вывел бы дракона прямо туда, в розовую дымку. Наверняка гномы-векописцы нарочно подослали к Илидору Конхарда с картой, которая выведет его к розовой дымке. Она заберёт его право дышать. Ведь Илидор забрал это право у других.

Золотой дракон яростно замотал головой.

Нет. Карта выведет его к Потерянному Озеру, где может найтись очень-очень важный ответ, очень-очень важный для Илидора, гномов и, главное, для Такарона, для их общего отца Такарона!

Эта пещера, сплетённая из грязи и веток, возомнила, будто способна остановить дракона, старшего и любимейшего сына Такарона? Хочет испугать Илидора, показывая ему… просто какие-то картинки?!

…Но это очень страшные, очень оцепеняющие картинки. И ещё страшнее то, что эта ненастоящая пещера, это жалкое скопище грязи и веток — она как-то залезла в мою голову. Она точно знает, какие картинки нужно показать, чтобы остановить меня. Как заставить меня отказаться от своего стремления, от своего желания, от своего намерения…

— Я! Не! Уйду!

Гулкий, мощный, очень драконий голос прокатился от стены к стене, всколыхнул позёмку белого пепла.

Сотканные из него фигуры были уже выше Илидора. Вот неловкая гномка в мешковатой мантии. Вот воин в доспехах и с топором у пояса. Вот толстяк, сжимающий меч — гном с мечом, ну где вы такое видали…